В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
2.53 Назад
2.53
Утром в институте Штрум узнал от Соколова новость. Накануне вечером
Шишаков пригласил к себе в гости нескольких работников института. За
Соколовым на машине заехал Ковченко.
Среди званых был заведующий отделом науки ЦК, молодой Бадьин.
Штрума покоробила неловкость, - очевидно, он звонил Шишакову в то
время, когда собрались гости.
Усмехаясь, он сказал Соколову:
- В числе приглашенных был граф Сен-Жермен, о чем же говорили господа?
Он вспомнил, как, звоня по телефону Шишакову, бархатным голосом назвал
себя, уверенный, что, услыша фамилию "Штрум", Алексей Алексеевич радостно
кинется к телефону. Он даже застонал от этого воспоминания, подумал, что
так жалобно стонут собаки, тщетно вычесывая невыносимо лютую блоху.
- Между прочим, - сказал Соколов, - обставлено это было совсем не
по-военному. Кофе, сухое вино "Гурджаани". И народу было мало, человек
десять.
- Странно, - сказал Штрум, и Соколов понял, к чему относилось это
задумчивое "странно", тоже задумчиво сказал:
- Да, не совсем понятно, вернее, совсем непонятно.
- А Натан Самсонович был? - спросил Штрум.
- Гуревич не был, кажется, ему звонили, он вел занятия с аспирантами.
- Да-да-да, - сказал Штрум и забарабанил пальцем по столу. Потом он
неожиданно для самого себя спросил Соколова: - Петр Лаврентьевич, о работе
моей ничего не говорили?
Соколов помялся:
- Такое чувство, Виктор Павлович, что ваши хвалители и поклонники
оказывают вам медвежью услугу, - начальство раздражается.
- Чего ж вы молчите? Ну?
Соколов рассказал, что Гавронов заговорил о том, что работа Штрума
противоречит ленинским взглядам на природу материи.
- Ну? - сказал Штрум. - И что же?
- Да, понимаете, Гавронов - это чепуха, но неприятно, Бадьин его
поддержал. Что-то вроде того, что работа ваша при всей своей талантливости
противоречит установкам, данным на том знаменитом совещании.
Он оглянулся на дверь, потом на телефон и сказал вполголоса:
- Понимаете, мне показалось, не вздумают ли наши шефы институтские в
связи с кампанией за партийность науки избрать вас в качестве козла
отпущения. Знаете, как у нас кампании проводятся. Выберут жертву - и давай
ее молотить. Это было бы ужасно. Ведь работа замечательная, особая!
- Что же, так никто и не возражал?
- Пожалуй, нет.
- А вы, Петр Лаврентьевич?
- Я считал бессмысленным вступать в спор. Нет смысла опровергать
демагогию.
Штрум смутился, чувствуя смущение своего друга, и сказал:
- Да-да, конечно, конечно. Вы правы.
Они молчали, но молчание их не было легким. Холодок страха коснулся
Штрума, того, что всегда тайно жил в сердце, страха перед гневом
государства, страха оказаться жертвой этого гнева, обращающего человека в
пыль.
- Да-да-да, - задумчиво сказал он, - не до жиру, быть бы живу.
- Как я хочу, чтобы вы поняли это, - вполголоса сказал Соколов.
- Петр Лаврентьевич, - тоже вполголоса спросил Штрум, - как там
Мадьяров, благополучен? Пишет он вам? Я иногда очень тревожусь, сам не
знаю отчего.
В этом внезапном разговоре шепотом они как бы выразили, что у людей
есть свои, особые, людские, негосударственные отношения.
Соколов спокойно, раздельно ответил:
- Нет, я из Казани ничего не имею.
Его спокойный, громкий голос как бы сказал, что ни к чему им сейчас эти
особые, людские, отделенные от государства отношения.
В кабинет зашли Марков и Савостьянов, и начался совсем другой разговор.
Марков стал приводить примеры жен, портящих мужьям жизнь.
- Каждый имеет жену, которую заслуживает, - сказал Соколов, посмотрел
на часы и вышел из комнаты.
Савостьянов, посмеиваясь, сказал ему вслед:
- Если в троллейбусе одно место свободно, Марья Ивановна стоит, а Петр
Лаврентьевич садится. Если ночью позвонит кто-нибудь, - он уж не встанет с
постели, а Машенька бежит в халатике спрашивать, кто там. Ясно: жена -
друг человека.
- Я не из числа счастливцев, - сказал Марков. - Мне говорят: "Ты что,
оглох, пойди открой дверь".
Штрум, вдруг озлившись, сказал:
- Ну что вы, где нам... Петр Лаврентьевич светило, супруг!
- Вам-то что, Вячеслав Иванович, - сказал Савостьянов, - вы теперь и
дни, и ночи в лаборатории, вне досягаемости.
- А думаете, мне не достается за это? - спросил Марков.
- Ясно, - сказал Савостьянов и облизнул губы, предвкушая свою новую
остроту. - Сиди дома! Как говорят, мой дом - моя Петропавловская крепость.
Марков и Штрум рассмеялись, и Марков, видимо, опасаясь, что веселый
разговор может затянуться, встал и сказал самому себе:
- Вячеслав Иванович, пора за дело.
Когда он вышел, Штрум сказал:
- Такой чопорный, с размеренными движениями, а стал, как пьяный.
Действительно, дни и ночи в лаборатории.
- Да-да, - подтвердил Савостьянов, - он, как птица, строящая гнездо.
Весь целиком ушел в работу!
Штрум усмехнулся:
- Он даже теперь светских новостей не замечает, перестал их передавать.
Да-да, мне нравится, - как птица, строящая гнездо.
Савостьянов резко повернулся к Штруму.
Его молодое светлобровое лицо было серьезно.
- Кстати, о светских новостях, - сказал он, - должен сказать, Виктор
Павлович, что вчерашняя ассамблея у Шишакова, на которую вас не позвали,
это, знаете, что-то такое возмутительное, такое дикое...
Штрум поморщился, это выражение сочувствия казалось унизительным.
- Да бросьте вы, прекратите, - резко сказал он.
- Виктор Павлович, - сказал Савостьянов, - конечно, плевать на то, что
Шишаков вас не позвал. Но вам ведь Петр Лаврентьевич рассказал, какую
гнусь говорил Гавронов? Это же надо иметь наглость, сказать, что в работе
вашей дух иудаизма и что Гуревич назвал ее классической и так хвалил ее
только потому, что вы еврей. И сказать всю эту мерзость при молчаливых
усмешечках начальства. Вот вам и "брат славянин".
Во время обеденного перерыва Штрум не пошел в столовую, шагал из угла в
угол по своему кабинету. Думал ли он, что столько дряни есть в людях? Но
молодец Савостьянов! А казалось, что пустой малый, с вечными остротами и
фотографиями девиц в купальных костюмах. Да в общем, все это пустяки.
Болтовня Гавронова ничтожна, - психопат, мелкий завистник. Никто не
возразил ему, потому что слишком нелепо, смешно то, что он заявил.
И все же пустяки, мелочи волновали, мучили. Как же это Шишаков мог не
позвать Штрума? Действительно, грубо, глупо. А особенно унизительно, что
Штруму совершенно безразличен бездарный Шишаков и его вечеринки, а больно
Штруму так, словно в его жизни случилось непоправимое несчастье. Он
понимает, что это глупо, а сделать с собой ничего не может. Да-да, а еще
хотел на яичко больше, чем Соколов, получить. Ишь ты!
Но одна вещь действительно по-серьезному жгла сердце. Ему хотелось
сказать Соколову: "Как же вам не стыдно, друг мой? Как вы могли скрыть от
меня, что Гавронов обливал меня грязью? Петр Лаврентьевич, вы и там
молчали, вы и со мной молчали. Стыдно, стыдно вам!"
Но, несмотря на свое волнение, он тут же говорил самому себе: "Но ведь
и ты молчишь. Ты ведь не сказал своему другу Соколову, в чем подозревает
его родича Мадьярова Каримов? Промолчал! От неловкости? От деликатности?
Врешь! Страха ради иудейска".
Видимо, судьба судила, чтобы весь этот день был тяжелым.
В кабинет вошла Анна Степановна, и Штрум, посмотрев на ее расстроенное
лицо, спросил:
- Что случилось, Анна Степановна, дорогая? - "Неужели слышала о моих
неприятностях?" - подумал он.
- Виктор Павлович, что ж это? - сказала она. - Вот так вот, за моей
спиной, почему я заслужила такое?
Анну Степановну просили зайти во время обеденного перерыва в отдел
кадров, там ей предложили написать заявление об уходе. Получено
распоряжение директора об увольнении, лаборантов, не имеющих высшего
образования.
- Брехня, я понятия об этом не имею; - сказал Штрум. - Я все улажу,
поверьте мне.
Анну Степановну особенно обидели слова Дубенкова, что администрация
ничего не имеет против нее лично.
- Виктор Павлович, что против меня можно иметь? Вы меня простите, ради
Бога, я вам помешала работать.
Штрум накинул на плечи пальто и пошел через двор к двухэтажному зданию,
где помещался отдел кадров.
"Ладно, ладно, - думал он, - ладно, ладно". Больше он ничего не думал.
Но в это "ладно, ладно" было много вложено.
Дубенков, здороваясь с Штрумом, проговорил:
- А я собрался вам звонить.
- По поводу Анны Степановны?
- Нет, зачем, в связи с некоторыми обстоятельствами ведущим работникам
института нужно будет заполнить вот эту анкетку.
Штрум посмотрел на пачку анкетных листов и произнес:
- Ого! Да это на неделю работы.
- Что вы, Виктор Павлович. Только, пожалуйста, не проставляйте, в
случае отрицательного ответа, черточек, а пишите: "нет, не был; нет, не
состоял; нет, не имею" и так далее.
- Вот что, дорогой, - сказал Штрум, - надо отменить нелепый приказ об
увольнении нашего старшего лаборанта Анны Степановны Лошаковой.
Дубенков сказал:
- Лошаковой? Виктор Павлович, как я могу отменить приказ дирекции?
- Да это черт знает что! Она институт спасала, добро охраняла под
бомбами. А ее увольняют по формальным основаниям.
- Без формального основания у нас никого не уволят с работы, - с
достоинством сказал Дубенков.
- Анна Степановна не только чудный человек, она один из лучших
работников нашей лаборатории.
- Если она действительно незаменима, обратитесь к Касьяну Терентьевичу,
- сказал Дубенков. - Кстати, вы с ним согласуете еще два вопроса по вашей
лаборатории.
Он протянул Штруму две скрепленные вместе бумажки.
- Тут по поводу замещения должности научного сотрудника по конкурсу, -
он заглянул в бумагу и медленно прочел: - Ландесман Эмилий Пинхусович.
- Да, это я писал, - сказал Штрум, узнав бумагу в руках Дубенкова.
- Вот тут резолюция Касьяна Терентьевича: "Ввиду несоответствия
требованиям".
- То есть как, - спросил Штрум, - несоответствия? Я-то знаю, что он
соответствует, откуда же Ковченко знает, кто мне соответствует?
- Вот вы и утрясите с Касьяном Терентьевичем, - сказал Дубенков. Он
заглянул во вторую бумагу и сказал: - А это заявление наших сотрудников,
оставшихся в Казани, и тут ваше ходатайство.
- Да, что же?
- Касьян Терентьевич пишет: нецелесообразно, поскольку они продуктивно
работают в Казанском университете, отложить рассмотрение вопроса до
окончания учебного года.
Он говорил негромко, мягко, точно желая ласковостью своего голоса
смягчить неприятное для Штрума известие, но в глазах его не было
ласковости, одна лишь любопытствующая недоброта.
- Благодарю вас, товарищ Дубенков, - сказал Штрум.
Штрум снова шел по двору и снова повторял: "Ладно, ладно". Ему не нужна
поддержка начальства, ему не нужна любовь друзей, душевная общность с
женой, он умеет воевать в одиночку. Вернувшись в главный корпус, он
поднялся на второй этаж.
Ковченко, в черном пиджаке, вышитой украинской рубахе, вышел из
кабинета вслед за доложившей ему о приходе Штрума секретаршей и сказал:
- Прошу, прошу, Виктор Павлович, в мою хату.
Штрум вошел в "хату", обставленную красными креслами и диванами.
Ковченко усадил Штрума на диван и сам сел рядом.
Он улыбался, слушая Штрума, и его приветливость чем-то напоминала
приветливость Дубенкова. Вот, вероятно, так же улыбался он, когда Гавронов
произносил свою речь об открытии Штрума.
- Что же делать, - сокрушаясь, проговорил Ковченко и развел руками. -
Не мы все это напридумывали. Она под бомбами была? Теперь это не считается
заслугой, Виктор Павлович; каждый советский человек идет под бомбы, если
только ему прикажет родина.
Потом Ковченко задумался и сказал:
- Есть возможность, хотя, конечно, будут придирки. Переведем Лошакову
на должность препаратора. Энэровскую карточку мы ей сохраним. Вот, - могу
вам обещать.
- Нет, это оскорбительно для нее, - сказал Штрум.
Ковченко спросил:
- Виктор Павлович, что ж вы хотите, - чтобы у советского государства
были одни законы, а в лаборатории Штрума другие?
- Наоборот, я хочу, чтобы к моей лаборатории именно и применялись
советские законы. А по советским законам Лошакову нельзя увольнять.
Он спросил:
- Касьян Терентьевич, если уж говорить о законах, почему вы не
утвердили в мою лабораторию талантливого юношу Ландесмана?
Ковченко пожевал губами.
- Видите ли, Виктор Павлович, может быть, он по вашим заданиям и сможет
работать успешно, но есть еще обстоятельства, с ними должно считаться
руководство института.
- Очень хорошо, - сказал Штрум и снова повторил: - Очень хорошо.
Потом он спросил:
- Анкета, да? Родственники за границей?
Ковченко неопределенно развел руками.
- Касьян Терентьевич, если уж продолжать этот приятный разговор, -
сказал Штрум, - почему вы тормозите возвращение из Казани моей сотрудницы
Анны Наумовны Вайспапир? Она, кстати, кандидат наук. В чем тут
противоречие между моей лабораторией и государством?
Ковченко со страдальческим лицом сказал:
- Виктор Павлович, что вы меня допрашиваете? Я отвечаю за кадры,
поймите вы это.
- Очень хорошо, очень хорошо, - сказал Штрум, чувствуя, что
окончательно созрел для грубого разговора. - Вот что, уважаемый, - сказал
он, - так работать я дальше не могу. Наука существует не для Дубенкова и
не для вас. Я тоже здесь существую ради работы, а не для неясных мне
интересов отдела кадров. Я напишу Алексею Алексеевичу, - пусть назначит
Дубенкова заведовать ядерной лабораторией.
Ковченко сказал:
- Виктор Павлович, право же, успокойтесь.
- Нет, я так работать не буду.
- Виктор Павлович, вы не представляете, как руководство ценит вашу
работу, в частности я.
- А мне плевать, цените вы меня или нет, - сказал Штрум и увидел в лице
Ковченко не обиду, а веселое удовольствие.
- Виктор Павлович, - сказал Ковченко, - мы ни в коем случае не
допустим, чтобы вы оставили институт, - он нахмурился и добавил: - И вовсе
не потому, что вы незаменимы. Неужели вы думаете, что некем уж заменить
Виктора Павловича Штрума? - и совсем уж ласково закончил: - Неужели некем
в России заменить вас, если вы не можете заниматься наукой без Ландесмана
и Вайспапир?
Он смотрел на Штрума, и Виктор Павлович почувствовал, - вот-вот
Ковченко скажет те слова, что все время, как незримый туман, вились между
ними, касались глаз, рук, мозга.
Штрум опустил голову, и уже не было профессора, доктора наук,
знаменитого ученого, совершившего замечательное открытие, умевшего быть
надменным и снисходительным, независимым и резким.
Сутулый и узкоплечий, горбоносый, курчавый мужчина, сощурившись, точно
ожидая удара по щеке, смотрел на человека в вышитой украинской рубахе и
ждал.
Ковченко тихо проговорил:
- Виктор Павлович, не волнуйтесь, не волнуйтесь, право же, не
волнуйтесь. Ну что вы, ей-Богу, из-за такой ерунды затеваете волынку.
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt

viperson.ru

Док. 655324
Перв. публик.: 03.11.90
Последн. ред.: 17.10.12
Число обращений: 0

  • Василий Гроссман. Жизнь и судьба

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``