Андрей Кокошин: Взаимодействие политики и военной стратегии: теоретические и прикладные вопросыНазад
Андрей Кокошин: Взаимодействие политики и военной стратегии: теоретические и прикладные вопросы
Взаимодействие и взаимовлияние политики и военной стратегии рассматривается на основе анализа взглядов военных теоретиков К. фон Клаузевица, А.А. Свечина, Б.М. Шапошникова и др. Прямые и обратные связи между этими двумя сферами рассматриваются с учетом ядерного фактора, а также все более возрастающей роли "киберпространства" и "кибервойн".
Interaction and mutual influence of politics and military strategy is considered based on the analysis of the views of military theorists K. von Clausewits, A.A. Svechin, B.M. Shaposhnikov and others. Forward and backward linkages between these two areas considered in view of the nuclear factor, as well as ever-increasing role of "cyberspace" and "cyberwars".
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: политика, военная стратегия, формула Клаузевица, военная доктрина, идеология, Свечин, Шапошников, высшее командование, государственное руководство, политические цели войны, ядерная война, "кибервойны".
KEYWORDS. politics, military strategy, Clausewits formula, military doctrine. ideology, Svechin, Shaposhnikov, High Command, state leadership, political aims of the war, nuclear war, "cyberwars".
Проблемы взаимовлияния и взаимодействия политики и военной стратегии продолжают оставаться исключительно актуальными как с научной, так и с практической точки зрения даже после завершения "холодной войны". Они имеют, в частности, прямое отношение к стратегическому управлению (руководству) в сфере национальной обороны, что затрагивает и внешнюю политику, которая в значительной мере должна опираться на военную мощь государства, в том числе на возможности ее использования в той или иной конфликтной или кризисной ситуации.
Это, безусловно, комплексная тема, требующая философской работы на стыке социологии, политологии, различных исторических дисциплин и, наконец, собственно военного дела.
Вопрос о соотношении политики и военной стратегии является производным от вопроса о соотношении политики и войны. Военная стратегия - это важнейшая часть военного дела, военного искусства. Избранная тем или иным государством военная стратегия во многом детерминирует ход и итоги военных действий.
Наиболее известная формула Клаузевица о соотношении политики и войны гласит: "Война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, проведение ее иными средствами". Это едва ли не центральная часть учения Клаузевица о войне, на которой, прежде всего, сосредоточено внимание политиков, ученых, военных. Здесь же следует отметить тезис Клаузевица о том, что "война всегда остается серьезным средством для достижения серьезной политической цели" [Клаузевиц 1937 I, 52]. С тех пор, как был опубликован ставший каноническим труд Клаузевица "О войне", содержавший приведенную формулу, практически никто не смог опровергнуть ее в целом. Однако попытки различной интерпретации формулы Клаузевица и ее детализации предпринимались постоянно, продолжаются и поныне. Они имеют большое и теоретическое и прикладное значение.
До Клаузевица в теоретических и прикладных трудах европейских авторов по вопросам войн и военного искусства господствовали совершенно иные взгляды на войну. Примером такого рода размышлений может служить и определение войны, которое дал в своих "Записках" генералиссимус Р. Монтекукколи. Этот весьма авторитетный в XVII в. военный теоретик, чьи труды почитались и в XVIII в., полководец, одержавший немало побед над шведскими и турецкими войсками, писал, что "война есть действо между собой различными способами воюющих армий; а обоих намерение к получению победы клонится" [Монтекукколи 1760, 2-3]. Видный российский военный теоретик и историк, профессор Николаевской академии Генерального штаба Г.А. Леер, творивший на несколько десятилетий позднее Клаузевица, в своем главном труде приводит формулу, подобную той, что дал Клаузевиц, подчеркивая, что война есть крайнее средствополитики [Леер 1869, 1]. Леер, в отличие от Клаузевица, не углублялся далее в соотношения между политикой и войной, но пытался доказать, что в современных для него условиях "война есть явление весьма естественное в жизни народов"; она, хотя и имеет свою "широкую злую сторону", но "в конце концов, при благоразумном орудовании этим средством, является одним из самых быстрых и могущественных цивилизаторов человечества" [Леер 1869, 3]. Такого рода взгляды на войну были весьма распространенными в Европе вплоть до Первой мировой войны, которая масштабами насилия и разрушений превзошла все предположения подавляющего большинства политиков и профессиональных военных и заставила международное сообщество по-новому взглянуть на роль войны в развитии мировой цивилизации (что, увы, не предотвратило Второй мировой войны, еще более разрушительной и жестокой).
Словно опасаясь быть непонятым, Клаузевиц раз за разом, вновь и вновь подчеркивал, что ни при каких условиях не должно мыслить "войну как нечто самостоятельное". Этот выдающийся немецкий теоретик, возвращаясь снова и снова к вопросу о господстве политики над войной, словно предчувствовал, что его формула о примате политики будет на деле искажаться. Его опасения, как показала последующая германская история (и не только германская), полностью подтвердились в ходе Первой мировой войны, когда в определенный момент политика стала подчиняться военной стратегии, когда практически все руководство Германской империей оказалось в руках германского Генерального штаба во главе с Гинденбургом и Людендорфом.
Многие видные мыслители, политические и военные деятели рассматривали книгу "О войне" не просто как специальный трактат на военную тему, а как цельный философский труд. Таким его, в частности, видели Ф. Энгельс и В.И. Ленин. Последний самым тщательным образом в ходе Первой мировой войны проштудировал этот труд Клаузевица, оставив множество выписок из него и пометок[i]. В ряде своих трудов по политико-военным и военно-стратегическим вопросам к идеям Клаузевица обращался Мао Цзэдун.
Клаузевиц, воспитанный на идеях и логике Макиавелли, Канта, Монтескье, как отмечают ряд отечественных авторов, вместе с тем непосредственно опирался на диалектику Гегеля, применяя ее в качестве базовой методологии[ii]. И Клаузевиц, и наиболее вдумчивые его последователи оправданно много внимания уделили вопросу об обратной связи военной стратегии, военных средств реализации политики с самой политикой. Эта часть теоретического наследия Клаузевица и тех, кто шел по его стопам в последние несколько десятилетий, почти не разрабатывалась отечественными исследователями. Она остается в тени его главной формулы о примате политики по отношению к военной стратегии. Не следует забывать положение Клаузевица о том, что "военное искусство в целом и полководец в каждом отдельном случае вправе требовать, чтобы направления и намерения политики не вступали в противоречие с военными средствами" [Клаузевиц 1937 I, 54].
История учит, что военная стратегия имеет право предъявлять свои требования к политике; и это относится, прежде всего, к вопросу о максимально четком формулировании политических целей применения военной силы - как на поле боя, так и при озвучивании различных угроз, а также в разного рода "гуманитарных операциях". Проистекающие из формул Клаузевица взаимоотношения между государственным политическим руководством и военным командованием и вооруженными силами в целом - это не просто "отношения между всадником и лошадью"; это набор взаимных встречных обязательств, взаимная ответственность друг перед другом при главенствующей роли политики. Со своей стороны, высшее военное командование обязано полностью информировать руководство о том, соответствуют ли наличные военные средства тем целям, которые может поставить государственное руководство. Следует отметить, что одним из сложнейших вопросов, как показывает опыт многих войн в мировой истории, является постановка задач для военной стратегии на основе сформулированных государственным руководством политических целей.
К тому же политика - как внешняя, так и внутренняя - сама должна служить средством обеспечения войны, обеспечения благоприятных условий для выполнения военно-стратегических задач. Видный отечественный военный теоретик Е.И. Мартынов (1864-1937) справедливо писал о том, что это в равной мере относится как к внутренней, так и к внешней политике: от первой, по Мартынову, в том числе зависит определение общей численности армии и бюджета военного министерства [Мартынов 2003, 46]. Внешняя политика (Мартынов отождествляет ее с дипломатией, что не вполне корректно) должна поставить перед военной стратегией посильную цель: "Дипломатия должна взвесить, чего она может достигнуть в известный исторический момент с имеющимися в ее распоряжении средствами. Ошибка в этом направлении - постановка для войны слишком крупной политической цели - может иметь своим последствием то, что стратегия надорвется в непосильной работе" [Мартынов 2003, 43]. При этом внешняя политика "должна умело эксплуатировать результаты, добытые стратегией" [Мартынов 2003, 49].
Клаузевиц предупреждал, что политика, не знакомая с вопросами военной стратегии, оперативного искусства, "может поставить задачи (перед военными. - А.К.), не соответствующие ее собственным намерениям" [Клаузевиц 1937 II, 380]. Последнее в истории имело место множество раз; в силу этого, деликатно замечает Клаузевиц, "политические вожди не должны быть чужды известному пониманию военного дела" [Клаузевиц 1937 II, 380]. Замечание, не вызывающее никакого сомнения в свете нашего нынешнего положения, а также осмысления трагического для России опыта Первой мировой войны, начального периода Великой Отечественной войны (в значительной степени и 1942 г.), Афганской войны, "первой чеченской кампании" 1990-х гг. Государственные руководители (и их аппарат) обязаны быть не только сведущими в том, какими военными средствами может быть достигнут тот или иной политико-военный результат. Государственному руководству необходимо иметь представление о том, как работает механизм выработки и принятия военно-стратегических решений, о том, как на деле в условиях противоборства реализуются эти решения на всех основных уровнях военной машины, - в духе того, что Клаузевиц называл "трением войны". В современных условиях это представляется весьма важным с точки зрения управления кризисными ситуациями, осуществления эскалации и деэскалации конфликтов с применением военной силы или с угрозой ее применения.
Что должен понимать политик, государственный руководитель в военном деле? Определить объем знаний, которыми он должен обладать в военной сфере, - одна из важнейших задач для специалистов в области государственного управления и в области военной стратегии. В современных условиях складываются новые взаимоотношения между классическими компонентами военного искусства - стратегией, оперативным искусством (оператикой) и тактикой. Значительная часть случаев применения военной силы приходится на действия без собственно военных действий. Резко увеличился спектр средств поражения вплоть до нелетальных средств, многократно усложнился весь комплекс средств боевого управления, включая связь, средства хранения и компьютерную обработку данных, средства наблюдения за обстановкой, средства отображения обстановки, разведки, целеуказания, навигации и пр. С бурным развитием того, что стали именовать "киберпространством", выросла проблема "кибервойн", проведения "боевых киберопераций"[iii].
Принятие решений в области обороны, в сфере военной стратегии уже давно не просто отдача директив или приказов на применение вооруженных сил в той или иной форме или в тех или иных масштабах. Это и принятие решений по конкретным военно-экономическим и военно-техническим вопросам, требующим весьма и весьма специальных знаний, опоры на серьезные научные разработки в области экономики, социологии, демографии, целого ряда естественных наук. Особую важность представляют собой решения, касающиеся всего комплекса сил и средств ядерного сдерживания - собственно ядерных боеприпасов и средств его доставки, системы предупреждения о ракетном нападении, системы контроля космического пространства, системы боевого управления стратегическими ядерными силами (БУ СЯС). Все эти решения, принимаемые, как правило, задолго до военных действий (или угрозы их применения, или применения без ведения собственно военных действий), во многом определяют военную стратегию государства.
В политическом классе любой страны должна наличествовать высокопрофессиональная группа людей, которые одновременно разбирались бы и в вопросах "большой политики", и в вопросах военной стратегии (с учетом все возрастающей роли научно-технического фактора). Такие люди должны присутствовать как непосредственно в органах власти, в центрах принятия политико-военных решений, так и за их пределами, будучи способными оказывать влияние на процессы принятия решений по вопросам войны и мира.
Особого внимания в условиях растущей информатизации мировой политики и внутриполитической жизни каждой страны заслуживают вопросы политико-пропагандистской, информационно-психологической подготовки применения военной силы и ее постоянного обеспечения. Можно сказать, что значение этого фактора возрастает чуть ли не по экспоненте. Огромную роль играет заблаговременное завоевание необходимых позиций в международном информационном пространстве.
При вводе советских войск в Афганистан в декабре 1979 г. не была осуществлена политико-пропагандистская подготовка ни собственного населения, ни мирового общественного мнения. Как обоснованно писал генерал армии В.И. Варенников, "наше политическое руководство не воспользовалось главным оружием - информацией... Мы... действовали тихой сапой, и это было ошибкой. Против СССР развернули информационную войну, которая обернулась для нас тяжкими последствиями" [Варенников 2004, 3].
Многие специалисты справедливо отмечают, что одной из причин поражения США в войне во Вьетнаме (1960-е - 1975 г.) было ее слабое политико-пропагандистское обеспечение, неспособность Вашингтона обеспечить поддержку своих политико-военных действий со стороны даже многих влиятельных органов СМИ в США.
Очевидно, что в проведении политико-пропагандистской подготовки в соответствующем обеспечении собственно боевых действий должны играть важную роль не только военные, но и гражданские органы при доминирующей роли последних. При этом решающее значение принадлежит подготовке собственного общественного мнения к войне. В современных условиях это следует отнести и к любым видам применения военной силы или угрозам ее применения, в том числе к таким действиям контингентов вооруженных сил (даже небольших), которые не означают ведения собственно боевых действий.
Клаузевиц настоятельно рекомендует различать войны по характеру их мотивов и тех обстоятельств, при которых они возникают [Клаузевиц 1937 I, 43-44, 54-55]. Это требование является одним из трудновыполнимых как в исследовательской, так и (в еще большей степени) в практической работе. Между тем, подавляющее большинство отечественных и зарубежных исследований по военной истории страдают недостаточной проработкой именно такого рода вопросов. Выявление "мотивов" войны (часто весьма идеологизированных и субъективных), поставленных политических целей является гораздо более трудной задачей, нежели анализ военно-стратегических возможностей сторон, собственно хода военных действий, вовлеченных в них сил и средств и т.п.
Авторы отечественного труда "Мировые войны ХХ века" обоснованно отмечают, что между историками все еще идет острая полемика относительно мотивов и политических целей основных участников Первой мировой войны, несмотря на все обилие исследований по этой теме, огромный объем доступных архивных материалов, мемуаров. Исключительно интересен и поучителен при этом анализ иррациональных мотивов развязывания войны со стороны элиты Австро-Венгерской империи [Мировые войны 2002, 8-18, 21-44]. Остаются не вскрытыми до конца мотивы военных руководителей СССР по поводу ввода советских войск в Афганистан, продолжаются в профессиональных кругах дебаты относительно подлинных мотивов вторжения США и Великобритании в Ирак в 2003 г.
История учит, что мотивы, по которым тем или иным государством применяется военная сила, развязываются войны, часто носят внутриполитический характер, или внутриполитические соображения, по крайней мере, не уступают по значимости соображениям внешнеполитическим. Экономические мотивы также могут иметь место, однако, как правило, они облекаются в соответствующую политическую оболочку. Не следует забывать об идеологических аспектах мотивов, по которым развязываются и ведутся войны. Они, в частности, имели огромное значение в планировании и развязывании войны против СССР Гитлером и его ближайшим окружением.
Именно "мотивы", прежде всего, определяют во все большей степени масштаб войны, характер используемых средств, оперативные формы применения вооруженных сил в современных условиях. Они могут и значительно влиять на тактику боевых действий. Связано это с тем, что в условиях "уплотнения" всей системы мировой политики, существования глобальных СМИ, освещающих войны и вооруженные конфликты почти в реальном масштабе времени, действия, традиционно считавшиеся сугубо тактическими, могут моментально превратиться в событие высшего военного и политического уровня.
При рассмотрении вопроса о взаимоотношениях между политикой и войной (политикой и военной стратегией) подавляющим большинством авторов не оценивается воздействие на нихидеологии. Применительно к нашей стране это во многом объясняется тем, что, как правило, в теоретических исследованиях по вопросам войны и мира между идеологией и политикой практически не делалось различия. И политика и военная стратегия всегда находятся под заметным (а иногда и сильнейшим) воздействием идеологии - это было, в частности, характерно для Советского Союза, особенно для периода 1920-1960-х гг.
Под сильнейшим воздействием идеологии находилась и военная стратегия гитлеровской Германии - в том числе под воздействием гитлеровской программной книги "Моя борьба". Многое говорит о том, что степень идеологизированности германской военной стратегии явно недооценивалась И.В. Сталиным в 1940-1941 гг., который в значительной мере мыслил менее идеологизированными категориями геополитики (это было связано с его установками на строительство социализма в одной отдельно взятой стране вместо ставки на мировую революцию).
Идеология влияет на политику и военную стратегию, а через последнюю - и на оперативное искусство и даже на тактику. Оказывают влияние на военную стратегию как формализованная идеология, зафиксированная в определенных "догматах веры" (прежде всего в программах и уставных документах партии в государствах с де-факто или де-юре однопартийной системой), так и неформализованная идеология (часто полуосознанная как "политическим классом", так и тем более обществом в целом), но, тем не менее, существующая в массовом сознании, в том числе в виде устойчивых социально-политических стереотипов, мифов и даже социально-политических инстинктов.
Политика более подвижна, менее инерционна, чем идеология. Она более адаптивна к обстоятельствам. Она в принципе должна быть более рациональной, прагматичной, нежели идеология. Последняя в общественном сознании встречается преимущественно с формируемыми поколениями слабо структурированными, интуитивными представлениями об окружающем мире и о самих себе.
Чтобы оттенить значение главенства политики в таком феномене общественной жизни, как война, Клаузевиц весьма подробно останавливается на вопросе обо всем спектре военных средств, которые могут быть использованы для достижения поставленных политических целей. Он подчеркивает, что не в каждом конкретном случае есть потребность в полном сокрушении противника в сугубо военном плане. Главная задача применения военной силы - это "преодоление воли противника" [Клаузевиц 1937 I, 66]. Соответствующим образом должны формулироваться и задачи для военной стратегии. Подавление воли противника, отмечал Клаузевиц, может быть достигнуто, наряду с истреблением неприятельских вооруженных сил, завоеванием провинций противника, временной их оккупацией с целью использования их средств и даже "пассивным выжиданием ударов врагов". Клаузевиц упоминает в числе этих средств и "предприятия, непосредственно предназначенные для оказания давления на политические отношения" [Клаузевиц 1937 I, 66].
На эту сторону учения Клаузевица о войне до сих пор подавляющее большинство специалистов обращали мало внимания, поскольку это в целом плохо вписывалось в традицию западной военной мысли, сложившейся за последние 300-350 лет. Между тем в восточной традиции, особенно в китайской, идеи, созвучные теории Клаузевица, присутствовали в ярко выраженной форме еще примерно 2500 лет назад в знаменитом "Трактате о военном искусстве" Сунь Цзы [Сунь Цзы 1977].
Клаузевиц скромно писал о различных способах "преодоления воли противника" как о всего лишь своего рода наброске ("намеке", по его выражению) того, что можно рассматривать как военные средства достижения политических целей. Он трактует уничтожение вооруженных сил противника как приведение их "в состояние, в котором они уже не могут продолжать борьбу". Идея Клаузевица о том, что уничтожение вооруженных сил противника есть, прежде всего, подавление его воли к сопротивлению, пронизывает всю немецкую военную мысль XIX и ХХ вв. - от стратегического до тактического уровня. На подавление воли к сопротивлению были рассчитаны тактика, оперативное искусство и стратегия вермахта со ставкой на применение танковых соединений и объединений в сочетании с ВВС во Вторую мировую войну. Они были ориентированы, прежде всего, на глубокие прорывы в оперативный тыл группировок противника, чтобы главным образом воздействовать на психику командующих, командиров и бойцов, создать в их сознании угрозу быть отсеченными от соседей и от глубокого тыла, заставить испытать страх оказаться окруженными и уничтоженными[iv]. И это у него отнюдь не означало просто перемалывание живой силы противника; наоборот, главная задача по Клаузевицу - сломить волю противника к сопротивлению, т.е. вынудить противника и его союзников подписать мир или привести народ к покорности [Клаузевиц 1937 II, 58-59].
Формула Клаузевица о примате политики по отношению к военной стратегии неоднократно была предметом ревизии, в первую очередь со стороны видных военачальников. Это имело место и на родине Клаузевица, в Германии, и в других странах, в том числе в нашей стране. Наиболее рельефно собственную интерпретацию формулы Клаузевица дал в своих работах знаменитый Хельмут Мольтке-старший - с 1858 г. начальник прусского, в 1871-1888 гг. германского Генштаба. Признавая в общих чертах положение Клаузевица, Мольтке откровенно заявил, что для него это отнюдь не вдохновляющее положение: "Итак, политика, к сожалению, неотделима от стратегии". Однако сфера вмешательства политики в стратегию, по Мольтке, должна быть ограничена определенными рамками: "политика используется войною для достижения своих целей и имеет решающее влияние на ее начало и конец (курсив мой. - А.К.)". По Мольтке, не раз конфликтовавшего с Бисмарком по этому вопросу, "политика не должна вмешиваться в операции" [Мольтке 1913, 14]. Правда, при этом Мольтке признавал за политикой право во время войны "повысить свои требования или довольствоваться меньшим успехом". Делая такое заключение, Х. Мольтке был, по-видимому, далеко не искренен. Достаточно вспомнить его конфликты с Бисмарком по поводу того, как воспользоваться результатами побед немецкой армии в австро-прусской войне 1866 г. и во франко-прусской войне 1870-1871 гг. [Кокошин 2005, 133-134, 138]. Как подчеркивал генерал-фельдмаршал, для хода войны руководящими являются главным образом военные соображения, политические же - лишь поскольку "они не требуют ничего с военной точки зрения недопустимого". Мольтке считал, что полководец никогда не должен руководствоваться одними политическими побуждениями, а на первый план ставит успех в войне. Как политика воспользуется победами или поражениями, полководца "это не касается - это исключительно ее дело".
Близкую к этому формулу предлагал Е.И. Мартынов, который представил ее в заголовке одного из разделов своего труда "Обязанности политики по отношению к стратегии" (первый раз увидел свет в 1899 г. в Санкт-Петербурге). Формула Мартынова гласит: "Политика должна установить политическую цель войны и затем предоставить стратегии полную свободу действий" [Мартынов 2003, 43]. Этот тезис подверг критике видный современный отечественный военный историк А.Г. Кавтарадзе. Он обоснованно отмечает, что в ходе войны "политика не может устраняться от тесного взаимодействия" с военной стратегией, отдавая последней все на откуп; более того, "именно в ходе войны влияние политики на стратегию приобретает нередко чрезвычайно важное и даже решающее значение" [Кавтарадзе 2003, 8].
Близких к Мольтке-старшему взглядов на соотношение политики и военной стратегии придерживались в период гражданской войны 1918-1922 гг. М.Н. Тухачевский и ряд группировавшихся вокруг него командиров Красной Армии.
Двадцатисемилетний Михаил Николаевич Тухачевский, только что отличившийся, командуя армиями на Восточном, а затем Южном фронтах, откровенно заявил в январе 1920 г. о своем неприятии вмешательства политики в военную стратегию: "Вмешательство политики в дела стратегии - чрезвычайно большое зло. Для успеха военных операций Главнокомандующему должна быть предоставлена полная мощь. Политика должна ему безусловно доверять". Весьма критически высказывался Тухачевский и в адрес инструментов прямого и повседневного политического контроля над командующими в виде реввоенсоветов: "Реввоенсоветы - это бельмо на глазу нашей стратегии, сами себя изживают в доказательство того, что существование их противоречит сути дела" [Тухачевский 1921, 36] (позднее аналогичных взглядов на роль военных советов, точнее - политорганов, военных комиссаров, придерживался, судя по многим свидетельствам очевидцев, и Г.К. Жуков). Тухачевский в то же время выступал за единый высший орган по руководству войной для обеспечения оптимального взаимодействия между политикой и стратегией: "Выгоднее всего достигается гармония между политикой и стратегией тогда, когда руководство ими принадлежит одному лицу. У нас роль этого лица должен играть Совет обороны" [Тухачевский 1921, 46].
Среди советских авторов 1920-1930-х гг. наиболее яркий след в рассмотрении вопросов соотношения между политикой и военной стратегией оставили Б.М. Шапошников и А.А. Свечин. Б.М. Шапошников весьма критически отозвался о воззрениях Мольтке-старшего, тем самым разойдясь во взглядах и с "ранним Тухачевским". Шапошников однозначно заявил, что Мольтке-старший пошел "на искажение теории Клаузевица" [Шапошников 1927, 229]. Для Мольтке-старшего, признававшего решающее влияние политики на начало и конец войны, это было, по справедливой оценке Шапошникова, "лишь некой уступкой политике" [Шапошников 1927, 230]. По словам Шапошникова, сославшись на авторитет Клаузевица, Мольтке-старший выдвинул на первый план "дух войны" и на этом строил свою теорию фактической "независимости" войны и политики. Его позиция служила теоретическим обоснованием для обеспечения независимой роли германского Генерального штаба и при Мольтке-старшем и в последующие годы, вплоть до Первой мировой войны, когда германский генштаб возглавляли Гинденбург и Людендорф. Отсюда возникла идея борьбы генштаба и за власть политическую, те все более жесткие требования, которые военная стратегия предъявляла внешней политике, дипломатии [Шапошников 1927, 230-231].
А.А. Свечин разработал в своем главном труде - "Стратегия", вышедшем двумя изданиями в 1926 и 1927 гг. формулу примата политики по отношению к военной стратегии. Здесь он весьма категорично заявил о праве политики вмешиваться и в стратегию, и в операции. По существу отмеченная выше позиция Свечина была противоположной позиции "раннего Тухачевского".
Представляется, что вопрос о вмешательстве политики не только в стратегию, но и в операции и даже в действия на тактическом уровне остается очень актуальным и в современных условиях. Однако опять же следует подчеркнуть, что вмешательство политики в военные действия должно быть максимально квалифицированным, с учетом мнений военных профессионалов.
Взглядам тех военных теоретиков и военачальников, которые стремились ограничивать вмешательство политики в военную стратегию, А.А. Свечин противопоставляет воззрения Бисмарка, отстаивавшего право политики на такое вмешательство. Свечин писал в 1927 г.: "Утверждение о господстве политики над стратегией, по нашему мнению, имеет всемирно-исторический характер" [Свечин 1927, 30]. При этом Свечин обоснованно не прошел мимо воздействия "плохой политики" на военную стратегию, говоря о том, что последняя будет стремиться освободиться от влияния последней: "Стратегия, естественно, стремится эмансипироваться от плохой политики; но без политики, в безвоздушном пространстве, стратегия существовать не может; она обречена расплачиваться за все грехи политики" [Свечин 1927, 30-31]. "Политическое безголовье" Германии в начале ХХ в., по небезосновательному мнению Свечина, отчасти характеризовалось "эмансипацией германской стратегии от политических директив" [Свечин 1927, 230-231].
А.А. Свечин обоснованно писал, что "ошибочная политика приносит и в военном деле столь же печальные плоды, как и в любой другой области" [Свечин 1927, 12]. Можно добавить, что применительно к военной сфере, применительно к военной стратегии ошибочная политика может привести к самым тяжелым последствиям, особенно если это связано с ядерным оружием.
Подчеркивая примат политики над военной стратегией, право высшего государственного руководства вмешиваться в решение оперативно-стратегических вопросов, А.А. Свечин, отталкиваясь от идей Клаузевица, неоднократно повторял, что и политические решения должны сообразовываться со стратегией, с реальными военными возможностями.
"Ответственные политические деятели, - писал Свечин, - должны быть знакомы со стратегией... Политик, выдвигающий политическую цель для военных действий, должен отдавать себе отчет, что достижимо для стратегии при имеющихся у нее средствах и как политика может повлиять на изменение обстановки в лучшую или худшую сторону. Стратегия является одним из важнейших орудий политики; политика и в мирное время в значительной степени должна основывать свои расчеты на военных возможностях дружественных и враждебных государств" [Свечин 1927, 20].
Свечин неоднократно писал, что военный стратег должен постоянно думать о том, что то или иное стратегическое действие может значить для политики. Это предполагает наличие у высшего командного состава достаточно серьезных и глубоких знаний в области политики, экономики, социологии, которые далеко не всегда могут быть получены в специальных высших военных учебных заведениях.
Авторитетный среди профессионалов советский военный теоретик В.М. Кулиш вполне обоснованно критиковал чрезмерное увлечение идеей полного примата политики над военной стратегией, памятуя о ряде ошибочных военно-стратегических решений И.В. Сталина в 1941 и 1942 гг. (который только после двух лет тяжелейших военных действий, многих поражений советских вооруженных сил стал, наконец, по оценке А.М. Василевского, разбираться в военном деле).
Далее Кулиш делал вывод: "Политика предотвращения нападения фашистской Германии на нашу страну, таким образом, не поддерживалась средствами военной стратегии, что скорее поощряло, а не останавливало агрессора" [Кулиш 1962, 31]. Сталин не смог сформулировать целей для военной стратегии, которые привели бы накануне Великой Отечественной войны к таким действиям, которые в глазах германского политического руководства и высшего военного командования резко снижали бы шансы на успех в готовившейся войне против Советского Союза. То есть Сталин не смог осуществить сдерживание агрессии путем устрашения агрессора, несмотря на имевшиеся в его руках значительные ресурсы, о которых не знали накануне нападения на Советский Союз Гитлер и его ближайшее окружение, германское военное командование.
Обоснованно критикуя ряд своих коллег (прежде всего высших теоретиков-политработников), Кулиш писал, что в отечественных теоретических разработках и на практике "военная стратегия лишается всякой самостоятельности, превращается в слепое орудие политики" [Кулиш 1962, 31].
Развернутую картину руководящей роли политики по отношению к военной стратегии, характера ее вмешательства в последнюю дал в 1970 г. заместитель начальника Генерального штаба генерал-полковник М. Повалий. Размышления Повалия не потеряли актуальности и в современных условиях. Повалий писал: "Политика, на основе оценки мировых политических, классовых сил, состояния экономического, военного и морально-политического потенциалов своих и вероятных противников, определяет политическую цель войны, т.е. ее политическое содержание... Она намечает важнейшие промежуточные задачи военных действий, вытекающие из общей цели, порядок вступления в войну, сроки или последовательность ударов, которые необходимо осуществить на различных театрах или в стратегически важных районах земного шара. Политика... определяет состав вооруженных сил, которые необходимо иметь к началу войны и в ходе ее развития, их группировку и задачи с учетом значимости театров военных действий и сил противника" [Повалий 1970, 10-11]. Представляется, что эта формула полностью сохранила свое значение и в современных условиях. Принципиально важным в работе М. Повалия было указание на то, что план войны должен быть гибким и соответствовать различным политическим комбинациям [Повалий 1970, 11]. Если смотреть с практической точки зрения, то нельзя не отметить, что подготовка "гибкого плана войны" в зависимости от тех или иных политических установок и ситуаций - это гораздо более трудоемкая и интеллектуально намного более сложная задача, чем подготовка лишь одного базового варианта использования военной силы.
Немало возникало и возникает споров относительно того, может ли быть продолжением политики военная стратегия с применением ядерного оружия Война с применением ядерного оружия против страны, обладающей таким же оружием, не может быть рациональным средством продолжения политики. Ядерная война вполне может возникнуть как результат неверной, "дурной", пользуясь отмеченными выше словами А.А. Свечина, политики. Она может оказаться продуктом политики активного, но слабо продуманного использования ядерного оружия в качестве средства шантажа, средства нажима, сопровождающегося непониманием характера эскалации политического конфликта (попытками обеспечения эскалационного доминирования) и возможного его перерастания в конфликт военный с различной интенсивностью и глубиной использования сил и средств вооруженной борьбы.
Положение о том, что ядерная война не может быть рациональным средством продолжения политики, применимо прежде всего к советско-американским отношениям периода "холодной войны", особенно начиная с того момента, когда Советский Союз обрел убедительный потенциал нанесения "неприемлемого ущерба" Соединенным Штатам в результате ответных действий. Такое положение дел сохраняется и в современных условиях в российско-американских отношениях.
В подтверждение такой оценки уместно привести высказывание Н.В. Огаркова, сделанное им отнюдь не из конъюнктурных соображений "нового мышления", а в результате глубоких многолетних размышлений: "Появление в 1945 г. и быстрое совершенствование в последующем ядерного оружия, обладающего невероятной силой поражения, по-новому поставили вопрос о целесообразности войны как средства достижения политической цели... преступно рассматривать термоядерную войну как рациональное и чуть ли не законное средство продолжения политики" [Огарков 1985, 88].
Обращает на себя внимание, что Н.В. Огарков считал возможным развязывание "термоядерной войны" в качестве продолжения политики со стороны иррационально действующих сил. К сожалению, иррациональность всегда остается угрозой при принятии решений по вопросам войны и мира.
Развивая эту мысль, следует признать, что термоядерная война вполне может оказаться продолжением и порождением жесткой силовой политики, в арсенале средств которой имеется ядерный шантаж. История ядерного века, к сожалению, знает несколько примеров использования ядерного шантажа как Соединенными Штатами, так и Советским Союзом в качестве инструмента политики [Веселов 2010, 69-92]. И, как правило, это усиливало конфронтацию, чреватую термоядерной войной. Одним из ярчайших примеров острого противостояния США и СССР с использованием ядерного шантажа является Карибский кризис 1962 г. [Ефимов 2010, 167-173; Есин 2010, 4-12 ]
Анализ политико-военного поведения сверхдержав в 1970-е и 1980-е гг., когда установился советско-американский военно-стратегический "паритет", показывает, что в этих условиях государственное руководство США значительно реже и в более завуалированной форме прибегало к попыткам ядерного шантажа. Даже администрация Рейгана, несмотря на свой изначально воинственный облик, за все восемь лет пребывания у власти ни разу не прибегла к прямому ядерному шантажу. Не пришлось это делать и Советскому Союзу, который в прошлом несколько раз обращался к угрозе применения данного серьезного и обоюдоострого оружия.
Говоря о соотношении политики и войны в условиях ядерного противостояния, нельзя не упомянуть о такой проблеме, как возникновение войны "по ошибке", в результате сочетания непреднамеренных действий обеих сторон, вступающих в состояние своего рода "стратегического резонанса". Особенно важным это представляется применительно к "новым" ядерным державам (Индия, Пакистан), у которых нет такого же опыта обращения с ядерным оружием, какой имеют "старые" ядерные державы. Несмотря на все достижения последних лет в каждом из ядерных государств применительно к задаче предотвращения непреднамеренной, случайной ядерной войны, несанкционированного применения ядерного оружия, эта тема по-прежнему остается актуальной. В этой сфере может и должно развиваться позитивное взаимодействие между ядерными державами, как и в целом в деле обеспечения стратегической стабильности [Ефимов 2010].
Государственное руководство и высшее военное командование каждой ядерной державы должно постоянно держать под контролем соответствующие технические и особенно человеко-машинные системы, проверять надежность, адекватность действующих процедур, персонала, структур управления и соответствующей техники. Ядерная война "по ошибке" не может по определению быть рациональным продолжением государственной политики. Но она вполне может оказаться логическим продолжением ошибочной политики в ряде сравнительно частных вопросов - в подборе кадров, имеющих отношение к принятию и реализации решений на применение ядерного оружия и к его эксплуатации, в технической политике, касающейся соответствующих средств управления и контроля и т.п. Рациональным продолжением политики с использованием военных средств вполне может оказаться ограниченная ядерная войнаядерного государства против неядерного. В этом случае ядерному государству якобы не угрожает ответный ядерный удар возмездия. Но всегда нужно помнить о существовании "третьей силы" - ядерной державы, имеющей военные взаимодействия с неядерной.
Для России вопрос об использовании военной силы в качестве инструмента политики остается исключительно актуальным - причем речь идет об использовании военной силы как прямом, так и косвенном, опосредованном, для предотвращения той или иной агрессии против нас или наших друзей и союзников. Для этого всегда необходимо самым тщательным образом определять политические цели для применения военной силы, для военной стратегии. Это относится и к вопросу о ядерном сдерживании как самой ощутимой форме небоевого применения военной силы. Тем более что ядерное сдерживание в современных условиях для России играет особую роль. В повестке дня российской политики национальной безопасности уже на протяжении ряда лет стоит вопрос о дополнении стратегического ядерного сдерживания стратегическим неядерным сдерживанием с применением обычных высокоточных дальнобойных средств поражения. Это расширяло бы диапазон имеющихся средств военной стратегии сдерживания агрессии.
Литература
Варенников 2004 - Варенников В.И. Афганский вопрос останется в истории // Военно-промышленный курьер. N 5 (22). 11-17 февраля 2004.
Веселов 2010 - Веселов В.А. Ядерный фактор в мировой политике: структура и содержание // Вестник Московского университета. Серия 25: международные отношения и мировая политика. N 1. 2010.
Ефимов 2010 - Ефимов Н.Н. К новой парадигме российско-американского политико-военного сотрудничества. // Вестник Московского университета. Серия 25: Международные отношения и мировая политика. N1. 2010.
Есин 2010 - Есин В.И. Карибский кризис 1962 года: открытые вопросы и наиболее поучительные уроки // Вестник Московского университета. Серия 25: международные отношения и мировая политика. N 1. 2010/
Кавтарадзе 2003 - Кавтарадзе А.Г. Из плеяды известных военных мыслителей Отечества // Мартынов Е.И. Политика и стратегия. М.: Изд. дом "Финансовый контроль", 2003.
Клаузевиц 1937 - Клаузевиц К. О войне. Пер. с нем. Тома I-II. Изд. четвертое. М.: Госвоениздат, 1937.
Кокошин 2005 - Кокошин А.А. Политология и социология военной стратегии. М.: КомКнига, 2005.
Кулиш 1962 - Кулиш В. О взаимосвязи политики и военной стратегии // Военная мысль. 1962. N 4.
Леер 1869 - Леер Г.А. Опыт критико-исторического исследования законов искусства ведения войны (Положительная стратегия). СПб.: Николаев. акад. Ген. штаба, 1869.
Ленин 1933 - Ленин В.И. Замечания на книгу Клаузевица "О войне и ведении войны". М.: Партиздат, 1933.
Мартынов 2003 - Мартынов Е.И. Политика и стратегия. М.: Изд. дом "Финансовый контроль", 2003.
Мировые войны 2002 - Мировые войны ХХ века. Кн. 1. Первая мировая война: Исторический очерк. М.: Наука, 2002.
Мольтке 1913 - Мольтке Г. Военные поучения фельдмаршала графа Мольтке. Пер. с нем. СПб., 1913.
Монтекукколи 1760 - Записки Раймунда графа Монтекукколи Генералиссима Цесарских Войск, генерал-фельдцейгмейстера, и кавалера Златого Руна, или Главные правила военной науки вообще. Пер. с франц. М.: Печатано при Императорском Московском университете, 1760.
Огарков 1985 - Огарков Н.В. История учит бдительности. М.: Воениздат, 1985.
Повалий 1970 - Повалий М. Политика и военная стратегия // Военная мысль. 1970. N 7.
Свечин 1927 - Свечин А.А. Стратегия. 2-е изд. М: Воен. Вестник, 1927.
Сунь Цзы 1977 - Сунь-цзы Трактат о военном искусстве. Пер. с кит. // Конрад Н.И.Избранные произведения. Синология. М., 1977.
Тухачевский 1921 - Тухачевский М.Н. Война классов. Статьи 1919-1920 гг. М.: Госиздат, 1921.
Шапошников 1927 - Шапошников Б.М. Мозг Армии. Кн. 3. М.: Госвоениздат, 1927.
Примечания
[i] В 1933 г. вышло специальное издание, содержащее заметки и комментарии В.И. Ленина о труде Клаузевица. См.: [Ленин 1933].
[ii] См.: От редакции ([Клаузевиц 1937 I, 8]). Автором этого предисловия авторитетные отечественные ученые называют А.А. Свечина.
[iii] С развитием киберпространства и противоборства государств (и негосударственных акторов) возникло и стало быстро развиваться понятие "кибермощи" ("киберсилы") как одной из характеристик субъекта современной мировой политики. По ряду оценок, "киберсила" начинает играть в политике не меньшую роль, чем военная сила, экономическая мощь и "мягкая сила".
[iv] Военно-стратегические установки на слом воли к сопротивлению путем окружения крупных масс войск противника, разрушения его системы управления, нарушения системы тылового обеспечения и т.п. были характерны для разработок Х. фон Мольтке-старшего, А. фон Шлиффена, германской военной мысли Второй мировой войны. Глубину проработки этих вопросов в отечественной и мировой науке до сих пор нельзя признать адекватной.
