VIGILANCE
В конце 1988 года я работал в Женеве и должен был срочно вылететь в Израиль. Билетов на ближайший прямой рейс не оказалось, и пришлось лететь швейцарским самолётом до Афин, а там сделать пересадку на самолёт греческой авиакомпании "Олимпик". Багаж транзитных пассажиров, как известно, перегружается с одного рейса на другой без их участия. Но для рейсов в Израиль во всём мире существует особая система проверки. Багаж сначала доставляется в специальное помещение. Там каждый пассажир должен опознать свои вещи, убедиться, что замки не повреждены, в сумки и чемоданы ничего не добавлено - и только после этого они грузятся на автокары и отправляются к самолёту.
Мой багаж состоял из чемодана и большой дорожной сумки, которая была для меня гораздо ценнее чемодана., т.к. в ней находились рабочие материалы разведочного проекта, заказанного мне швейцарской фирмой Petroconsultants для крупной нефтяной компании. Не говоря уже о большой стоимости проекта, материалы имелись в единственном экземпляре. И, естественно, по закону подлости (или в более мягкой формулировке Мэрфи: "То, что может пойти не так, обязательно пойдёт не так"), сумки в смотровом помещении не оказалось. Я немедленно заявил об этом старшему по погрузке, но это не произвело на него никакого впечатления. Он покрутил свои большие греческие усы и спокойно заметил:
- Не беспокойтесь. Наверное, её по ошибке отправили другим рейсом. Так бывает. В Израиле сделаете заявление, и её будут искать. - Он подумал и добавил: - А может сумку уже погрузили в ваш самолёт, и вы её получите в Израиле.
- Позвольте, - поразился я, - что значит "уже погрузили"? Без опознания? У вас что, так тоже бывает?
- Бывает, почему нет, - невозмутимо ответил эллин, подтвердив мои смутные подозрения, что это уже не Швейцария, а скорее Левант.
Продолжать беседу не имело смысла. Подошёл автобус, и я отправился на нём к самолёту. Не переставая думать о сумке, о проекте и о гонораре за него, я поднялся по трапу и занял своё место, которое было рядом с пилотской кабиной. Дверь в неё была открыта, и я видел, как пилот готовится к взлёту - переключает тумблеры на панели, ведёт переговоры с диспетчером. Наконец, все пассажиры поднялись на борт, стюардессы закончили наводить порядок в салоне, и самолёт вот-вот должен был начать выруливание на взлётную полосу. А я всё думал о сумке... И вдруг сама она отошла на второй план, и вспомнились слова усатого грека: "Погрузка без опознания? Бывает, почему нет". "Чёрт возьми, - подумал я, - значит, у них это даже не ЧП, а рутина. Ну нет, так дело не пойдёт". Я подозвал стюардессу.
- Передайте командиру, что я хочу поговорить с ним о безопасности полёта.
Она прошла в кабину и тут же вернулась.
- Вы имеете в виду безопасность вообще или что-то конкретное?
- Конкретное.
Стюардесса сказала об этом пилоту и снова подошла ко мне.
- Командир приглашает вас.
Я вошёл в кабину и рассказал ему о пропаже сумки. Это произвело на командира не большее впечатление, чем на моего предыдущего собеседника. И ответ его был таким же - или она отправлена по ошибке другим рейсом, или уже погружена в наш самолёт. Однако моя реакция на эти версии озадачила его и заставила задуматься.
- Дело вот в чём, сэр, - сказал я, - если сумка окажется на другом рейсе, и мне придётся разыскивать её, то это моя проблема. Но если она погружена без опознания на ваш самолёт, то это ваша проблема. И в таком случае я буду обязан сообщить об этом службе безопасности аэропорта Бен- Гурион. Вы же знаете об особых правилах безопасности при полётах в Израиль. У вас могут быть неприятности.
Тон командира сразу же изменился.
- Что вы предлагаете?
- Вам решать, капитан. Но на вашем месте я бы не взлетал, не разобравшись с этой проблемой.
- Хорошо, я сообщу диспетчеру. Но не думаю, что он задержит вылет. Мы и так опаздываем.
Последовал долгий разговор между ними по-гречески, который я, конечно, не понял. И вдруг, к моему удивлению, пилот сказал: "Я получил указание провести повторное опознание багажа".
Через несколько минут к самолёту подошли пассажирские трапы и автопогрузчик с лифтовой платформой. Специальная машина с прожектором осветила площадку (был уже поздний вечер). Началась выгрузка багажа. Капитан объяснил пассажирам ситуацию, попросил спуститься небольшими группами и вновь провести опознание своих вещей. И вот весь багаж на земле. Сто пятьдесят человек спускаются по трапам, находят свои вещи, и рабочие тут же укладывают их на платформу погрузчика. Вскоре и я вздохнул с облегчением, увидев свою злополучную сумку. Наконец, опознание закончено, все вещи уложены на погрузчик или поставлены рядом с ним. Пассажиры снова поднялись в самолёт.
Но что это? На ярко освещённой площадке сиротливо стоит одинокий небольшой чемодан, у которого не нашлось владельца. Последовала немая сцена. Через минуту капитан, наблюдавший за происходящим с верхней площадки трапа, стряхнул оцепенение и попросил поочерёдно пассажиров одного борта, а затем другого посмотреть через иллюминаторы на чемодан - возможно кто-то забыл указать на него при опознании. Пассажиры сделали это, но владельца так и не нашлось, чемодан продолжал одиноко стоять на земле. Тогда капитан, заметно нервничая, предложил пассажирам спуститься ещё раз, пройти мимо чемодана и внимательно разглядеть его. Людская процессия вокруг этого предмета напоминала какое-то ритуальное шествие. Но результат был прежний, чемодан никто не признал своим.
... Пассажиры ещё не успели в третий раз подняться по трапам, как завыли сирены, и к самолёту со стороны аэровокзала устремились полицейские машины и среди них - машина с роботом на платформе. Он выпустил длинную механическую руку, которая осторожно подняла чемодан и перенесла в установленную на платформе специальную камеру.
Наш самолёт покинул аэропорт с опозданием на два часа. Перед взлётом стюардесса снова пригласила меня в пилотскую кабину.
- Вы нашли свою сумку, вы удовлетворены? - спросил командир.
- Да, спасибо, капитан. Всё в порядке.
- Очень хорошо, Я рад, что всё кончилось благополучно. А теперь у меня к вам личная просьба - я бы не хотел, чтобы эта история с чемоданом получила огласку. Могу я рассчитывать на ваше понимание?
Учитывая ситуацию, мне ничего не оставалось, как успокоить пилота и сказать, что у меня нет намерения сообщать об этом в Израиле.
... Поздно ночью мы приземлились в аэропорту Бен-Гурион. На пути к трапу я проходил мимо кабины. Капитан стоял у открытой двери. Я поблагодарил его за полёт.
- Thank you for your vigilance (спасибо за вашу бдительность - англ.), - ответил он и улыбнулся.
... Иногда, вспоминая эту историю, я думаю - чем бы всё закончилось, если бы мою злополучную сумку не погрузили без опознания и мне не пришлось бы устраивать эту кутерьму с выгрузкой - погрузкой багажа? Что это был за чемодан? Ответы на эти вопросы я никогда не узнаю.
ЛИСТАЯ ЛИХОРАДОЧНО УЧЕБНИК
Многие знаменитости прославились совсем не в той профессии, к которой готовились в молодые годы. Боюсь ошибиться, но кажется больше всего это касается тех, кто собирался стать врачом. Среди них есть выдающиеся писатели, актёры, музыканты, бизнесмены и т.д. В этом рассказе речь пойдёт о двух врачах, чьи имена хорошо известны. Один из них - Михаил Булгаков, другой - миллиардер Арманд Хаммер, владелец нефтяной корпорации "Оксидентал". Что общего между ними, за исключением того, что оба получили дипломы с отличием, а затем расстались с медициной? Две удивительно похожих истории будут ответом на этот вопрос...
В 1916 году выпускник медицинского факультета Михаил Булгаков был назначен земским врачом Никольской сельской больницы в Смоленской губернии. Других врачей в больнице не было. Вот рассказ его жены Татьяны: "В первую же ночь привезли роженицу с поперечным положением плода. Разве мог он объяснить мужу несчастной женщины, что только полгода назад окончил университет и роды видел лишь два раза в жизни в клинике, да и то нормальные? Он уложил пациентку на стол, а на другом столе раскрыл учебник по акушерству. Бегая от книги к роженице, он начал свои манипуляции. У книжного стола ему приходилось поневоле задерживаться дольше, чем у операционного. Он лихорадочно листал учебник в поисках описания родов при поперечном положении плода. Найдя нужную иллюстрацию, он устремлялся к пациентке и выполнял предписанные действия. К счастью, всё закончилось благополучно... Прошёл год, в течение которого он принимал по пятьдесят человек в день. И, возвращаясь далеко за полночь домой, мечтал об одном - только бы не позвали на роды".
В 1921 году Михаил Булгаков ушёл из медицины и больше никогда не возвращался в неё. Но однажды признался в дневнике: "В минуты нездоровья и одиночества горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрёк себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе была причиной этого".
В том же 1921 году Арманд Хаммер, только что окончивший медицинский факультет, приехал в Россию бороться с эпидемией тифа, охватившей голодающее Поволжье. Ему было двадцать три года. В своей автобиографии "Свидетель истории" он объясняет это желанием помочь стране, в которой родился его отец и которая была родиной его предков. Эта поездка перевернула его жизнь и в конечном итоге сделала тем, кем он стал. Но сейчас не об этом.
Хаммер рассказывает, что студенты-медики последнего курса перед выпускными экзаменами были обязаны в течение определённого срока дежурить в роддоме и посещать на дому беременных женщин. "Однажды ночью медсестра передала мне вызов от женщины, у которой, видимо, приближалось время родов. Я схватил сумку с инструментами и помчался по адресу в нескольких кварталах от больницы. О родах я знал только из лекций и не имел ни малейшего опыта пользования инструментами. Квартира оказалась на последнем этаже в бедном итальянском районе Нью-Йорка. Меня встретил обезумевший муж роженицы. С ней что-то было не так. Она металась в агонии. Осмотрев её, я с ужасом обнаружил поперечное положение плода. Лекции по родам с такой патологией я пропустил. Телефона в доме не было. Счёт шёл на минуты. Околоплодная жидкость уже отошла. Под предлогом, что должен тщательно вымыть руки, я закрылся в ванной и выхватил из сумки учебник по акушерству. Найдя нужный раздел, я стал лихорадочно запоминать серию рисунков, показывающих технику введения в рот ребёнка указательного и среднего пальцев правой руки, которыми нужно медленно поворачивать его головку то в одну, то в другую сторону. Читать текст было некогда. Наконец, я усвоил основной принцип и вышел к роженице. К моему изумлению, всё прошло удачно. Но, перерезая пуповину, я был близок к обмороку. Мою одежду можно было выжимать... В соседней комнате сразу же накрыли стол, собрались соседи, и событие отметили в итальянском духе. Меня усадили на почётное место. Это были первые и, к счастью, последние роды в моей жизни".
Михаил Булгаков и Арманд Хаммер были почти ровесниками. Если бы они встретились в России в начале двадцатых годов, им было бы о чём поговорить. Доктор Хаммер мог бы рассказать доктору Булгакову: "С раннего детства я мечтал стать врачом. И вот, когда я, наконец, получил заветный диплом, мне пришлось бросить медицину ради бизнеса". Много лет спустя он напишет: "Я, конечно, никогда не раскаивался, что оставил медицину. Но где-то в глубине сознания у меня всегда сидела мысль, что я предал мечту своей молодости. В память об этой мечте я навсегда сохранил слово "доктор" перед своей фамилией. Моя непрекращающаяся связь с этой профессией проявляется и в том, что я жертвую большие деньги на медицинские исследования".
МОЙ ВНУК ДАН - ГЕРЦ
Дан-Герц родился в Израиле. Второе имя получил в память моего отца, который умер в России незадолго до его рождения. Он рос очень наблюдательным мальчиком, склонным к философским рассуждениям. Эта черта проявилась у него уже в раннем детстве, когда он только начал говорить. С годами Дан-Герц стал обнаруживать ещё и здравый смысл, а также хорошее чувство юмора... Прошло много лет. Дан-Герц окончил школу, служил и воевал в инженерном спецназе, получил диплом с отличием юридического факультета, стал адвокатом. Я собирал и бережно хранил все эти годы эпизоды из его детства, о которых сам Дан-Герц давно забыл.
Дедушка, зачем ты приехал?
Когда Дану было полтора года, мы с женой уехали на несколько лет в Канаду. Через год вернулись в Израиль в отпуск. Разница во времени между провинцией Альберта, где мы жили, и Израилем составляет десять часов. Мне потребовалось несколько дней, чтобы приспособить свои "биологические" часы к смене дня и ночи. Первое время я спал днём и бодрствовал ночью. Жена, в отличие от меня, сразу же вошла в новый ритм и не испытывала никаких проблем со временем.
В первую же ночь, сидя с книгой в салоне, я услышал на кухне какие-то странные звуки, похожие на перезвон металлической посуды. Утром спросил у дочери, что это такое.
- Мыши завелись, - сказала она. - Днём их не слышно, а ночью бегают по кастрюлям. Мы мышеловку поставили, но ни одна не попалась.
Ночью я устроил на кухне засаду. Закрыл дверь и притаился со шваброй в темноте. Вскоре задребезжала посуда и началась мышиная возня. Включив свет, я увидел двух мышек, бросившихся под шкафчик. Одна из них не выдержала поединка со шваброй, а другая успела юркнуть в норку и затихла. Утром я торжественно продемонстрировал убитую мышку в пластиковом мешочке и выбросил её в мусорный контейнер. На следующую ночь история повторилась, и вторая мышка последовала за первой.
За завтраком Дан, которому было тогда два с половиной года, вдруг стал комментировать событие.
- Дедушка, я не понимаю, зачем ты к нам приехал. Вот бабушка помогает маме, обед готовит, мне сказки читает, забирает меня из садика. А что ты делаешь? Днём спишь, а ночью мышей ловишь. И для этого ты приехал?
Молочный зуб
Однажды в возрасте четырёх лет Дан пришёл из детского сада и объявил, что больше не будет кушать свои любимые куриные котлеты.
- Ма питом? (что вдруг?) - спросила мама.
- Ганенет (воспитательница) сказала, что тот, кто мешает мясное с молочным, нарушает Закон.
- Но я не даю тебе мясное вместе с молочным.
- Сегодня приходил рофе-шинаим (зубной врач) и делал проверку. Он сказал, что у меня молочный зуб шатается, скоро выпадет. Молочным зубом нельзя есть мясное. Надо подождать.
- Это тебе рофе сказал?
- Он не сказал, но я так думаю.
Узколицые
В девятилетнем возрасте Дан выдвинул собственную антропологическую гипотезу. Дело было так.
Наша семья собралась вместе на Рош ?а-Шана (еврейский Новый год). За столом речь зашла о модной тогда теории профессора антропологии Яира Бен-Давида из Тель-авивского университета, согласно которой одной из наиболее стойких генетических особенностей еврейского народа является узкое лицо. Эта особенность якобы сохраняется на генетическом уровне и передаётся через много поколений даже тогда, когда евреи, родившиеся в странах диаспоры, претерпевают антропологическую трансформацию и становятся широколицыми. Бен-Давид утверждал, что дети широколицых европейских и американских родителей, родившиеся в Израиле, вновь становятся узколицыми, как и их далёкие предки. Более того, если эти родители потом опять возвращаются в прежние страны, то там у них снова рождаются широколицые дети. Автор теории ссылался на большой статистический материал, якобы подтверждавший его выводы. Причиной столь необычного феномена, по Бен-Давиду, являются будто бы климатические условия.
Я выразил сильное сомнение в правильности этой теории. Дан внимательно слушал. Потом, когда, видимо, решил, что достаточно уяснил суть разговора, он вдруг возразил мне с нарочитой серьёзностью.
- Ты, дедушка, неправ. У нас в стране дети, действительно, узколицые. И я знаю, почему это так. Когда тинок (младенец) появляется на свет в Израиле, он только откроет глаза, посмотрит вокруг, увидит весь этот балаган и сразу хватается за голову: "Ой, вой-вой, куда я попал!" И от страха так стискивает руками лицо, что оно становится узким на всю жизнь.
Дан сдавил ладонями лицо и уморительно показал, как это происходит.
Если бы профессор Бен-Давид услышал гомерический хохот, раздавшийся в нашей квартире, то добавил бы ещё один стойкий генетический признак - умение евреев смеяться над собой...
Угадал!
В десять лет Дан решил, что станет адвокатом. Я спросил, знает ли он что-нибудь об этой профессии.
- Конечно, знаю, - самоуверенно ответил он. - У нас на уроке истории был суд над Моше Рабейну (Моисей), и я был его адвокатом. И мора (учительница) сказала, что я всё говорил правильно.
- Какой суд? - не сразу понял я.
- Ну, помнишь, когда Моше ударил посохом по камню и из-под земли пошла вода. А Бог велел ему сделать не так. Он должен был сначала обратиться к Нему с просьбой о воде. И тогда Бог сотворил бы чудо. А так получилось, что Моше сам сделал это, без помощи Бога. И за это его судили. А я его защищал. Ну, это просто была такая тема на уроке.
- Ну, раз так, - сказал я, - то расскажу тебе судебный случай из жизни знаменитого русского адвоката Плевако. А ты мне скажешь, как бы ты сам поступил на его месте, как бы защитил обвиняемого и спас его от наказания.
И я рассказал об известном судебном процессе, в котором Плевако защищал приходского священника, запускавшего руку в церковную кружку.
Я объяснил Дану, что такое церковная кружка и в чём состояла вина священника. Сказал, что он служил в церкви уже двадцать лет и что одной из его обязанностей было отпущение грехов. Объяснил, конечно, что такое "отпущение грехов".
- А самое главное, - добавил я, - что вся речь Плевако состояла из двух фраз. И их оказалось достаточно, чтобы суд оправдал священника. А теперь попробуй угадать, какие это были фразы.
Минут десять Дан молчал, обдумывая разные варианты. Потом сказал, что готов попытаться ответить на вопрос.
- Я бы сказал так: - начал он не очень уверенно, - этот священник двадцать лет прощал вам ваши грехи. Неужели вы не простите его грех?
Я был потрясён. Именно это сказал Плевако!
- Ну, а что твой Плевако сказал? - с нетерпением спросил Дан.
- То же, что и ты.
- Правда?
- Правда.
- Ура, я угадал! - с детской непосредственностью воскликнул Дан. "Немного больше, чем просто угадал" - подумал я...
***
Недавно Дан, в качестве адвоката крупной промышленной компании, выиграл свой первый судебный процесс, который тянулся шесть лет до того, как дело было передано ему.
2008 г
Док. 667195
Опублик.: 05.11.13
Число обращений: 0
Соколин Хаим Герцович
|
