Михаил Демурин: Вперед, к Данилевскому и Страхову!Назад
Михаил Демурин: Вперед, к Данилевскому и Страхову!
В действующей Концепции внешней политики нашей страны о ее участии в деятельности "Группы двадцати", как и "Группы восьми" и других международных многосторонних объединений подобного рода (БРИКС, ШОС, РИК), сказано коротко: оно мотивируется заинтересованностью в обеспечении устойчивой управляемости мирового развития, которая требует коллективного лидерства ведущих государств мира. Это лидерство, говорится далее, должно быть представительным в географическом и цивилизационном отношениях и осуществляться при полном уважении центральной и координирующей роли ООН. Констатация емкая, но ей вопрос о содержании деятельнос-ти России в "Группе двадцати" в силу ее географического охвата и обсуждаемого на ее встречах круга проблем, связанных с поиском ответов на самый широкий спектр вызовов современности, конечно же, не исчерпывается. Так или иначе к нему имеют отношение все разделы Концепции, но мы сосредоточимся преимущественно на первых двух - тех, в которых изложены политико-философские, мировоззренческие основания международной деятельности России в качестве одной из стран, реально влияющих на ситуацию в мире и будущее человечества. И вот почему.
Сотрудникам МИДа России присуща известная способность, и рассматриваемый документ тому еще одно подтверждение, четко и правильно прописывать в бумагах подобного рода, что и как наша страна должна делать для защиты своих интересов на конкретных географических и проблемно-тематичес-ких направлениях. Загвоздка, однако, в том, что в определенных ситуациях эти правильные слова где-то растворяются, а конкретные внешнеполитические действия руководства России вызывают, как минимум, непонимание. Так было и остается в случае с Прибалтикой - оселком для проверки способности современного руководства России адекватно реагировать на комплекс вызовов в Европе и на пространстве бывшего СССР, где мы не можем остановить надругательство над нашей истори-чес-кой памятью, ликвидировать военно-политические и экономические угрозы и добиться реального решения многочисленных проблем соотечественников. Так было в случае с Ливией, где мы попустительствовали ликвидации дружественного режима и одной из опор, препятствовавших скатыванию североафриканского и ближневосточного регионов в хаос. Так остается в случае с Украиной и, к сожалению, в целом ряде других важных для обеспечения безопасности нашей страны ситуаций. Значит, проблема не в том, как внешнеполитические подходы и установки прописаны на бумаге, а в том, на основе каких принципов действуют те, которые принимают решения в конкретных случаях, какова их шкала ценностей. Ну и, конечно, дело в мировоззренческих установках самих работников внешнеполитической сферы.
Разговор о политико-философских основаниях международной деятельности России в привязке к формату многосторонних институтов стоит начать с того, что в Концепции внешней политики РФ в редакции 1997 года участие в "восьмерке" (тогда "двадцатки", как известно, еще не существовало) трактовалось как "одно из существенных средств отстаивания и продвижения внешнеполитичес-ких интересов" нашей страны. На самом же деле ситуация имела, скорее, противоположный характер: плюсы, которые Россия, будучи принятой в "восьмерку", получала от "прибавки в статусе", в значительной мере перекрывались немалой политической ценой, которую руководство России 1990-х годов вынуждено было платить, чтобы сохранять себя в этом "клубе избранных".
В 2000-х годах ельцинско-козыревский взгляд на место и роль России в международных делах с его погоней за признанием в качестве части так называемого цивилизованного мира и надеждой на усиление за этот счет внешнеполитических позиций страны начал постепенно изживать себя. Подтверждением этого стала, в частности, активная роль России в формировании "Группы двадцати" и других упомянутых выше многосторонних объединений. Процесс высвобождения из плена западоцентричного взгляда на мировую политику, однако, идет медленно и мучительно, и многое, в том числе и текст "обновленной" внешнеполитической Концепции, говорит о том, что обретение нашей страной самостоятельной внешнеполитической су-бъ-ектности потребует еще многих и серьезных усилий.
На заседании Совета безопасности 15 февраля сего года, где шел разговор о Концепции, президент Путин в первых же словах своего выступления отметил, что основными принципами современной внешней политики России остаются "открытость, предсказуемость, прагматизм" и лишь после них - "нацеленность на отстаивание национальных интересов". Более того, глава государства специально подчеркнул, что отстаивать свои национальные интересы наша страна будет, "безусловно, без всякой конфронтации". Из этих трех "столпов" два первых - открытость и предсказуемость - имеют, по крайней мере, какие-то положительные стороны и, главное, большинством политиков и экспертов расцениваются скорее как дань современному словоблудливому международному жаргону, чем как собственно содержательные понятия. Другое дело - концепт прагматизма: он не просто однозначно вредоносен, но и глубоко укоренился в современной российской политической и экспертной среде. Поэтому следует обратить на него особое внимание.
По толковому словарю русского языка Ожегова-Шведовой, прагматизм - это: "1. Направление в философии, отрицающее необходимость познания объективных законов действительности и признающее истиной лишь то, что дает практически полезные результаты. 2. В истори-чес-кой науке: направление, ограничивающееся описанием событий в их внешней связи и последовательности без раскрытия закономерностей их развития". Что же касается современной русской политологии и журналистики, то в них слово "прагматизм" чаще всего поверхностно трактуется в духе времени как "достаточно адек-ватная идеологическая установка" или как "идеологическая установка на реализацию наличных социально-политических ценнос-тей, на практический успех, на положительный результат". Вчитаемся, однако, в соответствующую статью словаря "Политология" Валерия Коновалова 2010 года, и мы вынуждены будем согласиться с констатацией "ограниченнос-ти прагматизма" и заложенного в нем "противоречия между частным и общим результатом дейс-твий", вследствие которого "сиюминутный успех зачастую приводит к противоположным пос-ледствиям в общем политическом процессе".
Действительно, вряд ли кто-то - во всяком случае, в публичной дискуссии - будет спорить с тем, что положительное решение проблем, которые встают перед страной в непрерывно меняющемся мире, должно приносить объективное благо или, как минимум, объективную пользу, то есть благо и пользу не кому-то в частности, а стране и народу в целом. Но имеется ли в сегодняшней России общее - и для бизнеса, и для государства, и для "общества" (беру это слово в кавычки, поскольку общего в российском социуме сегодня явно недостаточно для того, чтобы он назывался обществом), и для простых людей - понимание блага и пользы? Как мне представляется, его еще предстоит сформировать. Спустимся на ступень ниже, на уровень собственно задач российской внешней политики и российской дипломатии, но и здесь мы не найдем общенационального согласия по их поводу. В этих условиях прагматизм легко превращается в беспринципность или в метод достижения частичной пользы, частной, корпоративной выгоды. Примеров навязывания нам такого подхода в последние годы мы встречали немало, но некоторые из них особенно примечательны. Это в первую очередь февральские 2008 года призывы Алексея Кудрина и Анатолия Чубайса "уточнить" ориентиры внешней политики страны во имя "обеспечения стабильного роста" и, в частности, "не спорить" вокруг нарушавшей суверенитет России деятельнос-ти в нашей стране Британского совета, поскольку это нам "не по карману". Их тогда не послушались и ввели присутствие Британского совета в России в подобающие рамки. Хуже наши отношения с Великобританией от этого не стали - скорее, наоборот. Не стала летальной для наших отношений с США и другими натовцами и "непрагматичная" защита Россией ее национальных интересов в конфликте с Грузией в августе 2008 года. Тем не менее - теперь уже в послании Дмитрия Медведева Федеральному Собранию в 2009 году - вновь последовала установка на то, чтобы оценивать внешнюю политику исключительно с точки зрения того, "способствует ли она улучшению жизненных стандартов". Здесь уже было рукой подать до "прагматичной" сдачи Западу Ливии и ее лидера Каддафи в 2011 году и многого другого, чем были отмечены во внешней и внутренней политике России 2008-2012 годы.
Возникает естественный вопрос: зачем нужны разговоры о прагматизме Владимиру Путину? Зачем они нужны ему именно сейчас, когда страна начала, наконец, нащупывать отвечающую ее историческим и культурным корням систему идей, в которых осознавалось бы и оценивалось бы отношение людей к высшим понятиям и ценностям, к действительности, друг к другу, содержались бы одобренные общенациональным консенсусом цели культурной, социальной, экономической, политической и другой общественно полезной деятельности, то есть то, что называется идеологией? Зачем это нужно сейчас, когда растет понимание последствий идеологической агрессии, объектом которой Россия является уже не первое десятилетие и благоприятную среду для которой создает в том числе и навязывание нам концепта прагматизма?
Выступая год тому назад в Краснодаре, президент России подчеркнул: "Как показывает в том числе и наш собственный исторический опыт, культурное самосознание, духовные, нравственные ценности, ценностные коды - это сфера жесткой конкуренции, порой объект открытого информационного противоборства <...> хорошо срежиссированной пропагандистской атаки. <...> Это, как минимум, одна из форм конкурентной борьбы. Попытки влиять на мировоззрение целых народов, стремление подчинить их своей воле, навязать свою систему ценностей и понятий - это абсолютная реальность, так же как борьба за минеральные ресурсы". В качестве "прочного фундамента" для построения здорового общест-ва и благополучной страны Владимир Путин предлагает идеологию патриотизма (хотя слово "идеология" им не произносится). Но разве можно сомневаться, что в условиях международного информационного противоборства и конкурентной борьбы вокруг ценностей и понятий с целью подчинить другие народы своей воле прочный мировоззренческий фундамент должен присутствовать и в сфере политики внешней? Тем более в условиях, когда внешнеполитическая деятельность и США, и Европейского союза, и Китая, и многих других стран из числа "Группы двад-цати", а также наших соседей по пространству исторической России дает возрастающее число свидетельств того, что строится она именно на идеологической основе.
К сожалению, в нашем случае - по крайней мере, до последнего времени - в этом не только сомневались, но категорически настаивали на обратном. В январе 2008 года в одном из своих выступлений министр иностранных дел Сергей Лавров определил ситуацию так: "У нас нет во внешней политике никакой идеологии", - предоставив экспертам самим решать, во имя чьих идей Россия несет "возросшую ответственность в мировых делах". Вплоть до настоящего момента никаких корректировок такой позиции на официальном уровне не было сделано.
Поэтому с особым интересом при чтении "обновленной" Концепции внешней политики России глаз цепляется за тезисы о повышении значи-мости "культурно-цивилизационного измерения конкуренции в мире" и о важности использования во внешнеполитической работе "мягкой силы". Хочется понять, является ли констатация готовности реагировать на цивилизационный вызов прикрытием намерения оставаться в рамках либерально-западнических политических и мировоззренческих установок или наоборот "политкорректная" внешнеполитическая риторика служит завесой для начавшегося возвращения России к действительной идеологичес-кой самостоятельности в концептуальном взгляде на себя и на мир и в практических внутренних и международных делах.
Ясность на этот счет появляется уже при чтении первого раздела Концепции, в котором излагаются основные цели современной внешней политики России. Сформулированы они, правда, довольно непрофессионально для документа такого рода: авторы смешали в одну кучу и цели действительно принципиального значения, и задачи на пути к их достижению, и способы, методы, инструменты решения этих задач.
Обеспечение безопасности страны, упрочение ее суверенитета, территориальной целостности и должных позиций в мировом сообществе, создание благоприятных внешних условий для ее развития, укрепление мира, всеобщей безопасности и стабильности, утверждение справедливой международной системы - все это очевидные для внешней политики нашей страны цели, и правомерность их присутствия на приоритетных позициях в изложенном в Концепции перечне сомнений не вызывает. Далее, однако, начинаются вопросы. Да, для обеспечения безопасности России и достойных позиций нашей страны в мире желательными факторами являются верховенство международного права и наличие равноправных и партнерских отношений с иностранными государствами, межгосударственными объединениями, международными организациями и форумами. Но если на деле перечисленное в той или иной мере отсутствует, а это сегодня вынуждены констатировать даже самые благодушные из внешнеполитических экспертов и проявляющих себя на внешнеполитической ниве политиков, то заявленная цель - безопасность страны - должна достигаться не благими пожеланиями, а другими средствами, диктуемыми реальными обстоятельствами. Нужно ли нам, скажем, равноправное партнерство с таким объединением, как ГУАМ? Или с таким государством, как Косово? Реальная жизнь говорит о том, что не все государства достойны признания в качестве равноправного партнера. Не стоит также стратегически ангажироваться, всегда и со всеми проявлять в отношениях, как того требует Концепция, транспарентность, предсказуемость и неконфронтационность. Тем более в отстаивании национальных приоритетов.
Не может являться самоцелью и формирование отношений добрососедства с сопредельными государствами - хотя бы в силу того, что сами эти государства могут не желать быть нам добрыми соседями. Некоторые из них, кстати говоря, и сегодня если не заявляют такую свою позицию, то осуществляют ее на практике. И реагировать на это надо не констатацией своей нацеленности на добрососедство, а конкретными мерами, способными отбить желание причинять вред нашей стране. То же самое касается и содействия устранению имеющихся и предотвращению возникновения новых очагов напряженности и конфликтов в прилегающих к Российской Федерации регионах: это лишь способ обеспечения безопасности, но никак не цель политики в принципе.
Далее в этом разделе Концепции мы вновь встречаемся с тем, что явно относится не к целям внешней политики, а лишь к способам их достижения, инструментам, используемым для этого. Я имею в виду "развертывание недискриминационного международного сотрудничества", "содействие становлению гибких внеблоковых сетевых альянсов и участие в них", "недопущение дискриминации российских товаров, услуг и инвес-тиций, использование для этого возможностей международных и региональных экономических и финансовых организаций", "отстаивание в различных международных форматах российских подходов по теме защиты прав человека". При всем уважении не тянут на уровень целей и такие важные направления внешнеполитической работы, как распространение и укрепление позиций русского языка в мире, "популяризация" культурных достижений народов России, консолидация русской диаспоры за рубежом. Все это - инструменты достижения одной принципиальной цели: обеспечения достойного положения России в современном мире как самобытного культурно-историчес-кого типа, самостоятельной цивилизации.
В то же время именно как дело особой важности, требующее подключения всех необходимых рычагов - политических, экономических и, если потребуется, военных, - должна рассматриваться заявленная в перечне целей защита прав и законных интересов российских граждан и соотечественников, проживающих за рубежом. К сожалению, в рассматриваемом документе она стоит по очередности на несколько ступеней ниже такой банальной задачи, как "дипломатическое сопровождение интересов отечественных экономических операторов". Наверное, это прагматично.
Под углом зрения деятельнос-ти России в многосторонних международных институтах, включая "Группу двадцати", отдельного рассмотрения заслуживает то, как в Концепции трактуются основные противоречия современного мира, его ключевой конфликт. Да, сегодня мы, как отмечается в документе, являемся свидетелями "глубинных сдвигов в геополитическом ландшафте", последствий глобального финансово-экономического кризиса, формирования "полицентричной международной системы", "повышения турбулентности экономичес-кого и политического развития на глобальном и региональном уровнях", усложнения современных международных отношений. Да, возможности исторического Запада доминировать сокращаются, а мировой потенциал силы и развития смещается на Восток. Да, в международных отношениях нарастает нестабильность. Все это, однако, как и большинство других черт современной международной жизни, описанных в главе "Современный мир и внешняя политика Российской Федерации", - то, что лежит на поверхности и служит производным от более фундаментальных процессов. А там, в основании, мы видим конфликт между структурами мирового управления, стремящимися окончательно подавить национальную самобытность народов и независимость государств, навязать им единую тоталитарную систему "демократического" порядка на общественно-политичес-ком уровне и такой же единый примитивный стандарт потребительского отношения к жизни и окружающему миру на уровне культурно-антропологическом, с одной стороны, и противодействующими им субъектами мирового развития, не потерявшими еще свою историческую память и самосознание и борющимися за сохранение своей суверенности, с другой стороны. Что же касается социально-экономической стороны этого конфликта, то здесь мы наблюдаем столкновение сил мировой паразитической олигархии и субъектов созидательного, творческого труда, к которым в значительной мере принадлежит национальный производственный капитал.
Другими словами, идет борьба между силами разрушения и силами созидания или, по крайней мере, удерживания мира от падения в пропасть. Первые пока преобладают, и они поставили нашу планету на грань экономической, военно-политической и культурной (как в общественном, так и в индивидуальном человеческом смыслах) катастрофы. Рассчитывать в этих условиях, как это делают авторы Концепции, на то, что силы разрушения, выступающие в роли современных каинов, вспомнят об "общем духовно-нравственном знаменателе, который всегда существовал у основных мировых религий", и будут действовать исходя из принципов "стремления к миру и справедливости, достоинства, свободы и ответственности, честности, милосердия и трудолюбия", явно не приходится. Соответственно констатированное в документе "осознание Россией своей особой ответственности за поддержание безопасности в мире как на глобальном, так и на региональном уровне" требует не просто участия в исправлении недостатков существующей системы мировых взаимоотношений, не просто исполнения роли "уравновешивающего фактора в международных делах и в развитии мировой цивилизации", а ясного и последовательного занятия позиции противодействия планам глобализаторов и лидерства в деле возвращения миру культурно-исторического многообразия, которым наделил его Создатель.
Это будет уже в полном смысле слова противоположный либерально-западному образ будущего планеты. Создать и воплотить его мы сможем, только глубоко проникнувшись своей традицией. Но сам труд создания такого образа послужит катализатором возвращения в отчий дом с желанием бережно восстановить разбитое, очистить пыль с забытого, добавить к ним такое новое, по поводу которого мы будем уверены, что, глядя на него, порадуются не только самые достойные из наших предков, но и сам Бог. Традиция же органично положит в основу нашего образа будущего вектор осуществления справедливости, которую так ждут сегодня и народы России, и все те в мире, которые уже прочувствовали угрозу основам своего бытия, исходящую от существующего порядка вещей.
Такое лидерство требует глубокого понимания сложнейшей проблемы диалога и партнерства между цивилизациями. В рассматриваемой Концепции эта тема развита несколько более детально, чем в аналогичном документе пятилетней давности, однако предложенные решения и формулировки все еще далеки от того, чтобы их можно было признать адекватными. Межцивилизационный диалог и сотрудничество - дело важное, но включение их в перечень внешнеполитических целей отвлекает внимание от главного: необходимости обеспечить безопасность и благополучие народа и страны, их культурно-историческую самобытность. Если диалог используется для предотвращения столкновения цивилизаций - это нормально, но главное, что предотвращает втягивание той или иной цивилизации в межцивилизационный конфликт или, во всяком случае, гарантирует, что этот конфликт не будет для нее смертельным, - не диалог, а ее собственная сила и прочность. Соответственно, если космополитично настроенные радетели за такой "диалог" используют его не для взаимного обогащения, а для разрушения нашей культурно-исторической самобытности, как это преимущественно делается в последние десятилетия, то это надо понимать и этому следует противодействовать.
Вообще, надо сказать, что понимание того, о чем еще в XIX веке писали Николай Данилевский в книге "Россия и Европа" и Николай Страхов в "Борьбе с Западом" и что полностью сохраняет свою актуальность сегодня, у авторов Концепции если и присутствует, то очень слабо. В документе, например, отмечается возрастание значения фактора цивилизационной самобытности в современном мире (авторы зачем-то называют ее на английский манер идентичностью, хотя первым значением этого слова в русском языке является вовсе не самобытность, а тождественность, одинаковость). Это так, но если те, которые писали и утверждали Концепцию, действительно так считают, то, видимо, в число приоритетных целей внешней политики Российского государства, причем в верхних строках такого списка, должна быть включена защита культурно-исторической самобытности России. В документе, однако, мы читаем, что внешняя политика призвана создавать благоприятные внешние условия для чего угодно, включая технологическую модернизацию, инновационный путь развития и укрепление правового государства, но не для сохранения русской культуры, культур других народов России, их исконной веры, их традиций и Традиции с большой буквы.
Судя по всему, разработчиков документа это волнует мало. Напрасно. Ведь стоит с этой позиции немного вдуматься в то, что в нем написано, и ясной как день становится нелепость огульного призыва к "укреплению согласия и взаимообогащения различных культур и религий". Никогда в истории такое "согласие и взаимообогащение" не было и не будет абсолютным благом. Русская культура никогда не будет стремиться к "согласию и взаимообогащению" с панк-культурой или культурой эмо. Диалог православия и ислама способствует их взаимообогащению, и в миру православные и мусульмане должны жить в согласии, но с вероисповедной точки зрения пределы согласия между ними очевидны, и разговоры о его "укреплении" звучат, как минимум, формально. И уж совершенно точно ни православие, ни ислам не будут стремиться к согласию с какими-нибудь анимистскими культами или человеконенавистническими религиозными сектами, число которых под разговоры о свободе совести в современном мире множится. Уверен также, что у любого человека русской культуры, пусть даже и не фиксирующего свою религиозную принадлежность, все больше вопросов вызывает сегодня целесообразность установки на "создание единого гуманитарного пространства от Атлантики до Тихого океана". С кем его строить - с теми, которые насаждают разрушительный для человеческой цивилизации содомский грех в Европе и "из гуманизма" пытаются навязать его и нашему народу?
Авторы Концепции, наверное, неудачно пошутили, заявив, что "глобальная конкуренция впервые в новейшей истории приобретает цивилизационное измерение". Гитлеровская Германия завоевывала нашу страну и уничтожала наш народ именно в рамках установки на победу "высшей цивилизации" над "низшей". Когда России предложили в конце XX века "вернуться в цивилизованный мир", это было нечто из той же оперы, хотя и не столь варварски сформулированное и осуществленное. Надо обладать каким-то окаменелым бесчувствием, чтобы этого не то чтобы не понимать разумом, а не ощущать своим национальным нутром. Но что об этом говорить, когда авторы Концепции, констатируя "культурно-цивилизационное многообразие современного мира" и "стремление народов вернуться к своим цивилизационным корням", одновременно заявляют: "Глобальная конкуренция <...> выражается в соперничестве различных ценностных ориентиров и моделей развития в рамках универсальных принципов демократии и рыночной экономики (курсив мой. - М.Д.)". Зачем заявлять, что "попытки навязывания другим собственной шкалы ценностей чреваты усилением ксенофобии, нетерпимости и конфликтности в международных делах", говорить о сокращающихся возможностях исторического Запада доминировать и отмечать смещение мирового потенциала силы и развития на Восток, если при этом ты одновременно фактически утверждаешь западоцентричную модель будущего нашей планеты? Получается, что значение "мягкой силы" и информационного воздействия для достижения политических целей в современном мире МИД и руководство нашей страны осознали, но от результатов такой идеологи-чес-кой обработки в последние 20-25 лет избавиться пока не в состоянии.
Кстати, к вопросу о присутствии идеологии (что такое "ценностные ориентиры", как не идеология?) в мировой политике. В Концепции говорится о некой "обозначающейся тенденции реидеологизации международных отношений", которая "негативно влияет на перспективы укрепления глобальной стабиль-ности". Неужели в МИДе России, других ведомствах, задействованных в осуществлении внешней политики нашей страны, есть люди, которые считают, что в некий предыдущий период (10, 20, 25 лет) идеологии в мировой политике не было? Все крупные страны всегда руководствовались, руководствуются и будут руководствоваться в международной деятельности своей системой ценностей - политических, моральных, культурных. Те, которые сильнее, будут стремиться навязывать эту систему другим, а то и всему миру. Те, которые слабее, станут пытаться сохранять свою систему ценностей. Даже такие очевидные сателлиты США и нахлебники Европейского союза, как прибалтийские страны, выступая в мировых делах в фарватере своих патронов, сохраняют и реализуют в своей внешней политике те или иные собственные идеологические установки, порой отличные от американских и западноевропейских. Даже наша страна, даже в ельцинский период так или иначе сохраняла свои "ценностные ориентиры" в силу положительного исторического заряда предыдущих форм русской цивилизации. Сам же по себе тезис о деидеологизации, нашедший свое отражение и в современной Конституции России, сыграл деструктивную роль в обеспечении способности нашей страны занимать самостоятельную позицию по вопросам, от которых зависит ее безопасность в самых разных областях - культурной, информационной, политической, экономической, военной. Сегодня такую же роль может сыграть тезис о вреде "реидеологизации". Задача не в том, чтобы настаивать на возврате к химере деидеологизации, а в том, чтобы быть готовым вести идеологическую борьбу за национальные интересы России. Для этого, естественно, надо обладать своей суверенной системой духовных, культурных, политических и нравственных ценностей, опираясь на которую только и можно нести "возросшую ответственность за формирование международной повестки дня и основ международной системы".
Тезис о вреде "реидеологизации" наводит еще на одну мысль. Если в российской внешней политике нет никакой идеологии, то зачем тогда в сугубо профессиональном внешнеполитическом документе присутствуют многократные идеологические заклинания об "универсаль-ности принципов демократии и рыночной экономики", о "единстве правового и гуманитарного пространства европейского континента", о приверженности обеспечению прав и свобод человека, о том, что внешняя политика России призвана "создавать благоприятные условия для реализации исторического выбора народов Российской Федерации в пользу правового государства, демократического общества, социально ориентированной рыночной экономики"? Приведу в связи с этим некоторые цифры. Сегодня важными для страны в целом считают демократию и права человека 12 процентов граждан России, а для себя лично - 9 процентов. Положительно относятся к переходу к рыночной экономике в принципе только 40 процентов граждан России, а к результатам этого перехода в нашей стране - гораздо меньше. Поддерживают идею сближения с Западом, вхождения России в "общеевропейский дом" 7 процентов россиян. Все это меньше, чем число тех, которые в советское время разделяли коммунис-тические идеалы, поддерживали существовавший социально-экономический и общественный строй и стояли на позициях суверенитета СССР и его ответственности за судьбы мира. А ведь о том, что население СССР было идеологически индоктринированным, сегодня твердит каждый второй из радетелей за "европейский выбор". Так все-таки о чьем историческом выборе и зачем говорится в заключительной фразе Концепции?
Еще в 60-е годы XIX века русский философ Николай Страхов призывал Россию и русских не обманываться относительно возможности быть причисленными к западной "заповедной семье". Важно, писал он, сохранять свое стремление к самобытному развитию, а внешним противникам показать, что с ними "соперничает не азиатское государство, а другая цивилизация, более крепкая и твердая, наша русская цивилизация (курсив мой. - М.Д.)". К нему тогда не прислушались. К сожалению, и сегодня такая установка не в чести, хотя всем, вроде бы, очевидно: одних лишь заявлений, что мы отказываемся от роли второго плана в глобальном либеральном проекте, недостаточно, как недостаточно просто укреплять экономичес-кую и оборонную мощь и формально понимаемую политическую стабильность, - надо реально иметь свой цивилизационный проект, демонстрировать, что мы действи-тельно самостоятельная нация. Причем в современном мире - и деятельность "Группы двадцати" тому характерное свидетельство - целостная субъектность необходима России не только в отношениях с Западом, который сам эту субъектность в правильном понимании все более теряет, но в возрастающей степени - в отношениях с набирающими мощь Востоком и Югом. И если кто-то рассчитывает, что ему удастся создать такую субъектность без опоры на наше самобытное народное начало, именно на русский дух с его особой устремленностью к самостоятельной жизни, он глубоко ошибается.
