В южной части Сталинграда, в поселке Бекетовка, на заводе "Судоверфь"
областная партийная организация решила провести торжественное заседание,
посвященное двадцатипятилетию Октябрьской революции.
Рано утром 6 ноября на подземном командном пункте Сталинградского
обкома, в дубовой роще на левом берегу Волги, собрались партийные
руководители области. Первый секретарь обкома, отраслевые секретари, члены
бюро обкома съели трехступенчатый горячий завтрак и на машинах выехали из
дубовой рощи на большую дорогу, ведущую к Волге.
По этой дороге шли ночами на южную Тумакскую переправу танки и
артиллерия. Пронзительно безотрадно выглядела изрытая войной степь в
замерзших комьях бурой грязи, в запаянных оловянным льдом лужах. По Волге
двигался лед, его шуршание было слышно за десятки метров от берега. Дул
сильный низовой ветер, переправа через Волгу на открытой железной барже
была в этот день невеселым делом.
Ожидавшие переправы красноармейцы в подбитых холодным волжским ветром
шинелях сидели на барже, лепясь один к другому, стараясь не прикасаться к
напитанному холодом железу. Люди били горькую чечетку, поджимали ноги, а
когда потянул с Астрахани могучий ледяной ветер, не было сил ни дуть на
пальцы, ни хлопать себя по бокам, ни утирать сопли, - люди стыли. Над
Волгой стлался рваный дым, шедший из трубы парохода. Дым казался особо
черным на фоне льда, а лед казался особо белым под низким пологом
пароходного дыма. Лед нес от сталинградского берега войну.
Большеголовый ворон сидел на льдине и думал; подумать было о чем. Рядом
на льдине лежала обгорелая пола солдатской шинели, на третьей льдине стоял
окаменевший валенок, торчал карабин, вмерзший согнутым дулом в лед.
Легковые машины секретарей обкома и членов бюро въехали на баржу.
Секретари и члены бюро вышли из машин и, стоя у бортов, смотрели на
медленно идущий лед, слушали его шуршание.
Синегубый старик в красноармейской шапке, в черном полушубке, старший
на барже, подошел к секретарю обкома по транспорту Лактионову и с
невообразимой сипотой, рожденной речной сыростью, многолетней водкой и
табаком, проговорил:
- Вот, товарищ секретарь, шли первым утренним рейсом, матросик лежал на
льду, ребята его сняли, чуть вместе с ним не потонули, ломами пришлось
вырубать - вон он, под брезентом на берегу.
Старик указал грязной варежкой в сторону берега. Лактионов посмотрел,
не увидел вырубленного изо льда покойника и, в грубой прямоте вопроса
пряча неловкость, спросил, указывая на небо:
- Как он тут вас? В какое время особенно?
Старик махнул рукой:
- Какая у него теперь бомбежка.
Старик выругал ослабевшего немца, и голос его при произнесении бранной
фразы вдруг очистился от сипоты, прозвучал звонко и весело.
А буксир потихоньку тянул баржу к бекетовскому - сталинградскому
берегу, казавшемуся не военным, а обычным, с нагромождением складов,
будок, бараков...
Ехавшим на празднование секретарям и членам бюро наскучило стоять на
ветру, и они вновь сели в машины. Красноармейцы смотрели на них сквозь
стекла, как на тепловодных рыб в аквариуме.
Сидевшие в "эмках" партийные руководители Сталинградской области
закуривали, почесывались, переговаривались...
Торжественное заседание состоялось ночью.
Пригласительные билеты, отпечатанные типографским способом, отличались
от мирных лишь тем, что серая, рыхлая бумага была уж очень плоха, а на
билете не указывалось место заседания.
Партийные руководители Сталинграда, гости из 64-й армии, инженеры и
рабочие с соседних предприятий шли на заседание с провожатыми, хорошо
знавшими дорогу: "Здесь поворот, еще поворот, осторожно, воронка, рельсы,
осторожней, тут яма с известью..."
Отовсюду во мраке слышались голоса, шарканье сапог.
Крымов, успевший днем после переправы побывать в армейском политотделе,
приехал на празднование с представителями 64-й армии.
В тайном, рассредоточенном движении людей, пробиравшихся в ночной мгле
по заводскому лабиринту, было что-то напоминавшее революционные праздники
старой России.
Волнение заставляло Крымова шумно вздыхать, он понимал, что сейчас, не
готовясь, мог бы сказать речь, и чувством опытного массового оратора знал,
- люди пережили бы вместе с ним волнение, радость оттого, что
сталинградский подвиг сродни революционной борьбе русских рабочих.
Да, да, да. Война, поднявшая громаду национальных сил, была войной за
революцию. В том, что он в окруженном доме заговорил о Суворове, не было
измены революции... Сталинград, Севастополь, судьба Радищева, мощь
марксова манифеста, ленинские призывы с броневика у Финляндского вокзала,
- были едины.
Он увидел Пряхина, как всегда неторопливого, медленного. Удивительно
как-то получалось, - никак Николаю Григорьевичу не удавалось поговорить с
Пряхиным.
Он приехал на подземный командный пункт обкома и сразу же пошел к
Пряхину, - ему хотелось о многом рассказать ему. Но поговорить не удалось,
почти все время звонил телефон, к первому секретарю то и дело входили
люди. Неожиданно Пряхин спросил у Крымова:
- Ты Гетманова такого знал?
- Знал, - ответил Крымов. - На Украине, в ЦК партии, был членом бюро
ЦК. А что?
Но Пряхин ничего не ответил. А потом началась предотъездная суета.
Крымов обиделся, - Пряхин не предложил ему ехать в своей машине. Дважды
они сталкивались лицом к лицу, и Пряхин словно не узнавал Николая
Григорьевича, холодно и безразлично смотрели его глаза.
Военные шли по освещенному коридору - рыхлый, с толстой грудью и
животом командарм Шумилов, маленький, с выпуклыми карими глазами сибиряк,
генерал, член Военного совета армии Абрамов. В простодушном демократизме
мужской дымящей толпы в гимнастерках, ватниках, тулупах, среди которой шли
генералы, казалось Крымову, проявлялся дух первых лет революции, ленинский
дух. Ступив на сталинградский берег, Крымов вновь ощутил это.
Президиум занял свои места, и председатель Сталинградского горсовета
Пиксин оперся руками на стол, как все председатели, медленно покашлял в
сторону, где особенно густо шумели, и объявил торжественное заседание
Сталинградского горсовета и партийных организаций города совместно с
представителями воинских частей и рабочих сталинградских заводов,
посвященное двадцатипятилетней годовщине Великой Октябрьской революции,
открытым.
По жесткому звуку аплодисментов чувствовалось, что хлопают одни лишь
мужские, солдатские и рабочие ладони.
А потом Пряхин, первый секретарь, - тяжелый, медлительный, лобастый,
начал свой доклад. И не стало связи между давно прошедшим и сегодняшним
днем.
Казалось, Пряхин открыл дискуссию с Крымовым, опровергал его волнение
размеренностью своей мысли.
Предприятия области выполняют государственный план. Сельские районы на
левобережье с некоторым запозданием, в основном же удовлетворительно,
выполнили государственные заготовки.
Предприятия, расположенные в городе и севернее города, не выполнили
своих обязательств перед государством, так как находятся в районе военных
действий.
Вот этот человек, когда-то стоя рядом с Крымовым, на фронтовом митинге
сорвал с головы папаху, крикнул:
- Товарищи солдаты, братья, долой кровавую войну! Да здравствует
свобода!
Сейчас он, глядя в зал, говорил, что резкое снижение поставок
государству зерновых по области объясняется тем, что Зимовнический,
Котельнический районы поставок не смогли выполнить, будучи ареной военных
действий, а районы Калача, Верхне-Курмоярской частично или полностью
оккупированы противником.
Затем докладчик заговорил о том, что население области, продолжая
трудиться над выполнением своих обязательств перед государством,
одновременно широко приняло участие в боевых действиях против
немецко-фашистских захватчиков. Он привел цифровые данные об участии
трудящихся города в частях народного ополчения, зачитал, оговорившись, что
данные неполны, сведения о числе сталинградцев, награжденных за образцовое
выполнение заданий командования и проявленные при этом доблесть и
мужество.
Слушая спокойный голос первого секретаря, Крымов понимал, что в разящем
несоответствии его мыслей и чувств со словами о сельском хозяйстве и
промышленности области, выполнивших свои обязательства перед государством,
выражена не бессмысленность, а смысл жизни.
Речь Пряхина именно своей каменной холодностью утверждала
безоговорочное торжество государства, обороняемого человеческим страданием
и страстью к свободе.
Лица рабочих и военных были серьезны, хмуры.
Как странно, томительно было вспоминать сталинградских людей, -
Тарасова, Батюка, разговоры с бойцами в окруженном доме "шесть дробь
один". Как нехорошо и трудно было думать о Грекове, погибшем в развалинах
окруженного дома.
Кто же он Крымову - Греков, произносивший возмутительные слова? Греков
стрелял в него! Почему так чуждо, так холодно звучат слова Пряхина,
старого товарища, первого секретаря Сталинградского обкома? Какое
странное, сложное чувство...
А Пряхин уже подходил к концу доклада, говорил:
- Мы счастливы рапортовать великому Сталину, что трудящиеся области
выполнили свои обязательства перед Советским государством...
После доклада Крымов, двигаясь в толпе к выходу, искал глазами Пряхина.
Не так, не так должен был делать Пряхин свой доклад в дни сталинградских
боев.
И вдруг Крымов увидел его: Пряхин, спустившись с возвышения, стоял
рядом с командующим 64-й армией, пристальным, тяжелым взглядом смотрел
прямо на Крымова; заметив, что Крымов глядит в его сторону, Пряхин
медленно отвел глаза...
"Что такое?" - подумал Крымов.
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
viperson.ru
Док. 655309
Перв. публик.: 03.11.90
Последн. ред.: 17.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
