Для меня очень ценными оказались 10 лет тяжёлой работы среди простых людей на железной дороге.
Это очень действенно и напрочь отшибает всякое самомнение.
Понимаешь, что ты на самом деле - никто.
На этом постулате и зиждется "железнодорожное богословие".
Об одном жалею, и этого не наверстать,
что так ни разу и не сфотографировался вместе со своими ребятами в замасленных оранжевых жилетах,
точно такими же работягами, как и я...
Иерей Александр Дьяченко
На память святых мучениц Веры, Надежды, Любови и матери их Софии мы служили Литургию. Уже много лет безуспешно пытаюсь подыскать определение тому состоянию, которое переживаю во время этого необыкновенного действа. Когда-то, ещё до принятия сана, помню, спросил знакомого священника:
- Скажи, как тебе не надоедает изо дня в день служить одну и ту же службу? Ведь Литургия всегда одинакова?
На что он мне ответил: - Ты ошибаешься, она всё время разная.
Действительно, Литургия никогда не повторяется, я это понял потом, когда сам встал перед престолом. Тогда, какая она? Многие пытаются описать то, что переживают, - так, как они это могут. Порою читаешь настоящие поэтические произведения, да-да, среди священства немало поэтов. Читаешь и радуешься, открываешь для себя такие тонкости, которые и сам раньше не замечал, или замечал, да выразить не мог. Эх, если бы я был поэтом!.. Но я не поэт.
Если бы я был художником, то попытался бы кистью ответить на свой вопрос, мазками красок положенных рукою на холст. Интересно, какие бы это были краски? Наверняка голубая, и обязательно красная, золотая и чёрная. Наши надежды, точно крылья, устремившиеся в небо, и наши грехи, намертво, приковавшие нас к земле, остались бы на этой картине. Но, увы, я не художник...
Существует ещё и особый язык богословов. Поражаешься этому высокому искусству. Безусловно, лучшие богословы это те, кто пришёл в церковь из точных наук. Их язык отточен, определения отшлифованы с математической строгостью и ясностью, по пунктам и параграфам. Идеальное поверяется идеальным. Всё разложено по полочкам, словно не мысли на духовную тему, а очередное доказательство теоремы. По их трудам легко готовится к экзаменам... Однако в них исчезает присутствие тайны, и некоей недоговорённости.
Легко узнать по почерку слова, что тот или иной учёный богослов когда-то был музыкантом, или артистом. Их богословие - гимн Богу, зато для студентов сущее наказание. Попробуй отыскать рациональное зерно в гимне сплошной недоговорённости, тем более, если завтра у тебя экзамен.
Хотя в моём дипломе Свято-Тихоновского института и написано: "богослов", но это вовсе не означает, что я им на самом деле являюсь. И думаешь: - Если ты не поэт, ни художник, и даже не богослов, каким языком выразить своё ощущение Литургии, с чем её сравнить?
Я долго перебирал возможные варианты, и, в конце концов, пришёл к выводу, что если и способен рассуждать на такую высокую тему, так только в соответствии с уровнем бывшего рабочего с железной дороги.
Десять лет в вечно грязном оранжевом жилете, днём и ночью, в дождь и снег, жару и холод, с тяжёлой двухметровой вилкой для расцепления движущихся вагонов, кого угодно сделают философом.
Мне до сих пор снятся сны, в которых снова и снова расцепляю вагоны. Состав движется слишком быстро, я не успеваю за ним, бегу и падаю. Лежу на земле, и смотрю как огромные колёса, слившиеся в единый стальной поток, мелькают у меня перед глазами.
Работая на железке, я ни разу не упал, хотя боялся этого все десять лет. Просто видел - во что, бывает, превращается человек при неудачном падении, а я больно уж впечатлительный.
Помню, однажды кто-то предложил сделать несколько общих фотоснимков на рабочем месте, но я отказался. Почему-то стало стыдно, что кто-то ещё увидит меня в телогрейке и оранжевом жилете, в окружении моих товарищей, одетых точно так же, как и я.
Моя матушка, несмотря на опыт двадцатилетнего послушания на клиросе, вдруг призналась, что волнуется перед каждой Литургией. Для меня это было откровением:
- Волнуешься!? И это с твоим-то опытом?
- Представь себе, не могу объяснить, но каждая Литургия для меня, словно в первый раз.
Наверно так оно и есть, сужу по себе. Рано утром, часа за полтора до начала часов бегу в храм. Проскомидию совершаю неспешно, и, вынимая частицы, проговариваю вслух имена, из больших тетрадей - помянников. В церкви никого, кроме двух - трёх старушек, таких же любителей помолится в тишине. Кроме того, это ещё и моя охрана. После того, как прокатилась волна нападений на священников, наша староста велела никогда не оставлять батюшку в храме одного. Вот они меня и не оставляют, спаси их Господь.
Хорошо окончить поминовение ещё до того, как соберётся народ. Люди заходят в храм, а вместе с ними врывается и гул голосов, шорох шагов, шуршание пакетов с приношением на канун и ещё множество звуков.
Всё это напоминает шум вокзала. Словно люди в ожидании экспресса зашли погреться и поговорить. Он скоро придёт, ещё не время, ты знаешь когда его ждать, но только экспрессы в наших местах не останавливаются. Они весточки из далёкого радостного мира, о котором нам остаётся только мечтать. Там, в том мире, очень хорошо, только берут туда далеко не всех. Поминутно смотришь на часы, чтобы вовремя выйти на платформу. Не факт, что он остановится, экспрессы не останавливаются на полустанках. А вдруг на этот раз повезёт? Ведь этот поезд единственная возможность попасть туда, где все счастливы, где нет ни зла, ни насилия, ни болезней, ни страданий.
Во время третьего часа исповедуешь детей, стариков и больных, то есть тех, кто не смог придти накануне вечером. Вот уже и шестой час начинают читать, идёшь кадить. Наступает время прибытия экспресса, вот-вот услышишь знакомый пронзительный гудок, а на светофоре загорится зелёный сигнал.
И, наконец, торжественное:
- Благословенно царство Отца, и Сына, и Святаго Духа! Состав показался из-за ближайшего поворота, и вот ты уже стоишь на платформе, рядом с которой на бешеной скорости проносятся вагоны. Мелькают окна, и ты видишь силуэты людей, и даже различаешь их лица. Они точно так же всматриваются в тебя и приветственно машут руками.
Литургия продолжается, а мимо с грохотом, закладывающим уши, продолжают лететь вагоны. Ты мечтаешь, чтобы поезд остановился, тебе тоже хочется войти и ехать среди этих счастливых людей, но вагоны не сбавляют хода.
Наконец наступает время принятия Святых Даров, потом все подходят к кресту. Закрываются царские врата. В храме снова почти никого, кроме тех, кто вытирает подсвечники и подметает пол. Тишина. Поезд промчался и исчез, а ты остался стоять на перроне. Приводишь в порядок алтарь, покрываешь жертвенник и престол. В душе покой, удовлетворение от принятых Даров, и сожаление от того, что Литургия окончилась.
Тебя не взяли... Грустно, хотя понимаешь, чтобы состав остановился, и ты вошёл в радость тех, кто в нём, нужно быть совсем не таким, какой ты сейчас.
Служим древним мученикам второго века от рождества Христова. Их подвиг почти не имеет аналогов. Три сестры, три совсем ещё молоденьких девочки: Вера, Надежда, Любовь, согласившихся на мучения, но не отрекшихся от своей веры. Оказалось, что для них жизнь без Христа трагедия большая, чем физическая смерть. София - их мать. Палачи и пальцем её не тронули, - а зачем? Убивая детей на глазах матери, злодеи вынули из неё душу. Три дня, проведённых матерью на могиле детей - апофеоз их общего страдания. Недаром в Церкви долгое время Софию почитали как великомученицу.
Имена этих святых в наших служебных календарях печатаются обычным тоненьким шрифтом, их служба не имеет праздничного знака. Точно так же не выделяются из общего числа службы величайшим подвижникам древности, праведникам и преподобным. Когда случалось кому-нибудь из них, в силу сложившихся обстоятельств, приходить из пустыни в города, то весть об их появлении немедленно облетала всю округу, и вот уже тысячи людей толпилось вокруг них, чтобы хотя бы посмотреть на чудных подвижников. В наше время так почитали Иоанна Кронштадтского, но его имя в тех же календарях выделяется жирными чёрными буквами. Почему такая разница? Почему святым последнего времени, прославленным при нашей жизни, составлены службы куда как более торжественные, чем тем древним?
Наверно в те далёкие годы святость в Церкви была нормой. Читаешь "Добротолюбие" и понимаешь, что предела духовному совершенствованию нет. Тогда и экспрессы не ходили, ни к чему это было. Хватало обычных повозок, запряжённых парой лошадей. Останавливаться приходилось поминутно.
Наше время - время угасания святости, потому, видать, она и в цене. И вовсе не рука Господня сократилась - спасать. Это мы стали другими. Нам есть что терять, и мир манящий, земной, реальный, пускай и несовершенный, но всё-таки весомая "синичка в руках". Зачем мечтать о "журавлях в небе", может их вовсе и нет?
Мы прекращаем смотреть на Небо. И вместо множества конных повозок появился этот единственный экспресс, летящий сквозь пространство и время. Ещё бы ему не лететь, как иначе покрыть немыслимые расстояния по всему миру от одного полустанка с одинокой фигуркой пассажира к точно такой же другой.
И всё-таки, они есть эти пассажиры, рядом с которыми останавливается экспресс, а если бы это было не так, то жизнь на земле утратила бы всякий смысл.
Я всегда удивлялся, глядя на крошечный древний храм в честь Симеона Столпника на Новом Арбате, как это он уцелел? Но он есть, и улица имеет своё лицо и историю. Уберите его, и всё что вокруг превратится в нагромождение одинаково серых гигантских спичечных коробков. А этот храмик словно удерживает окружающий его мир от сползания в некую чёрную дыру, и так славно греет душу.
Наше время скупо на святость, но она есть, и порой проявляется даже там, где её и не ждёшь.
Помню, ещё в начале 90-х читал рассказик в одной протестантской книжке. Пронзительная история, и что неожиданно, напечатана она именно у протестантов. Случилось это в годы второй мировой войны в одной из стран Западной Европы, оккупированной немцами. В воскресный день на службу в лютеранскую кирху собрался народ. Во время богослужения неожиданно в храм зашли несколько пьяных эсэсовцев.
Мы знаем, что немцы на захваченных территориях вновь открывали закрытые большевиками православные храмы, но на самом деле это был чисто пропагандистский трюк. Гитлер ненавидел христиан и планировал вместо традиционных христианских церквей создать некое своё национал-социалистическое подобие церкви, но в неё записалось всего пять тысяч человек, и план провалился, тогда он стал мстить. У себя в Германии нацисты расправлялись со священниками, мало уступая советским нквдешникам. А войска "СС", те больше напоминали оккультную секту. Потому их приход в кирху не сулил верующим ничего хорошего.
Один из немцев выстрелил в потолок и прервал службу. Лютеране не почитают икон, потому в их храмах нет изображений. Но на стене в этой церкви висела картина на библейскую тему, а может, просто портрет Спасителя. Понятно, что никто не рассматривал его как икону, скорее он служил чем-то в качестве украшения.
Желая развлечься, один из эсэсовцев снял со стены картину и бросил её на пол:
- Слушайте, христиане, сейчас все вы пойдёте на выход, и каждый, прежде чем выйти, подойдёт к этому портрету и плюнет на Христа. Имейте в виду, кто откажется плевать, тот получит пулю.
Можно себе представить, о чём думали люди, стоявшие под дулом пистолета. Мы протестанты, говорили они себе, а всякое изображение Бога есть идол, которого никто почитать не обязан. С другой стороны - как не верти, а на портрете-то изображён Христос. Ведь они и собрались сюда в кирху, чтобы Ему помолиться. Ещё минуту назад они просили у Него милости, уверяли Его в безконечной своей благодарности и любви. А сейчас, чтобы остаться в живых им предлагают плюнуть на Того, Кого ещё так недавно любили.
Но пистолет в руках пьяного эсэсовца был слишком весомым аргументом в пользу того, чтобы всё-таки плюнуть. Ну, не умирать же, на самом-то деле, из-за такой ерунды. И они пошли...
Я часто возвращаюсь к этой истории и пытаюсь поставить себя на место тех несчастных, и даже представляю, как они это делали. Кто-то плевал только лишь для того, чтобы обозначить плевок и немедленно убегал из храма, презирая себя за малодушие. А кто-то, опасаясь, что его усердие не будет замечено, угодливо улыбаясь, плевал обильно, и тоже уходил, но оправдывая себя. Ничего страшного Бог милостив, а я плевал не в Него, а на идола.
Среди тех, кто в то утро молился в храме, была девочка двенадцати лет. Вместе со всеми она шла на выход. Когда подошла её очередь, ребёнок встал на колени, вытер плевки и поцеловал Христа в лик. Она была ещё маленькой и не научилась языку компромиссов с совестью. В тот же миг немец выстрелил, и дитя, заливая портрет своей кровью, осталась лежать на полу кирхи.
Немцы точно очнулись, пришли в себя и быстро ушли. А в храме остались стоять взрослые люди, избавленные от необходимости сделать наверно самый главный выбор в их жизни. Маленькая девочка, коротенькая жизнь, но для того, чтобы стать святым совсем не обязательно доживать до старческого возраста.
Конечно, я понимаю, это невозможно, но иногда думаешь, а что если однажды в наш храм придут такие вот немцы и поставят одно единственное условие. Это сейчас можно быть смелым и бить себя в грудь, а откуда знать как поступишь на самом деле. Может, первым и плюнешь. И пока сам не станешь под дулом пистолета на колени, и не вытрешь чужие плевки, не дерзаешь осуждать и тех, кто был тогда в кирхе.
Хотя такая ситуация в нашей жизни, - это что-то из области нереального, но от этого возможности сегодня опуститься на колени перед Ним, оплёванным, ничуть не меньше.
Не знаю, насколько это правда, но рассказывают, что в начале шестидесятых во время хрущёвских гонений на верующих в Москве решили было поставить спектакль. На сцене построили декорации винного погребка. По сценарию в этом погребке собралось множество монахов, священников, блудниц и другого порочного народа. Они пьют, бесчинствуют и поют богохульные песни. Время от времени кто-нибудь из артистов заплетающимися ногами подходил к бочке с вином, зачерпывал из неё кружкой и кричал что-то наподобие:
- Вот где я обрёл смысл жизни и подлинную истину! Все хохочут и снова пляшут среди разбросанных повсюду бутылок. Их очень много, и даже крест, венчающий декорации, подобно кресту на церковном куполе, сделан из бутылок.
В эту толпу входит "Христос". Он смотрит на беснующихся монахов, и кричит им:
- Эй вы, слушайте, сейчас я буду читать:
- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное; блаженны плачущие..., - и так читает три заповеди Блаженства. Но, видя, что никто не обращает на него внимания, зевает и в сердцах швыряет Библию на пол: "Кто бы только знал, как мне всё это надоело. Ну ка, дайте кружку, и побольше!"
Ему зачерпывают всё из той же бочки, "Христос" выпивает содержимое залпом и присоединяется к всеобщей вакханалии.
На премьеру ждали самого Хрущева и других высокопоставленных лиц. По желанию главы государства роль Христа должен был играть один молодой актёр, его любимец. Фамилию его я не знаю. Актёр, такой же безбожник, как и остальные, получив предложение сыграть Христа, с радостью согласился. Ещё бы, за роль в этом спектакле можно было и госпремию получить. Для правдоподобности представления для него разыскали настоящую Библию с текстом на русском языке и стали репетировать.
И вот, назначенный день премьеры, в театр на представление приглашаются многие ответственные товарищи, представители дипломатического корпуса. Зал полон. Поднимается занавес и перед зрителями предстаёт знакомый погребок, вот и монахи с блудницами, вот бочка с вином и крест из бутылок. Веселие в разгаре, появляется Христос. Он встаёт перед зрителями, открывает Библию и произносит:
- Люди, слушайте, - и начинает читать заповеди Блаженства.
Читает первую, вторую, за ней третью, но не останавливается и продолжает читать дальше. По сценарию книга давно уже должна была валяться на земле, а мнимый "Христос" присоединится к общему веселию. А он не прекращает и читает заповеди до конца. Потом прочитывает всю пятую главу из Евангелия от Матфея, потом шестую. Зрители догадываются, что на сцене происходит что-то не так, даже артисты прекратили балаган. Все обратились в слух.
Артист закончил чтение Нагорной проповеди, перекрестился на крест из бутылок и со словами:
- Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем, - вышел вон.
Наверняка был большой скандал, но информация о происшедшем широко не распространилась. Эта история была напечатана в одной из газет, выходившей в Аргентине. Её корреспондент якобы присутствовал на спектакле.
И говоришь себе, уже двадцать лет ты считаешь себя христианином, а всё продолжаешь впустую выходить на платформу. Этот артист не получил госпремию, скорее всего он получил волчий билет. После такого "преступления" ему потом только и оставалось что махать кайлом где-нибудь на железке. Но этим же вечером на его полустанке остановился экспресс.
Конечно, если бы в юности мне посчастливилось учиться в духовной академии, то и мои рассуждения состояли бы из идеально выверенных богословских сентенций, но, увы. Заочное духовное образование, помноженное на годы тяжёлого труда, так и не позволили подняться выше уровня железнодорожного "богословия". Уже поздно что-то менять, да и смысла в этом не вижу, пускай молодые дерзают, им и "карты в руки".
Об одном жалею, и этого не наверстать, что так ни разу и не сфотографировался вместе со своими ребятами в замасленных оранжевых жилетах, точно такими же работягами, как и я.
Священник Александр Дьяченко
Из обсуждения в жж отца Александра Дьяченко:
Читаю Ваши рассказы и чувствую,как сердце оттаивает от уныния и ожесточения.
В море информационного хлама Ваши герои - настоящие, живые люди, со своими трудами и бедами. Такие близкие и понятные...
Почитаешь Ваш дневник - и как-будто с родным человеком встретился.
о.Александр Дьяченко: Наверно это самое главное.
Спасибо. В одном рассказе - много рассказов.
о.Александр Дьяченко: Это всё результат железнодорожного мышления...
Для меня очень ценными оказались 10 лет тяжёлой работы среди простых людей, это очень действенно и напрочь отшибает всякое самомнение. Понимаешь, что ты на самом деле никто. На этом постулате и зиждется "железнодорожное богословие".
История с девочкой впечатлила... Интересно, ее можно считать мучeницей за Христа, обретшая царствие небесное, несмотря на то, что она лютеранка? Вопрос может глуповат, но все же...
о.Александр Дьяченко:
Наверно формальная принадлежность человека к той или иной конфессии - ещё не залог спасения. Мне бы хотелось верить, что православные есть и среди католиков и среди протестантов. "По плодам их узнаете их" - эта фраза из Священного Писания касается не только грешников, но и праведников.
Паломник:
На эту же тему очень сильный венгерский философский фильм "Пятая печать" (есть в сети). Тоже немцы, но ставят крест с распятым человеком и надо, чтобы сохранить жизнь, - плюнуть на Распятого...
И простые грешники не смогли, и были убиты, а добродетельный христианин - предал...
При чтении рассказов: Остается радость от отблесков Света. От людей, их поступков. Хорошо, что Ваш талант разглядеть Свет в окружающей действительности дает дополнительную возможность укрепить веру.
Батюшка, скажите пожалуйста, а можно ли Бога просить о земных нуждах?
Ну, например, о здоровье человека, или о том, чтобы получилось то или иное дело (если Ему, конечно, будет угодно), или чтобы дал достойного мужа/жену?
Что-то меня смущают лекции Осипова А.И., где он говорит о том, что нужно и можно просить духовного...
А как же о насущных нуждах? Я раньше всегда думала, что можно и о таких насущных нуждах просить тоже... Сердце почему-то в смущении.
о.Александр Дьяченко:
Всему своё время. Время просить о бытовом - это для вас. И время просить о духовном - это для Алексея Ильича Осипова
Спасибо за прекрасный рассказ!
А подвигу св. Софии и ее дочерей есть аналоги и в наше время... Приведу, например, рассказ одной ныне здравствующей старенькой монахини, понтийской гречанки по национальности, из истории ее семьи.
Как известно, в 1919-1922 годах турецкое правительство спровоцировало геноцид понтийцев - коренного населения Южного Причерноморья. Погибло около 300 тысяч человек, остальные бежали на Кавказ и в Грецию. Бабушке монахини, о которой я говорю, удалось спастись, а ее родная сестра Параскева, мать семерых детей, погибла. И погибла вот как: в их деревню пришли турки, чтобы забрать всех жителей и отправить в лагеря смерти вглубь Турции. Параскева была очень красивой женщиной, несмотря на многочисленные роды и нелегкую крестьянскую жизнь. Один из турок заметил ее и предложил ей принять ислам и стать его женой (такие случаи, действительно, бывали в те годы...) Параскева отказалась отречься от Христа, хотя и знала, что за этим последует, и что путем отречения она могла бы спасти своих детей. Турок дал ей четыре часа на раздумье, а затем, вновь услышав отказ, убил одного за другим всех ее детей прямо у нее на глазах, а затем зарезал и ее саму. И подобных случаев было тогда немало, как, впрочем, и противоположных - случаев предательства своей веры ради земной жизни...
о.Александр Дьяченко:
Мы совсем не знаем этих событий. Церковь не столько в высоких кабинетах, сколько среди людей самых маленьких, но с удивительно крепкой верой и непостижимым смирением.
Батюшка, спасибо вам за рассказ!!!
Да, смерть в муках - это страшно, а смерть от смерти близких людей - это не меньшие муки. Бывает, что человек умирает от того, что не перенёс горя (мгновенно от сердечного приступа или постепенно тает и тает) без предложенного выбора за веру, а просто жизнь так повернула. Эта смерть вменяется в малодушие (в недоверие Богу)?
Я, например, осознаю, что если родители умрут - я не смогу психически выдержать, или помешаюсь рассудком или от разрыва сердца умру (воспринимаю, что это слабость такая души). Я очень боюсь их потерять. Мы очень сплочены семьёй. Равно как и родители - не выдержат моей смерти, если я раньше уйду.
Про исповедание веры, мне иногда снятся кошмары когда выбор: или Бог или смерть. Во сне так по-настоящему всё переживается. Приснилось, как будто люди тёмной магии захватили людей, и меня в том числе. Сбили в кучу, очертили мелом круг. Говорят: "А теперь возьмитесь все за руки и читайте заклинание (к тёмным силам заклинание, чтоб участвовать в их обряде)".
Кто-то: - А если кто не хочет читать?
- Тогда будем убивать страшными пытками.
Открывает ширму, а там как топка. И типа аппараты для электростулов. Что человек туда попадает и под напряжением тока в муках умирает. Все в шоке. Я говорю:
- Я читать не буду!
- В топку.
И меня ведут в топку. Ток, разряды и я теряю сознание и умираю. А потом уже вроде умерла, а живая и дальше пытки и пытки...(не, рай не снится после смерти и радости тоже нету).
Если бы наяву, то я думаю, что я бы не смогла, т.е. я не уверенна на 100%, что смогла бы выстоять, скорее наоборот.
о.Александр Дьяченко:
По поводу топки я потом напишу как-нибудь рассказик об одном священнике-исповеднике. Он уже прославлен. Слышал это от человека, тоже священника, который лично знал этого исповедника и рассказал о чуде, которое практически нереально, но святой не мог лгать рассказывая о себе.
"И обязательно красная, золотая и чёрная" - Так это же немецкий флаг!!! [срывает покровы] :)
Спаси Вас Господи, Батюшка!
А за спектакаль я подобное читал, только время было обозначено как где-то в 20-30х годах прошлого века, после революции почти сразу. Хотя может вновь повторилась подобная история.
о.Александр Дьяченко:
Вот уж не думал, что попаду в точку с флагом!
А историю эту я читал в книжке, изданной протестантами за пределами СССР, может таким образом и произошёл перефраз. Дело в том, что во времена Хрущева такая ситуация была бы уже менее возможна, чем в 20-е годы.
Упоминаемый Вами эпизод со "спектаклем" - видимо, имеет начало в небольшом рассказе "Солнце играет" из сборника "Дорожный посох" В. Никифорова-Волгина.
о.Александр Дьяченко:
Спаси вас Христос! Я надеялся, что кто-нибудь мне укажет на источник истории с театром. Интересно, но оба рассказика: о девочке и о театре, - я читал лет двадцать назад именно в пересказе баптистов. Всё думал: почему у меня в голове крутится имя Ростоцкий? Оказывается память ещё меня не подводит. Ссылка на аргентинскую (или точно уж латиноамериканскую) газету давалась тоже ими, и говорилось об участии Никиты Хрущёва. Я тогда удивлялся, почему артиста после спектакля не убили, Хрущёв такое бы не простил.
Еще интересно, кто был тот актер.
о.Александр Дьяченко:
Идут комментарии со ссылками на рассказ Никифорова-Волгина "Солнце играет". Видимо это и есть источник истории об актёре, слышанной мною уже в народной интерпритации...
Получается, что последняя история навеяна рассказом Никифорова-Волгина "Солнце играет":
СОЛНЦЕ ИГРАЕТ
Борьба с пасхальной заутреней была задумана на широкую ногу. В течение всей Страстной недели на видных и оживленных местах города красовались яркие саженные плакаты:
"Комсомольская заутреня!
Ровно в 12 ч. ночи.
Новейшая комедия Антона Изюмова
"Христос вo фраке".
В главной роли артист Московского театра
Александр Ростовцев.
Бездна хохота. Каскады остроумия".
До начала спектакля по всем улицам города прошел духовой оркестр для зазыва публики. Впереди оркестра ражий детина в священнической ризе и камилавке нес наподобие церковной хоругви плакат с изображением Христа в цилиндре. По бокам шли комсомольцы с факелами. Город вздрагивал. К театру шла толпа. Над входом горели красными огнями электрические буквы "Христос во фраке". На всю широкую театральную площадь грохотало радио - из Москвы передавали лекцию "о гнусной роли христианства в истории народов".
По окончании лекции на ступеньках подъезда выстроился хор комсомольцев. Под звуки бубенчатых баянов хор грянул плясовую:
Мне в молитве мало проку,
Не горит моя свеча.
Не хочу Ильи пророка,
Дайте лампу Ильича!
Толпа заурчала, взвизгнула, раскатилась хохотом, подбоченилась, оскалилась, хайнула бродяжным лесным рыком:
- Наддай, ребята, поматюжнее!
Три старушки-побирушки,
Два трухлявых старика.
Пусто-пусто в церковушке,
Не сберешь и пятака.
- Шибче! Прибавь ходу! Позабористее!
Ах, яичко мое, да не расколото,
Много Божьей ерунды нам напорото!
- Сла-а-бо! Го-о-рь-ко!
- Про Богородицу спойте!.. Про Богородицу!
В это время из маленькой церкви, стоявшей неподалеку от театра, вышел пасхальный крестный ход. Там было темно. Людей не видно - одни лишь свечи, тихо идущие по воздуху и поющие далеким родниковым всплеском: "Воскресение Твое Христе, Спасе, ангели поют на небеси"...
Завидев крестный ход, хор комсомольцев еще пуще разошелся, пустив в прискачку, с гиканьем и свистом:
Эй ты, яблочко, катись
Ведь дорога скользкая.
Подкузьмила всех святых
Пасха комсомольская.
Пасхальные свечи остановились у церковных врат и запели: "Христос Воскресе из мертвых..."
Большой театральный зал был переполнен. Первое действие изображало алтарь. На декоративном престоле - бутылки с вином, графины с настойками, закуска. У престола, на высоких ресторанных табуретах сидели священники в полном облачении и чокались церковными чашами. Артист, облаченный в дьяконский стихарь, играл на гармонии. На полу сидели монашки, перекидываясь в карты. Зал раздирался от хохота. Кому-то из зрителей стало дурно. Его выводили из зала, а он урчал по-звериному и, подхихикивая, кивал на сцену с лицом, искаженным и белым. Это еще больше рассмешило публику. В антракте говорили:
- Это цветочки... ягодки впереди! Вот, погодите... во втором действии выйдет Ростовцев, так все помешаемся от хохота!
Во втором действии, под вихри исступленных оваций, на сцену вышел знаменитый Александр Ростовцев. Он был в длинном белом хитоне, мастерски загримированный под Христа. Он нес в руках золотое Евангелие. По ходу пьесы артист должен был прочесть из этой книги два евангельских стиха из заповедей блаженства. Медлительно и священнодейственно он подошел к аналою, положил Евангелие и густым волновым голосом произнес:
- Вонмем!
В зале стало тихо.
Ростовцев начал читать:
- Блаженны нищие духом; ибо их есть Царство Небесное...
Блаженны плачущие, ибо они утешатся...
Здесь нужно было остановиться. Здесь нужно было произнести обличительный и страшный по своему кощунству монолог, заключив его словами:
- Подайте мне фрак и цилиндр!
Но этого не последовало. Ростовцев неожиданно замолчал. Молчание становится до того продолжительным, что артисту начинают шикать из-за кулис, махать руками, подсказывать слова, но он стоит, словно в лунном оцепенении и ничего не слышит.
Наконец он вздрагивает и с каким-то испугом смотрит на раскрытое Евангелие. Руки его нервно теребят хитон. По лицу проходят судороги. Он опускает глаза в книгу и вначале шепотом, а потом все громче и громче начинает читать дальше:
- Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивии, ибо они помилованы будут...
Власть ли его чудесного голоса, обаяние ли артистического его имени, ночная ли тоска по этим гонимым и оплеванным словам Нагорной проповеди, образ ли живого Христа встал перед глазами, вызванный кощунственным перевоплощением артиста, - но в театре стояла такая тишина, что слышно было, как звенела она комариным жужжанием.
И в эту тишину шли, как пасхальные свечи вокруг церкви, слова Христа:
- Вы свет мира...
любите врагов ваших...
и молитесь за обижающих вас и гонящих вас...
Ростовцев прочитал всю главу, и никто в зале не пошевельнулся. За кулисами топали взволнованные быстрые шаги, и раздавался громкий шепот. Там уверяли друг друга, что артист шутит, это его излюбленный трюк, и сейчас, мол, ударит в темя публики таким "коленцем", что все превратится в веселый пляшущий дым!
Но на сцене произошло еще более неожиданное, заставившее впоследствии говорить почти всю советскую страну.
Ростовцев перекрестился четким медленным крестом и произнес:
- Помяни мя, Господи, егда приидиши во Царствие Твое!..
Он еще что-то хотел сказать, но в это время опустили занавес.
Через несколько минут публике объявили:
- По причине неожиданной болезни товарища Ростовцева сегодняшний наш спектакль не состоится.
о.Александр Дьяченко:
Да, спасибо вам огромное, что не поленились поискать. я пытался найти источник последней истории, перерыл всего много, а найти так и не удалось. Но я, правда, и не знал о Никифорове-Волгине, - потому что перефраз пришёл совсем с другой стороны...
Спаси Господи, батюшка!
А вот и бразильский вариант истории об актёре нашелся:
Чудо в Москве
Так озаглавлена статья известного бразильского журналиста и доброго христианина Густаво Корсана.
Произошло это в Москве, - пишет Густаво Корсан, - и показалось мне столь значительным, что я не мог устоять против искушения перевести этот рассказ для моих читателей.
Один из театров в Москве оповестил о постановке нового кощунственного фарса "Христос в куртке". На премьеру созвали комсомольцев, учащихся, и зал был переполнен.
Главную роль поручили Александру Ростовцеву - актеру первой величины, да еще и близкому к кругам, которые соприкасались с Хрущевым. К тому же Ростовцев слыл правоверным марксистом (т. е. сознательным безбожником).
В глубине сцены был воздвигнут "церковный престол" с крестом из пивных и водочных бутылок, перед которым валялись бутылки, пепельницы и битые стаканы. Вокруг престола шатались толстопузые "священники". "Молебствие" должно было идти под пьяные выкрики и сопровождаться не вполне целомудренными телодвижениями. Вокруг "престола" были расставлены трактирные столы, за которыми старые толстые монахи играли в карты, глотали водку стаканами и отпускали непристойные шутки. В начале второго акта на сцену вышел Ростовцев, изображавший Христа. Одет он был в хитон и плащ, а в руке нес большой том Нового Завета, откуда ему предстояло прочесть два первых стиха из Заповедей блаженства, чтобы затем швырнуть книгу на пол, сбросить с себя хитон и заорать: "Дайте мне куртку и шапку".
Но тут произошло что-то непредвиденное. Александр Ростовцев прочел с достоинством и без ужимок первые стихи: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное. Блаженны плачущие, ибо они утешатся". Дальше не входило в его роль. Но он стал читать дальше: "Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю". И дальше - до конца.
Давно был упущен момент, когда ему полагалось бросить на пол хитон и книгу и потребовать куртку и шапку. Давно уже суфлер делал ему отчаянные знаки из своей будки. Давно уже зрительный зал замер, чувствуя, что тут что-то не так.
Но Ростовцев продолжает читать. Вот он прочел все Заповеди блаженства. Вот он прочел о прелюбодеянии, о клятве, о непротивлении злому... Остановился он только тогда, когда дочитал последний - сорок восьмой стих пятой главы Евангелия от Матфея. А затем Ростовцев широко перекрестился и произнес громко и отчетливо: "Помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствии Твоем!" И удалился со сцены - с Новым Заветом в руках, в хитоне и плаще Христа.
Густаво Корсан делает вывод, что, несмотря на полвека преследования, власть не смогла истребить в народе любовь к Иисусу - и такую любовь, которая не останавливается ни перед исповедничеством, ни даже перед мученичеством.
Из книги Якова Левена "Сеется семя"
Рассказ "Из опыта железнодорожного богословствования" сельского батюшки отца Александра Дьяченко
Читайте также рассказы из книги священника Александра Дьяченко "Плачущий ангел" и другие рассказы батюшки
Прототип рассказа: жж священника Александра Дьяченко
17.10.2010 - alex-the-priest.livejournal.com/39083.html
viperson.ru
Док. 659755
Перв. публик.: 21.03.10
Последн. ред.: 21.03.13
Число обращений: 0
Дьяченко Александр
|
