Леонид Максимович Леонов попросил меня прочитать свой новый роман "Пирамида", над которым он работал в течение тридцати лет. Пять папок, тысяча восемьсот страниц. Хотел, чтобы я читал только у него дома, видимо, чтобы почаше встречаться, подробно обсуждать прочитанное. За год встреч пришлось видеть и слышать много интересного. Вот некоторые подробности из его рассказов, моих наблюдений.
Леонов о своем романе: "Я хотел в романе вывести математическое уравнение, где революция вписывается в космос. Революция - эсхатологическое явление. Я не могу представить, чтобы один человек закопал 50 миллионов людей". "Надо войти в игру автора", "лихой, хитрый прием", "сейсмические подвижки под ногами" (смещение событий, времени), "маниакальное заболевание темой", "сложная игра", "написать людей с вывернутой изнанкой", "композиция зигзагами (как звезды), не хронологически".
О художнике, который должен беречь себя, чтобы потом рассказать всю историю народа. ("Катит цунами, вот накроет, надо спрятаться. Преждевременные цунами - это событие".)
Леонов часто вспоминает болгарскую прорицательницу Вангу, с которой встречался у нее на родине: "Ванга сказала, что я четыре раза был около смерти, а на самом деле, - уточняет Леонид Максимович, - двенадцать раз".
"Когда царь Николай II отрекся, я был гимназистом, наклеил на тетрадь карикатуру на царя, не понимая, что, с его расстрелом кровь выходит из нации".
Герой романа священник отец Матвей говорит сыну: "Не мудри с Богом" (хотя сам весьма мудрит, по своей склонности к "еретическим зигзагам").
Читаю в очередной раз "Пирамиду", слышится шарканье в коридоре тапочек. Подошедший сзади Леонид Максимович, положив руку мне на плечо, спрашивает: "Может быть, все это надо выбросить в корзину?" - с явным ожиданием ответа: "Ну что вы, Леонид Максимович!".
В другой раз, придя, зашел в кабинет Л.М., он пластом лежит на кушетке. Говорит: "А?" (спросонья). Как только я заговорил о прочитанной главе "Возвращение", он одобрительно заохал: "А Филиппа Гаврилам прочитали?" - "Прочитал, как фининспектор хочет выпроводить его из дома, а тот юлит". Л.М. вспоминает, перстом тычет в воздух.
Разговорились с Л.М. о его герое Скуднове, вышедшем из деревни, попавшем на высокий пост в Москве. Леонов сказал, что Скуднов взорвал храм, чтобы спасти много других. "Вот они, русские люди (о. Матвей и Скуднов). Вместе встретились наедине, за бутылкой".
Леонов: "В "Войне и мире" - Бородино. У меня в "Пирамиде" Бородино - это планета и человечество".
Читая "Пирамиду", думаешь, все написанное Леоновым - это, собственно, он сам, это не мир действитель-ности, а личный мозговой мир писателя.
Леонов часто говорит о "роковой зависти" в генах русского народа. Л. М. рассказал мне (18 июня 1992 г.), как ему позвонил Горбачев, приглашал на пленум ЦК (может быть, на встречу с "творческой интеллигенцией"? - M.Л.), и как Леонов сказал ему: "Боюсь, что нам придется приглашать викингов".
На мое недоумение Л.М. начал рассказывать, как у них в Калужской губернии в старину поселились немцы, собирали по 15 центнеров, в то время как русские - по 3 центнера. Я ответил, что с "викингами" может случиться так, что будет некому читать ваш новый роман.
Целых два часа (28 августа 1992 г.) Л. М. рассказывал о прошлом, вспоминал.
В квартире у Горького сидели, пили. Его секретарь Крючков пошел за коньяком, сидевший рядом Ягода, пьяный, с красными глазами, встал, подошел к Леонову.
- Скажите, Леонов, зачем вам нужна гегемония в литературе? - стуча пальцами о стол, уставился в упор взглядом, с губ стекает слюна.
"Гегемония" - это в отношении рапповцев. Писать лучше рапповцев - это уже "гегемония".
После войны Леонову позвонили из ЦК комсомола, предложили написать книгу о краснодонской "Молодой гвардии". Он согласился, но чтобы "полностью была моя трактовка", с художественным вымыслом. "Нет, нужна документальная книга".
Леонов отказался, тогда обратились к Фадееву, и так появилась его "Молодая гвардия".
Перед самой войной, после нападок на "Половчанские сады" ожидая ареста, Леонов направил свою жену Татьяну Михайловну к жившему недалеко от его дачи Фадееву, с которым были до того хорошие отношения (называли друг друга "Леня", "Саша"). Возвращается жена и говорит, что Фадеев не принял ее. "Как не принял? Угошала его пирогами, все прочее". Он разговаривал с нею с террасы сверху, а из окна выглядывал известный рапповский критик и усмехался. "Эта ситуация у меня в "Русском лесе" - как Чередилов разговаривает на даче сверху с пришедшим к нему Вихровым".
На Нюрнбергском процессе Леонов, сидя в десяти шагах от скамьи подсудимых (он писал тогда о процессе для "Правды"), в бинокль рассматривал говоривших между собой Гесса и Геринга. Потом, гладя на Гесса, сделал рукой жест - ребром ладони черканул по шее. Гесс передернулся, отвернулся.
В жаркий летний день пришел к Леонову во взмокшей от жары рубашке. Заставил меня снять рубашку, майку, напялил на табуретки, вынес на балкон. Когда я стал читать его "Пирамиду", подходил ко мне, повторял: "Там сохнет". Вспомнил, как в Индии, на приеме у Неру (в составе делегации), в такой же рубашке (тогда модной, нейлоновой) от жары снял пиджак и повесил на спинку стула.
Л. М. рассказал мне, как его отцу, выпускавшему "белую газету" в Архангельске, во время гражданской войны, чекист крикнул, указывая на трупы красных: "промой глаза" (чтобы торжественно похоронить убитых в перестрелке с матросами).
Воспоминания Леонова так ярки, живописны по языку, так богаты подробностями своего времени, что прямо-таки досадно - уходит все это в воздух, а могло бы стать эпохальной книгой писателя. Заслушавшись как-то его рассказами, я не выдержал: "Вы, Л.М., как колдун, прячете сокровища, которые могут так и сгинуть, это же преступление!" - "Да-да",- поддакивал он, но ни о каких "мемуарах" и слышать не хочет.
"Когда Леопольду Авербаху говорили, что он лижет зад Горькому, то oн отвечал: "Мы у него уже в желудке". Бывают между нами такие разговоры: "Леонид Максимович, не умаляют ли Столыпина такие у вас слова о нем: "подстреленный влет камергер его величества Столыпин". А это: "шепоток Евхаристии"? - "Снимать, снимать!" - подскочив на стуле, наклоняется он над папкой. Бесконечное возвращение к тексту, правки, вставки. Однажды он так был рад одной вставке, что вскакивал с места, уходил к себе в кабинет, возвращался, сося конфету: "Конфету дать вам? У меня весь вечер будет праздник" (от вставки).
Но, несмотря на наказ крепко чтимой им Ванги, письменно торопяшей его из Болгарии скорее печатать новый роман, Леонид Максимович на оное не решается, вводя в искус своих издателей. Недавно у меня произошел с ним такой разговор: "Л. М., ваша "Пирамида - почти готова к печатанию в "Нашем современнике". - "Не верьте, Михаил Петрович, это липа".
http://www.mirleonova.org/leonov_live_v_lobanov.html
Док. 658729
Перв. публик.: 06.02.00
Последн. ред.: 06.02.13
Число обращений: 0
Леонов Леонид МаксимовичЛобанов Михаил Петрович
|
