... применяя термин "национальная безопасность" к России,
мы, прежде всего, говорим о государственной безопасности[1]

В. Каламанов


Вряд ли можно согласиться с отождествлением понятий "национальная" и "государственная" безопасность при анализе современной военной доктрины. Обеспечение государственной безопасности является частью политики обеспечения национальной безопасности, причем в современную эпоху эта "часть" сокращается. Сегодня гораздо важнее уже не нанести военное поражение государству, разрушить его институты (что считалось прежде конечной целью вооруженной борьбы), а добиться национального поражения, смены системы ценностей (или их подмены), изменения вектора развития нации, разрушить культурное, образовательное, информационное национальное пространство. Военная сила может иметь самое разное значение и играть разную роль для достижения этих целей.

С принятием в России Военной доктрины в 2010 году ситуация, во многом изменилась, однако и сегодня в силу разного рода причин военная доктрина требует определенного уточнения и корректировки. Прежде всего в ее политической части. Наиболее важные из них следующие:

1. Военная доктрина (утверждаемая Президентом) должна представлять не только систему официально принятых в государстве, но и в обществе взглядов на подготовку и возможное использование Вооруженных сил. Представляется, что она должна быть сформулирована не в нормативном документе, а в Федеральном законе, принимаемом ФС и утверждаемом Президентом РФ, и, соответственно, иметь обязательное значение. В том числе и для принимаемых законов, планов развития, ГОЗ и т.д.

Как система официально принятых не только в государстве, но и обществе, взглядов она представляет собой идеологию, часть общей национальной стратегии развития и является производной от неё. В ней неизбежно должны быть ответы на политико-идеологические вопросы. Так, вряд ли можно целиком согласиться с констатацией в существующей Доктрине того, что "мировое развитие... характеризуется ослаблением идеологической конфронтации"[2]. Представляется, что ценностные, цивилизационные и идеологические противоречия (и отнюдь не только с исламскими странами, но и либеральными государствами) выходят на первый план, превращаясь в основу будущих, в т.ч. военных конфликтов. При этом, продвигая свою систему ценностей, государства предполагают, что эта политика будет обеспечена силовым "прикрытием" не только для использования невоенных средств, но и в случае необходимости прямого применении военной силы. Так, основным инструментом продвижения либеральной системы ценностей в России и на постсоветском пространстве стал Евросоюз, который стремится взять под контроль в той или иной степени все постсоветское пространство, но прежде всего Украину, Белоруссию, Молдавию на западе и Армению, Грузию, Азербайджан - на юге Восточной Европы с помощью политики "Восточного партнерства". Причем на первом этапе - просто не допустить углубления и расширения процесса евразийской интеграции, окончательно "оторвав" эти страны от России.

Североатлантическому Союзу в такой политике отводится не столько военная, сколько политико-психологическая роль обеспечения безопасности политике Евросоюза, который, во-первых, использует в этих целях гуманитарные средства влияния, а, во-вторых, стремится навязать изначально (что показал пример с евроинтеграцией Украины) невыгодные условия для этих стран.

Соответственно военная доктрина России должна исходить из этого, а именно:

- Запад не планирует крупномасштабные военные операции против России, полагаясь на инструменты экономического и гуманитарного влияния;

- Цель Запада не столько "победить в войне", тем более оккупировать территорию постсоветских государств, сколько не допустить их интеграции и навязать им невыгодные условия зависимости от Евросоюза;

- Реализация подобного сценария будет неизбежно вести к сохранению низких военных расходов стран Евросоюза (порядка 1% ВВП) и сокращению военного присутствия США в Европе, т.е. значение военной силы как "используемого" инструмента политики будет падать при возрастании значения невоенных инструментов силы и влияния;

- Соответственно в военной доктрине России должны быть сделаны коррективы, как минимум, в нескольких положениях. В частности,

- во-первых, вряд ли целесообразно по-прежнему рассматривать европейский ТВД как основной театр возможных военных действий;

- во-вторых, в военной доктрине России должны быть существенно усилены ее невоенные - информационные, психологические, управленческие, гуманитарные и общественные компоненты;

- в-третьих, решающее значение приобретает качество НЧК (в ОПК и Вооруженных силах), - опыт, образование, подготовка и т.д., а также совершенствование военного искусства. Прежде всего с точки зрения повышения "гибкости", "многовариантности" использования ВС, например, в миротворческих операциях, пропагандистских войнах и т.п.

2. Вскользь говоря об изменении соотношения сил в мире, в Военной доктрине не говорится о радикальном изменении соотношения сил в Евразии и АТР, формировании по сути дела нового крупнейшего центра военно-политического противостояния на востоке России, повышение в этой связи значения Сибири и Дальнего Востока для безопасности страны. Приоритет за дальневосточным ТВД должен быть выражен ясно.

В Военной доктрине России до 2020 года по-прежнему основной акцент делается на противодействию НАТО в Европе, хотя в качестве приоритетов при определении внешних угроз все отчетливее выделяются восточное и южное направления, возможность усиления военно-политического давления на восточные регионы страны. Причем со стороны целой группы государств - от США и Японии до Китая.

Объективная экономическая и военная слабость России на Дальнем Востоке и в АТР характеризуется, например, тем, что объем внешней торговли со странами АСЕАН держится на уровне 1% от общего объема внешней торговли, а ВМФ России занимает (по разным оценкам) 5-6 место среди военных флотов стран АТР.

К тому следует добавить, что негативные тенденции депопуляции и деиндустриализации восточных регионов сохраняются, хотя в самые последние годы руководство страны и предпринимает меры по исправлению ситуации. Особенно беспокоит инфраструктурная слабость, особенно в области транспорта и связи, которая ведет к автономизации восточных регионов и делает их уязвимыми для внешнего влияния.

Наконец, нельзя не сказать о информационном и политическом воздействии внешних сил на позиции России в АТР и ситуацию в восточных регионах. Не случайно в последние десятилетия не только за рубежом, но и внутри страны усилились заявления об "озелени Сибири и Дальнего Востока", "передача районов Арктики под международный контроль" и т.д. В Военной доктрине России эти угрозы справедливо относятся к категории "внутренних военных угроз", а именно:

а) попыткам насильственного изменения конституционного строя Российской Федерации;

б) подрыву суверенитета, нарушению единства и территориальной целостности;

в) дезорганизации функционирования органов государственной власти, военных объектов и информационной структуры[3].

Вместе с тем существующая Военная доктрина России, во-первых, не выделяет новые угрозы в АТР в качестве приоритетных, а, во-вторых, фактически не связывает их с общенациональными - экономическими, финансовыми, социальными, внешнеполитическими - аспектами национальной стратегии и планами долгосрочного развития. Если в имперские и советские времена приоритеты безопасности Дальнего Востока являлись важнейшими и в полной мере учитывались в экономической и бюджетной политике России, то сегодня эти приоритеты явно не обозначены.

3. Перечисляя основные внешние военные угрозы ("опасности"), в Военной доктрине справедливо говорится о "стремлении наделить силовой потенциал НАТО глобальными функциями", "попытках дестабилизировать обстановку в отдельных государствах и регионах". К сожалению в Военной доктрине не делается акцент на угрозе раздела сфер влияния в Евразии, странах СНГ и России и даже ее территориальной целостности. Между тем во втором десятилетии XXI века эта угроза становится уже не гипотетической, а реальной: формирование двух полюсов силы в Атлантике и на Тихом океане очень напоминает историческую аналогию с разделом Польши в XVIII-XIX веках. Представляется, что угроза усиления влияния на постсоветском пространстве со стороны этих полюсов может постепенно перерасти в угрозу контроля над природными ресурсами и территорией России. Как справедливо отмечают эксперты РСМД, "...<<Новая Большая игра" приводит к тому, что многие внешние игроки используют внешнюю помощь не только для содействия развитию и для обеспечения глобальной безопасности, но и для продвижения собственно национальных интересов в рамках разного рода геополитических и геоэкономических проектов. В американской практике содействие часто связано с проектами типа "Большой Центральной Азии" и "Нового Шелкового пути", которые нацелены на геополитическое переформатирование сложившейся в настоящий момент системы торгово-экономических связей государств Центральной Азии, где ключевое место традиционно занимает Россия, в пользу "южного вектора". В дополнение к этому США и ЕС активно продвигают в рамках оказываемой помощи альтернативные проекты транспортировки ресурсов через Каспий в западном направлении, которые должны миновать Россию и Иран, что также, очевидно, имеет геополитическое измерение"[4].

Помимо территориальных споров, основными военно-политическими вызовами безопасности в АТР по-прежнему остаются вопросы ядерного нераспространения в связи с очередным витком обострения ситуации на Корейском полуострове и хронические межгосударственные конфликты. Отмеченные проблемы совпадают с происходящей в странах региона военной модернизацией и общим ростом расходов на оборону[5].

Статистический анализ показывает, что в течение прошедшего десятилетия именно Соединенные Штаты сохранили и продолжают демонстрировать самые высокие в регионе расходы на оборону, во много раз превышающие расходы Китая, России, Индии и других региональных игроков. Несмотря на решение об общем сокращении американских военных расходов, принятое в связи с последствиями кризиса, военные обязательства США по отношению к странам АТР существенным образом не ограничиваются, происходит технологическое усовершенствование оснащения американских военно-морских сил в регионе.

При этом остальные страны скорее подтягивают уровень своего военного развития до уровня экономического, во многом исходя из такой логики, что не следует искушать соседей по региону своими недостаточно сильными позициями в военной сфере)[6].



За последние несколько лет целый ряд стран региона обнародовали свои новые стратегические оборонные документы, определяющие концептуальное видение военно-политической ситуации в АТР и оценку военно-политических вызовов и рисков.

В 2012 г. Япония опубликовала обновленную версию Белой оборонной книги. Особый акцент в документе был сделан на дальнейшем развитии концепции динамичных оборонных сил и усилении американо-японского военного альянса. Концепция динамичных оборонных сил подразумевает гибкое развертывание японских сил самообороны в случае возникновения конфликтных ситуаций в регионе. Причем потенциальным объектом развертывания этих сил считаются в первую очередь спорные с Китаем острова в Восточно-китайском море, а также в целом зона к югу от Японии[7].

Своеобразным ответом на растущие опасения в отношении Китая стала Белая оборонная книга, представленная КНР в апреле 2013 г. В ней особо подчеркивается, что Китай не преследует гегемонистских целей, а его военное строительство нацелено лишь на то, чтобы привести в соответствие уровень обороны Китая с потребностями его развития. При этом экспертами отмечается беспрецедентный шаг Китая по увеличению транспарентности в военной области. В Белой книге 2013 г. КНР впервые обнародовала данные о численности своих армии и флота. В то же время настороженное отношение в регионе в целом вызывает ряд стратегических задач, обозначенных в документах XVIII-гo съезда Коммунистической партии Китая. Среди них, прежде всего - закрепленные в выступлении Ху Цзиньтао цели развития морской экономики, которые поставлены в один ряд с задачами защиты прав и интересов Китая в морских акваториях. Ряд стран региона, и в первую очередь Вьетнам, чья продовольственная безопасность и экономическое развитие напрямую зависят от использования ресурсов моря, склонны трактовать данное положение как признак дальнейшей активизации Китая в вопросах Южнокитайского моря.

США в военно-стратегическом плане демонстрируют особую заинтересованность в обеспечении свободы навигации на всем пространстве от Индийского до Тихого океана, включая Южно-Китайское море. Концептуальное обоснование американского присутствия в данной акватории содержится в двух стратегических документах - "Кооперационной стратегии для морской державы XXI-го века" и "Концепции военно-морских операций". Речь идет, во-первых, о защите интересов Соединенных Штатов на указанном пространстве с целью недопущения появления любых возможных конкурентов или противников, а во-вторых, о поддержании условий, при которых США обладали бы полной свободой маневра на всем протяжении морских маршрутов от Европы и Ближнего Востока до Тихого океана. Среди потенциальных угроз Соединенным Штатам упомянутые выше документы называют действия, как со стороны государств, так и негосударственных акторов. К первым отнесен, в частности, территориальный спор между Китаем и государствами Юго-Восточной Азии по поводу островов Спратли[8].

Австралийская Белая книга по обороне 2013 г. также делает акцент на формирующемся новом понятии - регионе Индийского и Тихого океанов. Ставя своей задачей создание стабильного макрорегионального пространства, австралийская оборонная концепция, тем не менее, оценивает деятельность региональных институтов сотрудничества скорее как "скромное дополнение" к уже устоявшимся двусторонним стратегическим связям.

Упомянутые документы в целом констатируют, - считают российские авторы, - что в настоящее время регион сталкивается с целым рядом новых и хронических проблем безопасности в условиях растущих противоречий в регионе. Однако при этом нередко именно поведение самих региональных участников провоцирует дальнейшее разрастание проблем безопасности и стимулирует взаимные претензии[9].

"Китай, в том числе в рамках оказываемой помощи, к настоящему времени серьезно переориентировал центральноазиатские государства на поставки сырья, особенно энергоносителей, на восток. В результате Россия (и особенно "Газпром") понесла большие издержки, утратив возможность перенаправлять в своих интересах такие энергетические потоки, как, например, туркменский газ. Закупочные цены для "Газпрома" в Центральной Азии серьезно выросли, а кроме того, центральноазиатский газ сбил цены на российское топливо на китайском рынке. Формально КНР проводит свою помощь "под маркой" ШОС, однако в реальности она идет не через бюджет организации, а через формально аффилированные с ней проекты на двусторонней основе.

Международные игроки, особенно на Западе, также склонны к восприятию в геополитическом контексте российской помощи, особенно в тех случаях, когда Москва прямо или косвенно привязывает ее к выполнению таких требований, как вывод с территории Кыргызстана базы НАТО в бишкекском аэропорту "Манас". Сходным образом трактуются и проекты евразийской экономической интеграции"[10].

4. Существует множество и других положений Военной доктрины России, требующих уточнений, о которых будет сказано ниже. Но особенно важно одно из них, о котором сказано вполне определенно и точно, хотя и неполно: "создание и развертывание систем стратегической противоракетной обороны..., милитаризация космического пространства, развертывание стратегических неядерных систем высокоточного оружия"[11].

К сожалению в Военной доктрине России не делается из этой констатации должного вывода, а именно: воздушно-космическое пространство превратилось в самостоятельный, глобальный и глубоко интегрированный самостоятельный ТВД. Причем имеющий принципиально важное, приоритетное значение по отношению к другим ТВД. Сегодня на высотах от нескольких метров до сотен километров существует единая среда, не имеющая границ, где роль информационных систем, в частности, боевого управления, связи, разведки, РЭБ становится ведущей. Прошлые войны, будь то на суше или на море, ушли в прошлое. Сегодня быстро и эффективно победа обеспечивается победой в воздушно-космическом пространстве, не требующая ни стратегических операций сухопутных сил, ни оккупации территории. Политические цели могут быть достигнуты быстротечными воздушно-космическими действиями.

Соответственно способность того или иного государства противостоять воздушно-космическому нападению (или угрозе такого нападения) становится равнозначна способности государства обеспечить свой суверенитет, национальные интересы и территориальную целостность.

Это утверждение в полной мере относится к другим аспектам создания глобальной системы ПРО, в частности:

- союзникам и партнерам России, которые самостоятельно не способны создать эффективные системы ВКО, что неизбежно должно привести к созданию в будущем объединенной и даже единой системы ВКО. В нее могут войти не только страны-члены ОДКБ, но и другие государства Евразии, заинтересованные в сохранении своего суверенитета;

- новому этапу военно-технического сотрудничества в области ВКО, на котором будет качественно иной уровень политического и военного взаимодействия, научной, образовательной и промышленной кооперации;

- созданию договорно-правовых основ ограничения систем ВКО и новых норм обеспечения международной, европейской и евразийской безопасности, переходу от политико-декларативных заявлений к юридически обязательным соглашениям.

5. Особенно важное значение в новой военной доктрине приобретает понимание того, что современная гонка вооружений перенесена на уровень соревнования в новейших технологиях. Причем не только и даже не столько военных, сколько гражданских. По мнению Д. Рогозина, например, новый шестой технологический уклад "будет сформирован в 2010-2020 годы, а в фазу зрелости вступит в 2040-е годы"[12]. Сегодня, по его оценкам, на долю 5-го уклада приходится не более 10% российских технологий, более 50% - к четвертому укладу и почти 30% - третьему. Это означает, что в короткие сроки нам предстоит технологически не только пройти 5-ый уклад и вступить в 6-ой, но и обогнать потенциальных противников, ибо уровень технологий будет определять в конечном счете эффективность Вооруженных Сил к 2030-2040-м годам.

Это означает, что военная доктрина уже сегодня (учитывая сроки разработки нового поколения ВВТ) должна опираться на четкий стратегический прогноз относительно будущих угроз и возможностей ВВТ, а также ясно сформулировать возможный будущий характер войн и военных конфликтов, способы использования ВС и ВВТ. Этот "социальный заказ" должен идти не только от оценок перспектив развития технологий и возможностей ОПК, но и из оценок военно-политического характера, эволюции (или революции) в областях военного искусства. Такой прогноз означает, что мы не должны допустить того, чтобы научно-техническое и технологическое отставание перешло в военно-стратегическое, когда военная сила превратится вновь в "используемый" инструмент политик.

Такой стратегический прогноз до 2030-2050 годов, имеющий вероятностный, но вполне точный характер, - возможен, если он будет не только экстраполяцией существующих экономических и технологических тенденций, но и исходить из вероятной оценки множества политических, экономических и иных факторов.

Принципиально важно, чтобы такой прогноз основывался на постановке "политического заказа", т.е. того желаемого будущего, которое видит для нации элита страны. Будущее в своих основных чертах закладывается и отчасти уже существует сегодня. Важно уметь увидеть его основные признаки, скорректировать существующие (или сформулировать новые) цели и задачи развития. Так, будущее нашей науки и технологий зависит уже сегодня, например, от затрат. "Россия значительно уступает развитым странам мира по уровню внутренних затрат на науку. Если в 1990 г. по величине данного показателя Россия находилась на уровне, сопоставимом с ведущими странами ОЭСР, то теперь она приблизилась к группе стран с низким научным потенциалом (Испания, Португалия, Венгрия, Польша). По абсолютным затратам на науку Россия более чем в 7 раз уступает Японии и в 20 раз - США[13].



Прямым следствием такой политике стало растущее отставание России, например, в космосе уже не только от США, но и от Китая и Индии. По оценке Ю. Коптева, ""Сегодня у нас катастрофическое положение с состоянием нашей орбитальной группировки... Сегодня орбитальная группировка Китая больше, чем группировка российских аппаратов, а если посмотреть содержательную часть, то и в военной, и в гражданской частях мы сегодня уступаем и в дистанционном зондировании Земли, и метеорологии, и связи не только американской и европейской, но и китайской, и индийской орбитальным группировкам"[14].

В условиях малосущественных стимулов к инвестированию в научные исследования и разработки со стороны частного капитала, бюджетное финансирование остается по-прежнему основным источником финансирования этой сферы. Однако, несмотря на наблюдаемый в последнее десятилетие их абсолютный рост, относительный уровень этих затрат постоянно снижался. И если в экономически развитых странах уровень расходов на науку в государственном бюджете составляет 4-5%, то в России он колеблется в пределах 1,6-2,0%.

Кадровый потенциал науки в период 1990-2008 г. сократился более чем на 60%, в то время как в развитых странах мира наблюдался рост численности занятых в науке в среднем на 2,5-3% в год. Если в 1990 г. персонал, занятый исследованиями и разработками, насчитывал в России 1943,4 тыс. работников, то в 2007 г. их число составило только 801,1 тыс. чел. Число исследователей за тот же период сократилось с 992,6 до 392,9 тыс. чел., опустилось до уровня 35-летней давности.

Падение численности персонала, занятого исследованиями и разработками, пока не преодолено, хотя в последние годы количество исследователей среди них практически стабилизировалось.



Динамика численности занятых в НИОКР определялась такими тенденциями, как ухудшение возрастной структуры: снижение доли исследователей в возрастной группе до 40 лет и возрастание доли исследователей в группе старше 60 лет. В отличие от России, в США, например, наибольшую долю среди исследователей составляют исследователи наиболее активной возрастной группы (30-50 лет).




6. Отдельно следует определиться в Военной доктрине с союзниками и партнерами в военно-политической области. Роль союзов и коалиций в истории человечества всегда была критически важной. В настоящее время для России это имеет особенное значение. После распада Организации Варшавского Договора и СССР оборонительные возможности России радикально сократились. Соответственно ее ресурсная база влияния и достижения поставленных целей и задач не позволяет сохранять их в неизменном виде. Надо отчетливо понимать, что в отличие от СССР Россия не может ставить перед собой целей и задач глобального характера. Эти цели должны соответствовать национальным ресурсам и возможностям.

Вместе с тем у России сохраняется потенциал для создания если не военно-политического союза, то системы безопасности, особенно в Евразии, на основе ОДКБ, двусторонних соглашений или на основе системы евразийской обороны. Особенно в области ВКО.

В Военной доктрине коалиционная политика определяется как обязательства России по использованию военной силы для защиты Союзного государства и (в "мягкой форме") партнеров по ОДКБ, а также по решению Совбеза ООН и других структур международной безопасности". В соответствующих статьях 20 и 21 Военной доктрины России условия применения военной силы определяются достаточно конкретно, а в статье 22 говорится и об использовании ядерного оружия, "когда под угрозу ставится само существование государства" в ответ на использование обычного оружия"[15]. Из текста однако не ясно, распространяются ли "ядерные гарантии" на союзников и каких именно.

Очевидно, что сейчас Военная доктрина требует своего уточнения, корректировки и даже переоценки в своих принципиальных военно-политических положениях. Прежде всего это связано с долгосрочным прогнозом мирового развития и собственно России, ее военных возможностей, уточнением характера и вероятности военных угроз и долгосрочным планированием, как важнейшими условиями для формирования ГОЗ на 2020-2030-2050 годы.

7. Ключевое значение для новой военной доктрины России будет иметь политико-идеологическая установка на опережающее национальное развитие, прежде всего национального человеческого капитала (НЧК) в научной и технологической областях. Это важно подчеркнуть потому, что существующие прогнозы ориентированы на инерцию, экстраполяцию нынешних тенденций с минимальными поправками. Так, долгосрочный прогноз научно-технического развития исходи из "сценария энерго-сырьевого развития, затем скорректирован с учетом дополнительного выделения средств на развитие научно-инновационного комплекса в соответствии с инновационным вариантом, исходя из следующих макроэкономических оценок. К 2030 году величина валового внутреннего продукта в сопоставимых ценах вырастет в 3 раза по сравнению с 2007 г. При этом расходная часть государственного бюджета увеличится почти в 7 раз (без учета инфляции), а его доля в ВВП снизится до 16,4%[16].

В таких условиях основные количественные и качественные параметры научно-технического потенциала могут развиваться следующим образом.

Количество организаций, выполняющих исследования и разработки, предположительно вырастет на 11%, причем в большей части за счет роста негосударственного сектора (рис.), которая с 2007 по 2030 г. снизится с 72% до 57%. При этом доля научно-исследовательских организаций академического сектора изменится незначительно - с 24% до 26%.



Предполагается, что реализация предложенного варианта в ближайшие два года приведет к некоторому снижению общего количества научно- исследовательских организаций, которое после 2010 года сменится устойчивым ростом. При этом динамика численности организаций академического сектора изменится незначительно.

Динамика персонала, занятого исследованиями и разработками будет почти аналогичной: снижение показателей будет наблюдаться до 2009 года, затем начнется подъем. К 2030 г. численность персонала, занятого исследованиями и разработками вырастет почти в 1,8 раз по сравнению с 2007 г., а численность исследователей за этот же период вырастет в 1,9 раза (рис.).



Особенно важным с точки зрения обеспечения результативности науки будет существенный рост расходов на нее. В сопоставимых ценах он увеличится к 2030 г. в 8 раз по отношению к уровню 2007 г.

Рост ассигнований на гражданскую науку из средств федерального бюджета способен катализировать процессы роста участия отечественных организаций в инновационной деятельности. При этом предполагается, что доля внутренних затрат на науку в валовом внутреннем продукте вырастет с 1,1 % (2007 г.) до 3,5 % в 2030 г., а доля ассигнований на науку в расходной части бюджета за этот же период вырастет с 1,65% до 4,2 % (рис.).





Это позволит России к 2030 г. выйти на третье место в мире по уровню наукоемкости в ВВП (табл.8). В количественном выражении это означает достижение Россией к 2020 г. 5 места в мире по уровню затрат на исследования и разработки (табл.).





В качестве основного для российского общества результата от реализации данного сценария ожидается общее повышение инновационности экономики. В частности, увеличения с 2007 г. до 2020 г.: вклада инновационных факторов в рост ВВП с 1,6% г. до 2,4%, доли высокотехнологичного сектора в ВВП с 10,6% до 18,5%, доли обрабатывающих производств в промышленности с 66% до 78%, удельного веса инновационно-активных предприятий с 9,5% до 30 %, удельного веса инновационной продукции - с 5,6% до 22%. Основные индикаторы инновационной деятельности в прогнозный период будут изменяться в следующем направлении:



6. Перспективы технологического развития ключевых секторов экономики и прогноз развития технологий

В представленных в данном разделе таблицах используемая оценочная шкала для сравнения отечественного уровня научно-технического и технологического развития по отношению к мировому уровню принята дискретной четырехуровневой:

1 - значительное отставание от мирового уровня;

2 - общее отставание, некоторые достижения в отдельных областях;

3 - значительные достижения, приоритетные достижения в отдельных областях;

4 - высокий уровень развития, мировое лидерство.

Оценки динамики уровня технологического развития основаны на учете благоприятных условий фундаментальных и прикладных исследований, восстановления потенциала практических разработок и освоения инноваций.



Иными словами, по большинству позиций планируется достичь к 2030 г. мирового лидерства в области создания новых материалов.

В нанотехнологиях есть возможность преодолеть общее отставание, получить некоторые, а в отдельных областях и даже значительные достижения, приоритетные достижения в отдельных областях; по отдельным позициям высокого уровня развития:



Таким образом, по большинству технологических областей возможно достижение мирового уровня:



При этом в области информационно-телекоммуникационных систем по ряду позиций реально достижение мирового уровня.


_______________

[1] Каламанов В.А. Время преодоления. Практическая философия российской идеи. М.: Изд-во "Весь Мир". 2013. С. 319.

[2] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: "Президент России" / http://www.kremlin.ru

[3] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / http://kremlin.ru

[4] Содействие развитию государств Центральной Азии: стратегические горизонты российского участия. М.: РСМД. 2013. С. 20.

[5] Тихоокеанское обозрение 2011-2012 / под ред. Н.П. Малетина, О.В. Новаковой, В.В. Сумского. М.: МГИМО, 2013. С. 64-67.

[6] Тихоокеанское обозрение 2011-2012 / под ред. Н.П. Малетина, О.В. Новаковой, В.В. Сумского. М.: МГИМО, 2013. С. 64-67.

[7] Тихоокеанское обозрение 2011-2012 / под ред. Н.П. Малетина, О.В. Новаковой, В.В. Сумского. М.: МГИМО, 2013. С. 64-67.

[8] Тихоокеанское обозрение 2011-2012 / под ред. Н.П. Малетина, О.В. Новаковой, В.В. Сумского. М.: МГИМО, 2013. С. 64-67.

[9] Тихоокеанское обозрение 2011-2012 / под ред. Н.П. Малетина, О.В. Новаковой, В.В. Сумского. М.: МГИМО, 2013. С. 64-67.

[10] Содействие развитию государств Центральной Азии: стратегические горизонты российского участия. М.: РСМД. 2013. С. 13-14.

[11] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: "Президент России" / http://www.kremlin.ru. 05.02.2010.

[12] Рогозин Д.О. Робот встанет под ружье // Российская газета. 2013. 22 ноября. С. 17.

[13] Прогноз научно-технологического развития Российской Федерации на долгосрочную перспективу (до 2030 г.) Проект. М.: РАН, 2008. С. 21-25.

[14] Мясников В. Москва проиграла в космосе даже Пекину и Дели // Независимая газета. 2013. 20 декабря. С. 1.

[15] Военная доктрина Российской Федерации. Утверждена Указом Президента РФ 5 февраля 2010 г. / Эл. ресурс: "Президент России" / http://www.kremlin.ru

[16] Прогноз научно-технологического развития Российской Федерации на долгосрочную перспективу (до 2030 г.) Проект. М.: РАН, 2008. С. 65-71.

Док. 669864
Опублик.: 21.02.14
Число обращений: 0