23 февраля в Париже в возрасте 75 лет умер художник, актер и поэт Владимир Котляров, известный под псевдонимом Толстый. Он снимался во французских фильмах ("Королева Марго" Патриса Шеро, "Мне не спится" Клэр Дени), а самое известное его литературное начинание - альманах "Мулета", который начал выходить в 1984 году во Франции, а с 1991 года печатался в Москве. Категорически не похожая ни на советские журналы, ни на строгие издания идейной эмиграции, "Мулета" была замечательно хулиганской даже в верстке, а ее авторы дергали за рога всех священных коров на свете. В "Мулете-S", вышедшей в 1992 году в Москве к 50-летию ее издателя, было опубликовано анонимное эссе "Толстый как феномен". В редакционном послесловии говорилось, что автор умер, а рукопись получена от вдовы, но читателю несложно было догадаться, что автор текста - Эдуард Лимонов. Сегодня - с разрешения Эдуарда Лимонова - мы публикуем этот текст из давно ставшего библиографической редкостью альманаха.
1.
Вес Толстого колеблется от 118 до 125 килограммов - в зависимости от дня недели. В любом случае, если Толстый куда-нибудь бежит и по пути заде-нет вас своей тушей, то будь это в пятницу или в понедельник - прямиком отправитесь в больницу.
Лучше всего понимаешь то, чем Толстый занимается в искусстве, если придешь на его "перформанс" сразу после посещения музея, после того, как несколько часов провел в окружении потускневших от времени "творений" мастеров прошлого, заключенных в золоченые рамы, после лицезрения бес-численных натюрмортов, портретов, пейзажей.
Одно время Толстый все это очень профессионально реставрировал. Мож-но представить, как однажды вдруг это великолепие, блевотина веков, ему внезапно опротивела, и с криком:
- А-а-аааааааааааааааааааааааааааааааа! - Толстый выбежал из ма-стерской, ломая и подминая под себя шедевры. Всеми ста двадцатью пятью килограммами. - Гр-др-дргр-хряп!
Слишком много произведений искусства накопилось на земле. Перепроиз-водство искусства. Слишком много полотен, изображающих лошадей, пасу-щихся на лугу, слишком много мадонн с коротконогими и жирными мла-денцами, сотни тысяч штук восходов и закатов над морем, девятых валов и рассветов в чаще многонациональных лесов. Миллионы букетов цветочков в вазах, фруктов и фруктовых ножей, парижских улочек, выполненных мас-лом или акварелью, слишком много распятых Христов, наконец. Как обесце-ненные бумажные деньги в период девальвации, грудами накоплены они в музеях, частных домах, антикварных магазинах и галереях.
Может, именно поэтому Христо стал упаковывать неожиданные объек-ты, а Энди Уорхол разрисовывать фотографические портреты, а еще до это-го Пикабиа пририсовал усы Джоконде. Поэтому и Толстый тащил свой крест на Голгофу. Толстый и крест. Одни. Без рамы. Вне рамы...
Может быть, картины следует сжигать каждые сто лет. Может быть, ча-ще - каждые пятьдесят. Может быть, следует запретить писать картины под страхом смертной казни. Не навсегда, но лет на сто. Отдохнем немного. В Лувре устроим кинотеатры.
Когда я вижу "художника", старательно малюющего в миллиардный раз Нотр-Дам, мне хочется столкнуть его в Сену, на берегу которой он располо-жился со своим мольбертом, и встретить его ударом ноги в лицо, если он выплывет и попытается выбраться. Наверное, этого же хочется и Толстому, я не спрашивал.
2.
- Как ты думаешь? Наверное, все же здесь можно купаться, раз они ло-вят здесь рыбу? - спросил я Толстого. Мы пили пиво, свесив ноги с острова Сент-Луи.
- Конечно, - согласился Толстый. - Если рыба живет в этой воде, что может случиться с человеком? "Они" преувеличивают загрязнение их воды в их реке. Трусят. Осторожные.
Толстый, нет, он не трусит. Он прыгает в их фонтаны и бредет с крестом на их Голгофу. Прыгнув в фонтан, вынырнул он в итальянской тюрьме. Посидел немного - пострадал за концептуализм.
3.
- Концептуально! - с восхищением говорит дочь Толстого, Даша, о чем-то, вещи или человеке, которые ей понравились. Мало к кому она приме-няет этот эпитет. Я еще суровее Даши и соотечественников своих обычно избегаю по причине полной несхожести наших вкусов и на жизнь, и на искус-ство. Не люблю старомодных и глупых выходцев из России. Толстый мне нравится, потому что он сумасшедший, то есть ненормальный, то есть нескучный и необычный. Он не довольствуется истертыми истинами, не хочет знать свое место - не стоит в бархатном берете, картинно подбоченясь, с кистью в руках перед мольбертом, а выпрыгивает из художников, выламыва-ется в мир и показывает этому миру голую задницу, если считает нужным. Толстый - он живой. Живой Толстый мне близок, и потому на его перформансы я хожу, а на выставки "художников" - нет.
Как Толстый жил до того, как я с ним познакомился летом 1980 года в Париже, я не знаю и знать не хочу. Кем он был - меня тоже мало заботит. Я увидел уже готового, уже "концептуального" Толстого, и этот Толстый меня устраивает, он относится к небольшому числу людей, среди которых и вместе с которыми я бы хотел оттянуть свой положенный мне срок на этой земле. "Концептуально" оттянуть, с удовольствием.
4.
"Перформансы" Толстого всегда интересны, фантастичны, захватывают. Концептуализм Толстого очень часто романтичен. Пройти, таща на себе шестидесятивосьмикилограммовый крест по той же дороге, по которой в свое время провели Христа, - каково, а? По дороге Бога. Браво, Толстый! Уезжая из России, а все мы покидаем Россию навсегда, Толстый символичес-ки похоронил себя-Толстого, поместив в семейную нишу в крематории Дон-ского монастыря урну с духом Толстого, и на мраморной доске золотыми буквами начертал "Толстый. 1937-1979". И сфотографировался на месте своего захоронения.
купюра в 50 злотых с рисунком Толстого
купюра в 50 злотых с рисунком Толстого
5.
Толстый разражается текстами и манифестами, как папа римский своими энцикликами.
- Этого я хвалю, - говорит Толстый. - Этот немец хороший, и эти французы интересные, а эти русские - жулики!
Толстый имеет право осуждать и предавать анафеме. В этой жизни ты - тот, кем ты хочешь быть. Хочешь быть учителем - учи, хочешь быть папой римским или слесарем - будь тем или другим.
Стиль его толстых посланий и текстов напоминает революционные воз-звания и декреты. "Я - человек Вселенной. ПЕРВЫЙ! И объявляю это ак-том искусства! Трагическим, но неизбежным для себя", - пишет или, вернее, вскрикивает Толстый в концепт-тексте N 1650-1981.
6.
Толстый отрекся от национальности официально в том же тексте N 1650-1981. Совершил смелый и трагический шаг, неожиданность и серьезность которого, очевидно, понятна немногим. Между тем своей ак-цией Толстый утверждал, что, только отбросив национальную принадлеж-ность, артист может полностью развязать себе руки, освободить себя для искусства. Освободить от неизбежных национальных склонностей, вкусов и предрассудков. Истинное современное искусство должно быть вненационально. По необходимости. Иначе ему грозит провинциализм, в котором погря-зло, в частности, современное русское искусство - как зарубежное, так и создаваемое на территории метрополии.
Мы, русские, имеем сегодня захолустную литературу и захолустное изо-бразительное искусство не из-за недостатка талантов в нашем народе, но из-за недостатка смелости и воображения. Вместо того, чтобы обратиться к но-вым, малоразработанным формам искусства, "наши" люди предпочитают сварганить (в миллиардный раз на земле) абстрактный холст или же (в луч-шем случае!) гиперреалистическое полотно. Именно поэтому нам нужен Толстый. Он смел.
7.
Толстый использует в "перформансах" все возможности своего большого тела - прыжок, где нужно - позу-гримасу, гримирует тело, подвешивает его, швыряет его наземь. МГНОВЕНИЕ. ДОКУМЕНТ. ПОСТУПОК! - кредо Толстого. Поступок - от представления, от театра, документ - это тексты, воззвания, записные книжки, мгновения же фиксируются полароидом - самым современным средством для фиксирования мгновений.
Обложка одного из выпусков альманаха "Мулета" (1991)
Обложка одного из выпусков альманаха "Мулета" (1991)
8.
Мы бредем по самой набережной Сены, под мостом, Толстый с фотоаппа-ратом, он делает обложку к моей новой книге, ему нужна моя фотография.
- Подними руки, как будто ты летишь, - говорит он. Я поднимаю. Сделав несколько снимков, требует:
- А теперь ложись на землю. Ты упал.
Я ложусь. Толстый щелкает фотоаппаратом. Толстый доволен.
- Вот теперь хорошо. Хорошо, - повторяет он.
9.
- Нужно увидеться, - сказал мне Толстый по телефону, - есть дело.
Оказалось, что Толстый изобрел вивризм. Прочитав манифест вивризма, я узнал, что был я вивристом всю жизнь, вовсе этого не подозревая. Только я был и есть очень злой виврист. Толстый же виврист добрый.
"Вивризм - от французского vivre - жить, - пишет Толстый в своем протовивристическом манифесте, - потому что она - жизнь наша - это искусство, это вивризм. Вивризм - это легкость, это игра, это страсть, это наше тело и наша душа, потому что человеческие тело и душа - суть объек-ты, инструменты и материал вивризма. От восторга перед жизнью, я подо-зреваю, Толстый изобрел вивризм. В числе других - немцев, французов, поляков, русских, израильтян, подписал манифест и я. Радовался, когда Толс-тый нарисовал мне на лбу трилистник - эмблему вивризма, ибо вивризм - это легкость, это игра.
10.
Самого Толстого мои друзья - молодые французские литераторы Пьер-Франсуа Моро и Тьерри Мариньяк - сфотографировали сидящим на стуле посреди парижской мостовой - голого, с куклой в руке. На фотографии у Толстого серьезный, озабоченный вид дикаря, прижимающего к себе первую, или, может быть, последнюю, куклу на земле. Заботливо, нежно держит ку-клу. Будьте уверены - не съест и не сломает.
Эдуард Лимонов
http://www.svoboda.org/content/article/24912172.html
Док. 663147
Перв. публик.: 22.01.13
Последн. ред.: 22.07.13
Число обращений: 0
Лимонов (Савенко) Эдуард ВениаминовичКотляров Владимир Соломонович
|
