Днем, вернувшись из распределителя, Людмила Николаевна увидела, что в
почтовом ящике белеет письмо. Сердце, сильно бившееся после подъема по
лестнице, забилось еще сильней. Держа в руке письмо, она подошла к Толиной
комнате, раскрыла дверь, комната была пуста: он и сегодня не вернулся.
Людмила Николаевна проглядела страницы, написанные знакомым ей с
детства материнским почерком. Она увидела имена Жени, Веры, Степана
Федоровича, имени сына не было в письме. Надежда снова отступила в глухой
угол, но надежда не сдалась.
Александра Владимировна о своей жизни почти ничего не писала, лишь
несколько слов о том, что Нина Матвеевна, квартирная хозяйка в Казани,
после отъезда Людмилы проявила много неприятных черт. От Сережи, Степана
Федоровича и Веры нет никаких известий. Тревожит Александру Владимировну
Женя, - видимо, у нее происходят какие-то серьезные события в жизни. Женя
в письме к Александре Владимировне намекает на какие-то неприятности и на
то, что, возможно, ей придется поехать в Москву.
Людмила Николаевна не умела грустить. Она умела горевать. Толя, Толя,
Толя.
Вот Степан Федорович овдовел... Вера - бездомная сирота; жив ли Сережа,
лежит ли где-нибудь искалеченный в госпитале? Отец его не то расстрелян,
не то умер в лагере, мать погибла в ссылке... дом Александры Владимировны
сгорел, она живет одна, не зная о сыне, о внуке.
Мать не писала о своей казанской жизни, о здоровье, о том, тепло ли в
комнате, улучшилось ли снабжение.
Людмила Николаевна знала, почему мать ни словом не упомянула обо всем
этом, и знание это было тяжело ей.
Пустым, холодным стал дом Людмилы. Точно и в него попали какие-то
ужасные невидимые бомбы, все рухнуло в нем, тепло ушло из него, он тоже в
развалинах.
В этот день она много думала о Викторе Павловиче. Отношения их
нарушены. Виктор раздражен против нее, стал холоден с нею, и особенно
грустно то, что ей это безразлично. Слишком хорошо она его знает. Со
стороны все кажется романтичным и возвышенным. Ей вообще не свойственно
поэтическое и восторженное отношение к людям, а вот Марье Ивановне Виктор
Павлович представлялся жертвенной натурой, возвышенным, мудрым. Маша любит
музыку, даже бледнеет, когда слышит игру на рояле, и Виктор Павлович
иногда играл по ее просьбе. Ее натуре нужен был, видимо, предмет
преклонения, и она создала себе такой возвышенный образ, выдумала для себя
несуществующего в жизни Штрума. Если бы Маша изо дня в день наблюдала
Виктора, она бы быстро разочаровалась. Людмила Николаевна знала, что один
лишь эгоизм движет поступками Виктора, он никого не любит. И теперь, думая
о его столкновении с Шишаковым, она, полная тревоги и страха за мужа,
испытывала одновременно привычное раздражение: он и своей наукой, и покоем
близких готов пожертвовать ради эгоистического удовольствия покрасоваться,
поиграть в защитника слабых.
Но вот вчера, волнуясь за Надю, он забыл о своем эгоизме. А мог бы
Виктор, забыв обо всех своих тяжелых делах, волноваться за Толю? Вчера она
ошиблась. Надя не была с ней по-настоящему откровенна. Что это - детское,
мимолетное или судьба ее?
Надя рассказала ей о компании, где она познакомилась с этим Ломовым.
Она довольно подробно говорила о ребятах, читающих несовременные стихи, об
их спорах о новом и старом искусстве, об их презрительно-насмешливом
отношении к вещам, к которым, казалось Людмиле, не должно быть ни
презрительного, ни насмешливого отношения.
Надя охотно отвечала на вопросы Людмилы и, видимо, говорила правду:
"Нет, не пьем, один только раз, когда мальчишку провожали на фронт", "О
политике иногда говорят. Ну, конечно, не так, как в газетах, но очень
редко, может быть, раз или два".
Но едва Людмила Николаевна начинала спрашивать о Ломове, Надя отвечала
раздраженно: "Нет, он стихов не пишет", "Откуда я могу знать, кто его
родители, конечно, ни разу не видела, почему странно? Ведь он понятия о
папе не имеет, вероятно, думает, что он в продмаге торгует".
Что это - судьба Нади или бесследно забудется все через месяц?
Готовя обед, стирая, она думала о матери. Вере, Жене, о Сереже. Она
позвонила по телефону Марье Ивановне, но к телефону никто не подошел,
позвонила Постоевым, и работница ответила, что хозяйка уехала за
покупками, позвонила в домоуправление, чтобы вызвать слесаря починить
кран, ей ответили, что слесарь не вышел на работу.
Она села писать матери, - казалось, что она напишет большое письмо,
покается в том, что не смогла для Александры Владимировны создать нужные
условия жизни и та предпочитает жить в Казани одна. С довоенных времен
завелось, что у Людмилы Николаевны никто из родных не гостил, не ночевал.
Вот и теперь самые близкие люди не едут к ней в большую московскую
квартиру. Письма она не написала, лишь порвала четыре листа бумаги.
Перед концом рабочего дня позвонил по телефону Виктор Павлович, сказал,
что задержится в институте, - вечером приедут техники, которых он вызвал с
военного завода.
- Новое что-нибудь есть? - спросила Людмила Николаевна.
- А, в этом смысле? - сказал он. - Нет, ничего нового.
Вечером Людмила Николаевна вновь перечла письмо матери, подошла к окну.
Светила луна, улица была пустынна. И снова она увидела Надю под руку с
военным, - они шли по мостовой к дому. Потом Надя побежала, а парень в
военной шинели стоял посреди пустынной мостовой, смотрел, смотрел. И
Людмила Николаевна словно соединила в своем сердце все, что казалось
несоединимым. Ее любовь к Виктору Павловичу, ее тревога за него и ее злоба
против него. Толя, который ушел, не поцеловав девичьих губ, и лейтенант,
стоявший на мостовой, - вот и Вера поднималась счастливая по лестнице
своего сталинградского дома, и бесприютная Александра Владимировна...
И чувство жизни, бывшей единственной радостью человека и страшным горем
его, наполнило ее душу.
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
viperson.ru
Док. 655348
Перв. публик.: 04.11.90
Последн. ред.: 18.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
