Читатели присылали в "Сатирикон" свои сочинения, отбивали телеграммы, слали специально для редактора сюжеты, но чаще всего подсказчиком А. Т. Аверченко была сама жизнь.
...Дело происходило в десятом году. Аверченко шел в канцелярию генерал-губернатора -- за разрешением пожить немного в Крыму. Неужели, размышлял он, о таком пустяке надо еще хлопотать? Впрочем, другие писатели тоже хлопочут: Куприн хлопотал насчет разрешения, Арцыбашев хлопотал. Аверченко живо представил себе, как Куприн и Арцыбашев суетливо бегают по берегу Крыма, бормочут, размахивают руками. И он написал фельетон "Хлопотливая нация". Вот отрывок:
-- ...Я православный русский гражданин, имею прекрасный непросроченный экземпляр паспорта -- и мне же еще нужно хлопотать! Стоит после этого делать честь нации и быть русским... Гораздо выгоднее и приятнее для собственного самолюбия, быть французом или американцем.
В канцелярии генерал-губернатора, когда узнали, зачем я пришел, то ответили:
-- Вам нельзя здесь жить. Или уезжайте немедленно, или будете высланы.
-- По какой причине?
-- На основании чрезвычайной охраны.
-- А по какой причине?
-- На основании чрезвычайной охраны!
-- Да по ка-кой при-чи-не?!!
-- На осно-ва-нии чрез-вы-чай-ной ох-ра-ны!!!
Мы стояли друг против друга и кричали, открыв рты, как два разозленных осла.
Заканчивался фельетон так:
-- Если бы человек захотел себе ярко представить Россию -- как она ему представится?
Вот как:
Огромный человеческий русский муравейник "хлопочет".
Никакой никому от этого пользы нет, никому это не нужно, но все обязаны хлопотать: бегают из угла в угол, часто почесывают затылок, размахивают руками, наклеивают какие-то марки и о чем-то бормочут, бормочут, бормочут.
Хорошо бы это все взять да изменить...
Нужно будет похлопотать об этом.
...Прошло семьдесят лет. Фельетон "Хлопотливая нация" затерялся среди многочисленных рассказов и фельетонов писателя. И был прочно забыт.
Мне понадобилось прочесть несколько книг писателя, изданных в Москве в двадцатых годах и вышедших еще при его жизни в зарубежных русских издательствах. Дома у меня этих книг не было. Я направился в самую главную библиотеку страны и, найдя, конечно, по совету библиографа, отдел специального хранения, спросил, каким образом я могу почитать зарубежные издания писателя Аверченко.
-- Нужен допуск, -- сказала мне работник библиотеки.
-- Я -- литератор, член творческого союза,
-- Нужен специальный допуск для чтения.
-- Да весь мир давно прочел эти книги! -- сказал я.
-- Похлопочите в своем Союзе писателей. Не исключаю, что вам разрешат почитать писателя Аверченко у нас. Такой порядок. Допуск! До-пуск!
Тогда я отправился в историческую библиотеку. Мне нужно было прочесть книгу Аверченко, изданную в 1927 году в Москве.
-- Вот такая книга, -- сказал я. -- "Развороченный муравейник".
-- Подымитесь в наш отдел особого хранения, -- ответили мне любезные работники библиотеки. -- Там, наверное, находится "Развороченный муравейник".
-- У меня нет допуска, -- ответил я печально.
-- А вы получите его! Пусть ваша редакция, где вы сотрудничаете, похлопочет за вас.
Я понимал, что нет смысла идти в отдел специального хранения -- для меня. А вот избранники, прошедшие всевозможные проверки и награжденные убедительными характеристиками, могли спокойно получить допуск к книге, изданной у нас в двадцать седьмом году.
Теперь я направился в государственный литературный архив. В шестидесятых годах один из наших известных литературоведов совершил акт, сравнимый с подвигом: он вывез из Парижа в Москву архив писателей-сатириконцев, скончавшихся на чужбине. Литературовед все мечтал напечатать наиболее интересные материалы, но так и не дожил до этого светлого дня. В литархиве я намеревался прочесть автографы Аверченко, Тэффи, мемуары издателя журнала "Сатирикон". Все это, как я знал, там было и лежало без движения.
-- Вам нужно принести нам допуск из редакции альманаха "Архивная летопись", -- сказали мне. -- Без допуска мы вам не сможем показать парижские материалы.
-- Так я же... Как же... Я же... -- лепетал я.
-- "Архивная летопись" наложила запрет, похлопочите у себя в творческом союзе и получите разрешение читать письма Аверченко.
Так я оказался в длинной, вполне культурной очереди вместе с такими нашими уважаемыми писателями, как А. И. Куприн, М. П. Арцыбашев, и, конечно, с хлопотавшим о разрешении пожить рядом с царскими дачами Аркадием Аверченко. Где, кроме нашего отечества, найдешь такое общество? Так что историческую очередь в связи со своими хлопотами мы начали не в конце двадцатых годов, когда было введено жесткое распределение продуктов и благ, а еще в царские времена. И тут не следует идеализировать нашу сегодняшнюю бюрократию, которая на то и бюрократия, чтобы регулировать, разрешать и давать указания.
