Я обвиняю!..Как в Европе родителей лишают детей, а детей - детства? Актриса Наталья Захарова о трагедии своей жизниНазад
Я обвиняю!..Как в Европе родителей лишают детей, а детей - детства? Актриса Наталья Захарова о трагедии своей жизни
Российская актриса Наталья Захарова последние 13 лет живет лишь одним - пытается воссоединиться с дочерью Машей, родившейся от брака с гражданином Франции Патриком Уари. Ее неравная схватка с французским правосудием близка к развязке. За эти годы женщина хлебнула всего - и тюрьмы, и сумы, и унижения, и нашего с вами равнодушия. Мы сидели с Натальей в тихом московском кафе. И она все говорила, говорила, говорила. Перебивать ее дежурными журналистскими вопросами не хотелось.
* * *
...То анонимное письмо мне подбросили в почтовый ящик прошлой осенью: "Ваша дочь наблюдается польской психиаторшей, которая фактически является любовницей Патрика Уари. Посоветуйте вашей дочери выбрать нейтрального психиатра. Мы хорошо знаем друг друга, но я не называюсь, потому что не хочу иметь проблем. Я русского происхождения и знаю вашу историю. Я сочувствую вам, это нелегко. Мужества!" Дальше следовала приписка: "Мадам, действуйте быстро! Патрик сумасшедший и очень злобный, Мария находится в большой опасности. Она его ненавидит и хочет к вам обратиться, но ей препятствуют. Она никого не знает, кто бы мог ей помочь, потому что люди верят всегда Патрику. Если она заговорит, будет избита. Она очень несчастна...>>
Примерно этими же числами датирован рапорт французских социальных служб, в котором со слов Маши было написано следующее: отец бьет ее, и она не хочет больше бывать у него даже во время летних каникул. А еще она желает видеть своего отца мертвым...
* * *
...Началось все после того, как мы с мужем решили расстаться из-за его пристрастия к наркотикам. При разводе суд оставил ребенка мне, отец же получал право забирать дочь два раза в месяц на выходные и половину каникул. Лишь изредка он забирал Машу на уик-энды, после которых она возвращалась с синяками, совершенно потрясенная. Однажды он вернул Машу в таком состоянии, что в госпитале ее с трудом привели в чувство. Но что я могла поделать? Не пустить Машу на очередное свидание к отцу - значит пойти против решения суда. Я, мои адвокаты, прокурор неоднократно обращались к ювенальному судье со свидетельскими показаниями, подписанными и врачами, и моими соседями, что девочка категорически отказывается встречаться со своим папашей, но все без толку. Только потом я поняла: чиновники просто ждали момента, чтобы отнять у меня ребенка навсегда. Развязка наступила быстро.
Уари не собирался платить алименты, хотя, надо сказать, неплохо зарабатывал врачебной практикой (он ортодонт). Он был достаточно состоятельным человеком, пока не подсел на наркотики. Когда накопилась кругленькая сумма долга и суд заставил его выполнять решение об уплате алиментов, он решил мстить: нанял адвокатов, а те обратились в социальные службы. В итоге казенные психологи вынесли вердикт, что я испытываю к дочери "удушающую захватническую любовь". Кое-кто из них, как, например, Мартин Прискер, заявившая, что "у мадам Захаровой извращенный нарциссизм", никогда не видели ни меня, ни Машу и даже никогда с нами не общались... Однако этого вердикта было достаточно, чтобы лишить меня родительских прав и поместить Машу в приют. Ей было всего три года. Нагрянувшие ночью в дом полицейские буквально вытащили ее из кроватки и увезли в неизвестном направлении, до ужаса напуганную. Она, как потом мне рассказывала сотрудница приюта, плакала от страха и шептала: "Мамочка, где ты, забери меня отсюда". А когда Машу через четыре месяца привезли на встречу со мной, она кричала: "Мама, я хочу к тебе! Хочу домой!" Я рыдала днями и ночами, не могла есть, умирала от страха за нее каждую секунду и не понимала, в чем виноваты я и мой маленький ребенок и за что нас разлучили.
Я стала доказывать суду, что я нормальная, любящая мать. Не пью. Не курю. Вожу машину. Работаю. Исправно плачу налоги. Представила 26 (!) положительных характеристик со стороны французов - от министров до моих соседей. Но тогда я еще ничего не знала о французской ювенальной системе.
Когда поняла, что ничего не помогает мне вернуть дочь, при помощи адвоката подала иск в Европейский суд. И тут же против меня мой бывший муж сфабриковал уголовное дело. В 2001 году меня обвинили в поджоге двери в квартире бывшего супруга. Послушайте, зачем мне надо было это делать, если я намеревалась добиваться правды в Европейском суде?
Французская полиция провела расследование и подтвердила, что я в момент "поджога" находилась у себя дома. Однако уголовный следователь Пус отказалась принять это во внимание. В итоге пять лет меня держали под подпиской о невыезде, наверное, для того, чтобы я не могла выезжать в Россию и бороться за свои права, а потом приговорили к трем годам тюремного заключения, хотя, повторяю, следователь не представил ни одного доказательства. Да их и быть не могло. Зато был мой бывший супруг и снедавшая его месть.
* * *
Три года назад я увидела изумившие меня документы - переписку судьи с уголовным следователем Пус, датированную еще 2003 годом. Они писали друг другу примерно следующее: а почему эта Захарова еще не в тюрьме, давай ее посадим, мол, адвокат Уари не против. Прямым текстом. Казалось бы, какая связь между судьей по делам несовершеннолетних и уголовным следователем? Тем не менее и они, и социальные службы приняли сторону Уари. Когда мои защитники нашли письма, в которых адвокат Уари благодарил уголовного следователя за все, что тот для него делал, очень многое стало понятно. Это был сговор.
Выходило так, что мне предстояло после приговора либо угодить в тюрьму, как только я окажусь на территории Франции, либо продолжать бороться за Машу, что я и начала делать, находясь в то время в России. Российский Минюст и Генпрокуратура начали добиваться от французов пересмотра дела. Французы либо вообще не отвечали на запросы, либо категорически отказывались идти на сотрудничество. Тогда российская сторона предложила: хорошо, не хотите пересматривать дело, давайте договоримся о передаче Захаровой для уголовного преследования на территории России. Международные нормы такой вариант допускают: между нашими странами заключена соответствующая конвенция. К тому же у меня двойное гражданство, я являюсь также французской подданной. И в принципе французы, если бы играли по-честному, могли сказать: простите, но почему мадам Захарова должна отбывать наказание в России? Она французская гражданка, совершила преступление на территории Франции и сидеть будет соответственно во французской тюрьме. Могли бы так сказать, но не сказали, потому что знали, что дело сфабриковано, и не хотели лишнего скандала.
Поэтому со спокойной душой я в декабре прошлого года отправилась в Париж для улаживания всех формальностей. На руках у меня были письма российского Минюста, а также решение Пресненского суда от 5 октября, которым восстанавливались мои родительские права. Основание - положение Европейской конвенции по правам ребенка, где прописано: ребенок прикреплен правами к родителю, а не к территории, Маша является также и российской гражданкой и потому должна проживать со своей мамой.
Я прилетела в Париж и готовилась к суду по поводу восстановления моих родительских прав. День 25 января этого года я запомню надолго. Несмотря на заверения заместителя министра юстиции Франции г-на Мартинеза о гарантиях моей безопасности, прямо перед дверью суда меня арестовали. Сунули в лицо какую-то смятую бумажку, в которой ничего не разобрать, и повезли к прокурору. Моего адвоката оставляют за дверью. Прокурор Кольц несколько часов издевается надо мной, а я падаю в обморок прямо у нее в кабинете. Ударилась лбом об угол стены и потом упала навзничь. Меня привели в чувство, но перед глазами только черные круги. Отправили в больницу, где лишь померили давление. А после... препроводили в тюрьму Флери-Мерожис - одну из самых страшных тюрем в Европе. Какой-то сердобольный человек дал мне свой мобильный, я позвонила в российское посольство, сообщила, что противозаконно арестована, просила приехать, но никаких действий со стороны посольства не последовало. А дальше начался настоящий ад.
* * *
Говорят, что эта тюрьма стоит на месте разрушенного кладбища. Хотя поверить в это было несложно: на крыше тюрьмы все время сидело воронье - огромная черная стая...
В 2 часа ночи меня привезли в тюрьму и заперли в бетонной неотапливаемой камере. На улице минус 15, на мне - тонкий свитер и демисезонное пальтишко. Я тряслась от холода. Позвонить друзьям, чтобы те передали теплые вещи, мне не позволили. Надсмотрщицы все время кивали и говорили: подождите до следующей смены. Однажды утром я проснулась от того, что все мои внутренности просто дрожат от холода, тогда я стала что есть силы долбить в тяжелую железную дверь и кричать: "Телефон, силь ву пле! Телефон, силь ву пле! Телефон!.." И вдруг заключенные всех 20 камер в этом коридоре стали дубасить в двери и кричать: "Телефон пур НаташА!" Поднялся такой грохот, я думала, стены тюрьмы рухнут. Били в двери ногами, руками, стульями, посудой, всем, что у них было, только чтобы дали позвонить русской Наташе! При аресте я успела только послать эсэмэски знакомым. Но где я, никто не знал. Семнадцать раз я обращалась в российское посольство за помощью. Но лишь на 83-й день пребывания во Флери-Мерожис мне передали теплую одежду.
В грязной одиночной камере с потеками на стенах все время стоял отвратительный запах. В один из дней я отказалась заходить внутрь, потому что в камере отчетливо пахло ядом. Мне сказали: это травят крыс. Пыталась объяснить, что я аллергик и могу задохнуться. Слушать меня не стали, грубо впихнули внутрь.
А еще ощущение постоянного голода. Утром давали по пакетику сахара, сухого молока и кофе. Открывалась дверь - и в чашку наливали горячей воды. Зазевался - останешься ни с чем.
Ночью ежечасно на несколько минут в камерах включался свет. От полученного при падении в кабинете прокурора сотрясения мозга меня постоянно тошнило, я не могла нагнуть шею, очень болели глаза. А тут еще этот свет. Я натянула простыню на лицо, чего делать нельзя. В ту же секунду в камеру ворвалась надсмотрщица, сдернула простыню и схватила меня за волосы. Я отмахнулась, в ответ получила удары по лицу.
Если что-то случалось в камере, помощи было не дозваться. Несколько раз у меня случались сердечные приступы, я лежала на полу, и никому не было до меня абсолютно никакого дела. Смотрели в глазок и говорили: "Врача? Не положено".
Впрочем, страдала не я одна. Одна девушка перерезала себе вены на руках на прогулке прямо перед всеми. До этого покончила с собой в камере француженка американского происхождения, не дождавшаяся апелляционного суда. Она знала, что в 2 часа дня к ней на свидание из Америки приедет сестра, и покончила с собой в 5 часов утра, чтобы только та забрала ее тело на родину. Не выдержала больше в этой тюрьме. Мы гуляли по 54-метровому тюремному двору, а я не могла оторвать глаз от окна ее камеры - вскоре его изнутри загородили синим матрасом.
...Очень скоро моя человеческая субстанция поменялась: я превратилась в существо, которое в этих стенах должно просидеть три года. Как мне сказали, я была первой русской, оказавшейся в этом безрадостном месте. Заключенные меня прозвали Comtesse - Графиня. Не знаю почему.
Мне с каждым днем становилось все хуже, но в какой-то момент я сказала себе: "Ты должна выжить, несмотря ни на что". На стене в камере огромными буквами размашисто написала: "Русские непобедимы!!!"
Те четыре месяца, что я провела в тюрьме, официальные власти Франции очень странно себя вели. С одной стороны, они соглашались на мою экстрадицию, а с другой - изо всех сил оттягивали решение этого вопроса: то документы потеряли, то что-то забыли отправить, то не перевели с французского на русский. Я держалась из последних сил. Меня очень поддерживал наш Минюст. Говорили: "Наталья Вячеславовна, ну потерпите еще немного, стараемся". 25 мая меня отправили в Россию...
* * *
Очень тяжело осознавать, что ты на родине, но тебя снова везут в тюрьму. Этап - вещь точно не для слабонервных. После перелета мне стало плохо. Начальница СИЗО N 6 Татьяна Кириллова, видя мое тяжелое состояние, обещала отправить меня в больницу "Матросской тишины". Но вместо этого ночью меня повезли на этап...
Мне было невероятно трудно, но я поддерживала себя тем, что думала о Маше. Для меня невыносимой была сама мысль о том, что она может остаться сиротой, если ее мать умрет в российской тюрьме. Я пообещала себе выжить во что бы то ни стало.
Мой адвокат тем временем писал письма руководителю ФСИН Реймеру, чтобы он способствовал моему помещению в госпиталь. Ни на одно письмо ответа так и не последовало. Лишь когда в начале июня я попала в костромскую женскую колонию, меня поместили в санчасть. К тому времени на нервной почве у меня стали отниматься ноги. Меня возили по каким-то больницам, но потом снова возвращали в отряд, где из окна за колючей проволокой и тюремным забором виднелся березовый лес. И так хотелось домой!
В моем отряде сидели в основном "бабушки", как я их называю, потому что отряд состоял почти целиком из пенсионерок. А так в колонии сидели разные женщины. Были настоящие чудовища, а были и те, кто получил за несколько граммов наркотиков 8 лет. Многие меня узнавали и приходили кто навестить, кто посоветоваться о своем деле, кто пожаловаться на начальство. А еще когда попала в колонию, то поразилась: многие женщины были без зубов. Из-за нехватки витаминов. Помидоры-огурцы с воли не дозволены. Их якобы могут накачать наркотиками.
Поступление информации из внешнего мира тоже ограничено. Из газет - только "Советская Россия". Возвращаются женщины после работы, и заняться нечем. Сидят и курят на лавочках с пустым взглядом. Говорить не о чем, обсуждать нечего...
Я не понимала, что делаю в этом месте. Мои друзья-правозащитники и адвокат предложили обратиться к президенту России с прошением о помиловании. В колонии сказали: обращайся, конечно, но учти, это долгая история. Ответа будешь ждать как минимум полгода. Прошение было составлено, и Алексей Симонов, президент Фонда защиты гласности, 4 июля передал его президенту. И уже через 10 дней было дано согласие на помилование. По иронии судьбы, это был День взятия Бастилии...
Узнала я обо всем этом случайно. Сидели мы с моими "бабушками", и вдруг одна как закричит: "Наташа! Наташа! Про тебя по радио говорят!" Подбегаем к радиоприемнику, а там сообщают, что президент помиловал Наталью Захарову. "Бабушки" визжали от радости, плакали, смеялись.
Через месяц я вышла на свободу. Было это 9 августа. А через четыре дня уже шла по красной ковровой дорожке вместе со звездами российского кино на открытии кинофестиваля "Созвездие" в Костроме. Потом три дня подряд играла свой моноспектакль "Лики любви" по произведениям Пушкина, Тургенева, Чехова, Булгакова. Репетировала, лежа на трех стульях, и стонала от боли. Во французской тюрьме сильно повредила позвоночник. Иногда не могла даже двигаться. Держалась на уколах...
А моноспектакль мечтаю, если получится, когда-нибудь сыграть и в той костромской колонии...
* * *
Я на свободе! А моего ребенка со мной рядом как не было, так и нет. Я продолжаю добиваться от французов воссоединения с дочерью, тем более что есть железобетонные доказательства моей невиновности. Следующий этап - реабилитация моего доброго имени. И затем необходимо наказание преступников, которые фабриковали дело. Мой бывший муж сознался: да, это его адвокаты сфабриковали дело. Он очень сожалеет, что так все случилось, и что, мол, не знал, к чему все это приведет. Я попросила его повторить эти слова нашей дочери. Он сказал, что уже неоднократно признавался ей в своей вине. А еще Патрик пообещал исполнить Машино желание привезти ее в Москву, но дальше этих слов дело не пошло. Французы так и сказали: даже если ваш бывший супруг придет лично в суд и заявит, что сфабриковал дело, мы все равно пересматривать его не будем, слишком много лет прошло. В том и проблема, что ювенальная система не умеет признавать собственных ошибок. Французской юстиции по большому счету уже нет никакого дела до Маши, чиновники говорят, что дело этого ребенка давно закрыто и их больше не интересует. Где находится моя девочка, они тоже не знают.
Я не одинока в своем горе. Знаю, что у одной француженки русского происхождения социальные органы отняли сразу троих детей. В другой семье мать покончила жизнь самоубийством после того, как органы опеки отняли у нее двоих детей 5 и 7 лет. На поддержание этой бесчеловечной системы Франция выделяет 6 миллиардов евро в год. Моя Маша обошлась Франции за эти 13 лет примерно в миллион евро. Одна из ювенальных судей по фамилии Валентини говорила с гордостью: "Только я решаю судьбу вас и вашего ребенка. И в 9 случаях из 10 я забираю детей из семьи". Это ГУЛАГ! Моему ребенку внушали: твоя мама преступница, а вот эти тети и дяди представляют государство, и они знают, как тебе, малыш, будет лучше. Лучше ли Маше стало от того, что ее забрали в приют, потом поместили в приемную семью и в конце концов упрятали в закрытый интернат? Надеюсь расспросить ее об этом, как только смогу. Последний раз я видела ее в 2006 году. Ей было 11 лет. А по телефону мы говорили последний раз в августе 2009 года. Мы смогли пообщаться целый час. Маша звонила из кабинета Патрика, пока тот спал в соседней комнате. Мы говорили без посторонних, потому что обычно наш диалог шел по громкой связи - на том конце провода рядом с Машей сидели две французские надзирательницы, все внимательно слушая. Разговор, естественно, шел на французском, потому что по-русски Машу говорить отучили в приюте.
В тот последний наш разговор она очень просила забрать ее в Россию. Говорила, что ее водят к какой-то психиаторше, которая объясняет, что она должна привыкнуть к мысли: мамы у нее нет и не будет. Говорила, вот, знаешь, Маша, есть же дети, которые рождаются, а мама у них умирает. Представь, что у тебя тоже мама умерла, и тебе так легче будет жить на свете... Я горжусь своей дочерью. В прошлом году у нее требовали отказаться от меня в письменной форме. Она не сделала этого.
После уголовного дела ювенальный суд лишил меня права на телефонные разговоры с ребенком, которые до этого разрешались раз в три месяца. Я даже не знаю, где сейчас территориально находится Маша. Интернат закрытого типа - та же тюрьма, в которую никого не впускают, а выпускают из нее только по достижении 21 года, хотя по французскому законодательству ребенок уже в 12 лет имеет право полностью выражать свои желания. Сейчас Маше 16, но я не хочу, чтобы еще пять лет своей жизни она провела за французским забором...
К сожалению, многие из тех, на чью помощь можно было бы рассчитывать, остались в стороне. Уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов не ответил ни на одно мое письмо, не согласился ни на одну встречу ни со мной, ни с моим адвокатом. МИД России за эти 13 лет также ничего не добился, даже российский паспорт Маше не могут сделать. Министерство юстиции России сейчас обратилось во французский минюст с ходатайством о признании исполнения на территории Франции решения Пресненского суда Москвы о восстановлении меня в родительских правах.
...Знаете, европейцы очень любят рассуждать о правах ребенка. Но в реальности в "просвещенной Европе" все происходит с точностью до наоборот. Франция уничтожила детство, отрочество моей несчастной Маши. Именем своей дочери, я обвиняю!..
Автор: Виталий Дьячков
Источник: Журнал "Итоги"
http://www.itogi.ru/obsch-exclus/2011/40/170211.html
