Вообще-то я не знаю, молимся мы или нет. Пока что не слыхал. Ну, кресты нательные, может, кто и носит - как под рубашкой чешет, глядишь, и обнаружится, а вот насчет молитв врать не буду. Да и солоно молитву как расскажешь? А не солоно - не с руки. Не получается без соленых-то слов вещать. Не пришлось тому выучиться. Или учеба сразу не задалась, или какие прорехи в образовании выискались. Только не могем - и баста.
Так вот, когда-то станция, где находится наша ПМС, называлась Сергиев Скит. Но об этом из местных никто не помнит. Потому что их, местных, по сути-то, и нет. Все - приезжие. Кто - десять лет назад, а кто и все двадцать... Да и 101-ый километр вот он, рукой подать. Так что все залетные - без корней. Точно, какие у путейца-железнодорожника могут быть корни?..
- Я на Тихорецкой, допустим, родился, - тыкая лопатой мерзлую щебенку, придался как-то воспоминаниям на разгрузке полувагонов стропаль Вася, - в рабочем, что вместе с родителями-путейцами в 60-ые годы где-то по Кубани мотался. Сестра - в Староминской...
Василий худой, жилистый мужичок с крестьянской такой хитринкой. Ходит неспеша, лениво подшаркивая стоптанными кирзачами: "Ноги-то, чай, свои - не чужие. Чего ради буду их понапрасну бить"...
Каждое утро около семи городской автобус выплевывает меня на пустой пристанционной площади напротив здания вокзала. Наваливающийся откуда из-за леса полумрак. Пара-тройка дремлющих наискось от перрона такси. Тут же - в форме потрепанного старого чемодана - пивной ларек. Уличные фонари выхватывают из темноты раскидистый одноэтажный дом с придавленными небом мелкими башенками. У его входа, на стене - мраморная доска. Прочитать ее можно только ночью. Или - ранним сумрачным утром, когда освещение ложится под нужным углом на выгравированный серыми буквами текст. От этого, видимо, никто из местных содержания доски не знает. Я выучил его наизусть. И повторяю как молитву. По утрам. Когда в очередной раз перемеряю свой положенный километр до путейских мастерских.
...Такое-то отделение Императорского православного палестинского общества. Век двадцатый. Самое начало. С фотографии глубоко и умно смотрят ладно скроенные породистые господа. Все - в добротных гражданских мундирах с поднимающимися почти до плеч двумя рядами массивных металлических пуговиц. В центре - за столом - похожий на артиста Алексея Петренко величественный и гордый председатель - губернатор Офросимов. Не без его усердия, как гласят предания, местечко наше когда-то Сергиевым Скитом и нарекли. Я долго всматриваюсь в лица остальных членов губернского собрания. Пытаюсь расшифровать их несуетливые раздумчивые взгляды из столетнего далека. Как вы говорите - "мессидж". Пытаюсь расшифровать - и не могу...
Под ногами мерно похрустывает снег. Мерзлую утреннюю тишину изредка прокалывают лопающиеся в воздухе сигналы пристанционного репродуктора. Они недолго снуют между кустами придорожного боярышника и скоро растворяются в утренней немоте нашего полустанка. "Внимание, поезд! - заученно бубнит откуда-то с верхних электроопор металлический голос дежурной. И после механической паузы: - По второму пути. Из Воротынска".
Я уже знаю, что через пару минут со стороны того самого Воротынска раздастся глухой далекий гул. Словно - приглушенные большими километрами раскаты грома. Или - отдаюсь на волю фантазии - той великой старинной сечи, что грузно нависла над нашим местечком более пяти веков назад. Грохот скорого по угорскому мосту всякий раз напоминает мне о Великом стоянии. Тут, по преданиям, где-то в окрестностях наших мастерских русские витязи и располагались. А по ту сторону Угры - татары. Потоптали тысячами конских копыт росвянские заливные луга, пометались вдоль крутого правого берега Угры и убрались восвояси. Как растворились. Оставили Русь в покое. Только-то беленький, словно игрушечный монастырь после этого чуда тут, по левую руку от нашего ПМС и возрос. Так его полтысячи лет назад и нарекли - Спас на Угре. А по правую - тот самый Сергиев скит. Но, как я уже говорил - много, много спустя...
... На мраморной доске - строгий тонкий профиль женщины лет сорока - сорока пяти. "Да, монашка там какая-то", - нехотя поясняют местные, ориентируясь, очевидно, на иноческий головной убор, запечатленный в мраморе. Что за монашка, и какое ей было дело до нашего медвежьего угла сто лет назад - о том лучше не спрашивай. Да, заезжала в Спас. Помолиться за ставшую ей когда-то родиной Русь православную. После - в Сергиев Скит направилась. "Основанный в память в Бозе почившего Великого князя Сергея Александровича...>>, - достаю откуда-то из уголков своей памяти. В 1905-ом, во время революции был убит. Жена, Елизавета Федоровна, с горя ушла в монастырь. И в память любимого мужа посвятила остаток жизни благотворению. Вплоть до того момента, покуда в 1918 году палачи не сбросили ее в альметьевскую шахту, что на Урале. Такие вот дела...
Наша ПМС (если, кто затрудняется - путевая машинная станция) - это затолканный в лес густой пучок железнодорожных веток с вспучившимися кой-где на них ангарами цехов: механическим, ремонтным, сборочным... По стране таких ПМС сотни. И каждая бдит за вверенным ей участком железных дорог. Где рельсы переложить, где шпалы заменить, или вовсе звенья целиком отремонтировать. Вагоны, полувагоны, моторки, дрезины, щебень... Сотни три крепких грубоватых мужиков с лопатами, кувалдами и ломами... Приросшие к их спинам оранжевые "желтухи" день-деньской пестрят на запорошенных снегом путях, на сложенных бутербродами штабелях железнодорожных решеток. Гукают совами и толкают туда-сюда вагоны хлопотливые "хозяйки". По-динозаврьи вытянув громадные свои шеи, медленно ворочают железными колесами двадцатитонные путейские краны. Скрепят троса. Весь этот муравейник зовется "базой". Точно на море - порт. От него отчаливают рабочие поезда в многодневные туры на перегонам. Сюда же, на место бывшего Сергеева скита, возвращаются изможденные с плетей или укладок. Такая вот наша обитель...
... Передо мной список монашествующей братии. Читаю. Акимов Петр Димитриевич - 1887 года рождения, из Орловской губернии. Поступил в число испытуемых в 1909-ом, в число послушников зачислен в 1910-ом, в 1914-ом проходил пономарское послушание. Алабин Михаил Алексеевич - 1893 года рождения, скопинский мещанин. Поступил в число испытуемых послушников в 1912-ом году. Всех число около ста... Пытаюсь представить иноческие лица. Услышать разговоры. Проникнуться той неспешной монастырской суетой. Перед глазами - окруженный сосновым бором, небольшой храм во имя преподобного Сергия Радонежского. Где-то по правую и по левую руку от него - сараи, колодец, погреб. Тут же, покоящийся в сосновом благоухании - инвалидный дом. Несколько поодаль - водонапорная башня...
... Башня, пожалуй, то немногое, что я помню из своего пионерлагерьского детства. Еще где-то невдалеке от нее - футбол. Наша команда бьется с пацанами из соседнего пионерлагеря "Спутник". Я играю в защите. Удар от ворот. Разгоняюсь. Хлоп - и вслед за мячом через все огромное футбольное поле летит мой кед. Зрители хохочут. И девчонки их нашего пионерлагеря - тоже. Я жалко ковыляю в одном носке через весь футбольный газон перед сотнями озорных глаз. С досады и позора хоть сквозь землю провались. "И поле футбольное тут какое-то здоровое, - досадую про себя. - Было бы поменьше, может не так сильно по мячу бы колотил. Глядишь и с обувкой бы остался...>> Только через сорок лет я узнаю, почему так чересчур просторно нам тогда игралось в этот непослушный мяч. Мы скакали и резвились на том месте, где был когда-то скит во имя преподобного Сергия Радонежского и в память в Бозе почившего великого князя Сергея Александровича: храм, кельи, сранноприимный дом, погреба, колодец...
... После смены отшагиваю положенный километр от мастерских до станции. В глубоком ущелье между промерзших до самых арматурин шпал особенно зябко. Холод копится в шпальном каньоне всю зиму и, кажется, живет там своей обособленной от остальной погоды жизнью. Он, этот холод - главный враг путейца. Мы с ним постоянно воюем. А еще - со снегом. Так она у нас и зовется, эта война - снегоборьбой.
В обратную сторону, с работы, снег топчется быстрей. Покуда в растопыренных колючках придорожного боярышника не мелькнут красноватенькие пузики снегирей. Они с некоторых пор поселились в пристанционном переулке. Сразу сбавляю скорость. Останавливаюсь и, задрав голову к макушкам кустов, долго наблюдаю шумную суету милых красных комочков. За зиму я научился различать приглушенные звоночки их маленьких серебряных колокольчиков. Вроде - доносящегося откуда-то издалека мелодичного шуршания хрустальных бусин...
Большой городской автобус долго барахтается в пристанционных сугробах. На залепленной вкривь и вкось объявлениями остановке ветер яростно треплет самое старое из них: в местном клубе такого-то числа молебен. В память священномученницы Елизаветы Федоровны. Выцветшее от времени объявление это я уже читаю полгода, как минимум, и не ведаю, состоялся ли молебен или нет. Слышал только, что хотели было на привокзальном пятачке вместо пивного ларька построить храм во имя оставившей здесь когда-то свое любящее женское сердце святой. Но, по каким-то соображениям - передумали. Не знаю - по каким. Да и не хочу знать...
