"Большинство живущих на земле людей не задается мыслью определить
"добро". В чем оно, добро? Кому добро? От кого добро? Есть ли добро общее,
применимое ко всем людям, ко всем племенам, ко всем положениям жизни? Или
мое добро в зле для тебя, добро моего народа в зле для твоего народа?
Вечно ли, неизменно ли добро, или вчерашнее добро сегодня становится
пороком, а вчерашнее зло сегодня есть добро?
Приходит пора Страшного Суда, и о добре и зле задумываются не только
философы и проповедники, а все люди, грамотные и безграмотные.
Подвинулись ли за тысячелетия люди в своих представлениях о добре? Есть
ли это понятие, общее для всех людей, несть эллина и иудея, как полагали
евангельские апостолы? Несть классов, наций, государств? А быть может,
понятие еще более широкое, общее и для животных, для деревьев, мха, то
самое широкое, которое вложили в понятие добра Будда и его ученики? Тот
Будда, который, чтобы объять добром и любовью жизнь, должен был прийти к
ее отрицанию.
Я вижу: возникающие в смене тысячелетий представления
морально-философских вождей человечества ведут к сужению понятия добра.
Христианские представления, отделенные пятью веками от буддийских,
сужают мир живого, к которому применимо добро. Не все живое, а лишь люди!
Добро первых христиан, добро всех людей сменилось добром для одних лишь
христиан, а рядом жило добро для мусульман, добро иудеев.
Но прошли века, и добро христиан распалось на добро католиков,
протестантов, добро православия. И в добре православия возникло добро
старой и новой веры.
И рядом шло добро богатых и добро бедных, рядом рождалось добро желтых,
черных, белых.
И, все дробясь и дробясь, уже рождалось добро в круге секты, расы,
класса, все, кто были за замкнутой кривой, уже не входили в круг добра.
И люди увидели, что много крови пролито из-за этого малого, недоброго
добра во имя борьбы этого добра со всем тем, что считало оно, малое добро,
злом.
И иногда само понятие такого добра становилось бичом жизни, большим
злом, чем зло.
Такое добро пустая шелуха, из которой выпало, утерялось святое
зернышко. Кто вернет людям утерянное зерно?
Что же есть добро? Говорили так: добро - это помысел и связанное с
помыслом действие, ведущее к торжеству, силе человечества, семьи, нации,
государства, класса, верования.
Те, кто борется за свое частное добро, стремятся придать ему видимость
всеобщности. Поэтому они говорят: мое добро совпадает с всеобщим добром,
мое добро необходимо не только мне, оно необходимо всем. Делая добро
частное, я служу добру всеобщему.
Так добро, потеряв всеобщность, добро секты, класса, нации,
государства, стремится придать себе ложную всеобщность, чтобы оправдать
свою борьбу со всем тем, что является для него злом.
Но ведь и Ирод проливал кровь не ради зла, а ради своего Иродова добра.
Новая сила пришла в мир и грозила гибелью ему, его семье, его любимцам и
друзьям, его царству, его войску.
Но родилось не зло - родилось христианство. Никогда человечество не
слышало таких слов: "Не судите, да не судимы будете. Ибо... каким судом
судите, таким будете судимы, и какой мерой мерите, той мерой и вам будут
мерить... Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас,
благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас. И
так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы
с ними; ибо в этом закон и пророки".
Что принесло людям это учение мира и любви?
Византийское иконоборство, пытки инквизиции, борьба с ересями во
Франции, в Италии, Фландрии, Германии, борьба протестантства и
католичества, коварство монашеских орденов, борьба Никона и Аввакума,
многовековый гнет, давивший на науку и свободу, христианские истребители
языческого населения Тасмании, злодеи, выжигавшие негритянские деревни в
Африке. Все это стоило большего количества страданий, чем злодеяния
разбойников и злодеев, творивших зло ради зла...
Такова потрясающая и сжигающая ум судьба самого человеческого учения
человечества, оно не избежало общей участи и тоже распалось на круги
частного, малого добра.
Жестокость жизни порождает добро в великих сердцах, они несут добро
обратно в жизнь, полные желания изменить жизнь по подобию живущего в них
добра. Но не круги жизни меняются по образцу и подобию идеи добра, а идея
добра, увязшая в жизненном болоте, дробится, теряет свою всеобщность,
служит сегодняшней жизни, не лепит жизнь по прекрасному, но бесплотному
образцу своему.
Движение жизни всегда воспринимается сознанием человека как борьба
добра и зла, но это не так. Люди, желающие человечеству добра, бессильны
уменьшить зло жизни.
Нужны великие идеи, чтобы рыть новое русло, сворачивать камни, рушить
скалы, сносить леса, нужны мечты о всеобщем добре, чтобы великие воды
дружно текли. Если бы море было наделено мыслью, то при каждой буре в его
водах возникала бы идея и мечта счастья и каждая морская волна, дробясь о
скалу, считала, что она гибнет ради добра морских вод, ей не приходило бы
в голову, что ее подняла сила ветра, так же как сила ветра подняла тысячи
волн, бывших до нее, и поднимет тысячи тех, что будут после.
Множество книг написано о том, как бороться со злом, о том, что же зло
и что добро.
Но печаль всего этого бесспорна - и вот она: там, где поднимается заря
добра, которое вечно и никогда не будет побеждено злом, тем злом, которое
тоже вечно, но никогда не победит добра, там гибнут младенцы и старцы и
льется кровь. Не только люди, но и Бог бессилен уменьшить зло жизни.
"Глас в Раме слышен, плач и рыдание и вопль великий: Рахиль плачет о
детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет", - и ей, потерявшей своих
детей, безразлично, что мудрецы считают добром, а что они считают злом.
Но, может быть, жизнь - зло?
Я увидел непоколебимую силу идеи общественного добра, рожденной в моей
стране. Я увидел эту силу в период всеобщей коллективизации, я увидел ее в
1937 году. Я увидел, как во имя идеала, столь же прекрасного и
человечного, как идеал христианства, уничтожались люди. Я увидел деревни,
умирающие голодной смертью, я увидел крестьянских детей, умирающих в
сибирском снегу, я видел эшелоны, везущие в Сибирь сотни и тысячи мужчин и
женщин из Москвы, Ленинграда, из всех городов России, объявленных врагами
великой и светлой идеи общественного добра. Эта идея была прекрасна и
велика, и она беспощадно убила одних, исковеркала жизнь другим, она
отрывала жен от мужей, детей от отцов.
Ныне великий ужас германского фашизма встал над миром. Вопли и стоны
казненных заполнили воздух. Небо стало черным, погашено солнце в дыму
кремационных печей.
Но и эти невиданные не только во всей Вселенной, но даже человеком на
земле преступления творятся во имя добра.
Когда-то я, живя в северных лесах, вообразил, что добро не в человеке,
не в хищном мире животных и насекомых, а в молчаливом царстве деревьев. Но
нет! Я увидел движение леса, его коварную битву за землю с травами и
кустарниками. Миллиарды летучих семян, прорастая, убивают траву,
вырезывают дружественный кустарник, миллионы ростков победившего самосева
вступают в битву друг с другом. И лишь те, кто выживает, образуют единый
полог молодого светолюбивого леса, вступают между собою в союз равных по
силе. Ели и буки прозябают в сумеречной каторге под пологом светолюбивого
леса.
Но приходит для светолюбивых пора дряхлости, и из-под их полога к свету
вырываются тяжеловесные ели, казнят ольху и березу.
Так живет лес в вечной борьбе всех против всех. Лишь слепые мыслят мир
добра в царстве деревьев и трав. Неужели жизнь - зло?
Добро не в природе, не в проповеди вероучителей и пророков, не в
учениях великих социологов и народных вождей, не в этике философов... И
вот обыкновенные люди несут в своих сердцах любовь к живому, естественно и
непроизвольно любят и жалеют жизнь, радуются теплу очага после трудового
дня работы и не зажигают костров и пожаров на площадях.
И вот, кроме грозного большого добра, существует житейская человеческая
доброта. Это доброта старухи, вынесшей кусок хлеба пленному, доброта
солдата, напоившего из фляги раненого врага, это доброта молодости,
пожалевшей старость, доброта крестьянина, прячущего на сеновале старика
еврея. Это доброта тех стражников, которые передают с опасностью для
собственной свободы письма пленных и заключенных не товарищам по
убеждениям, а матерям и женам.
Это частная доброта отдельного человека к отдельному человеку, доброта
без свидетелей, малая, без мысли. Ее можно назвать бессмысленной добротой.
Доброта людей вне религиозного и общественного добра.
Но задумаемся и увидим: бессмысленная, частная, случайная доброта
вечна. Она распространяется на все живущее, даже на мышь, на ту ветку,
которую, вдруг остановившись, поправляет прохожий, чтобы ей удобно и легче
было вновь прирасти к стволу.
В ужасные времена, когда среди безумий, творимых во имя славы
государств и наций и всемирного добра, в пору, когда люди уже не кажутся
людьми, а лишь мечутся, как ветви деревьев, и, подобно камням, увлекающим
за собой камни, заполняют овраги и рвы, в эту пору ужаса и безумия
бессмысленная, жалкая доброта, радиевой крупицей раздробленная среди
жизни, не исчезла.
Пришли в деревню немцы, каратели. Накануне на дороге убили двух
немецких солдат. С вечера согнали баб, велели рыть яму на опушке леса. На
квартиру к одной пожилой женщине поставили несколько солдат. Ее мужа
вызвал полицай и повел в контору, оказалось, туда согнали еще двадцать
крестьян. Она до утра не спала - немцы нашли в подполе лукошко с яйцами и
склянку меда, сами растопили печь, жарили яичницу, пили водку. Потом тот,
что постарше, играл на губной гармошке, остальные стучали ногами,
подпевали. На хозяйку они не смотрели, словно она не человек, а кошка.
Утром, когда рассвело, они стали проверять автоматы, один, тот, что
постарше, неловко дернул за спусковой крючок и выстрелил себе в живот.
Поднялся крик, суета. Кое-как немцы перевязали раненого, положили на
кровать. Тут их всех позвали. Они знаками велели женщине смотреть за
раненым. Женщина видит, - его придушить ничего не стоит: то бормочет, то
закрывает глаза, плачет, плямкает губами. Потом вдруг открыл глаза и ясно
так сказал: "Матка, воды". "Ох, ты, окаянный, - сказала женщина, -
задушить бы тебя". И подала ему воды. А он схватил ее за руку, показывает,
посади меня, кровь мне дышать не дает. Она его приподняла, а он руками за
ее шею держится. А тут стрельба по селу пошла, бабу так и затрясло.
Потом она рассказывала, как было, но никто не понял, и она объяснить не
могла.
Это доброта, осужденная за бессмысленность свою в басне о пустыннике,
отогревшем на груди змею. Это доброта, милующая тарантула, кусающего
ребенка. Безумная, вредная, слепая доброта!
Люди с удовольствием подбирают в баснях и рассказах примеры того вреда,
который приносит и может принести эта бессмысленная доброта. Не надо
опасаться ее! Бояться ее - все равно что бояться пресноводной рыбки,
случайно занесенной из реки в соленый океан.
Вред, изредка творимый обществу, классу, расе, государству
бессмысленной добротой, меркнет в свете, который исходит от людей,
наделенных ею.
Она, эта дурья доброта, и есть человеческое в человеке, она отличает
человека, она высшее, чего достиг дух человека. Жизнь не есть зло, -
говорит она.
Эта доброта бессловесна, бессмысленна. Она инстинктивна, она слепа. В
тот час, когда христианство облекло ее в учение отцов церкви, она стала
меркнуть, зерно обратилось в шелуху. Она сильна, пока нема, бессознательна
и бессмысленна, пока она в живом мраке человеческого сердца, пока не стала
орудием и товаром проповедников, пока рудное золото ее не перековано в
монету святости. Она проста, как жизнь. Даже проповедь Иисуса лишила ее
силы, - сила ее в немоте человеческого сердца.
Но, усомнившись в человеческом добре, я усомнился и в доброте. Я горюю
о ее бессилии! Что пользы в ней, она не заразительна.
Я подумал - она бессильна, прекрасна и бессильна, как роса.
Как превратить ее в силу, не иссушив, не растеряв ее, как иссушила и
растеряла ее церковь. Доброта сильна, пока бессильна! Едва человек хочет
превратить ее в силу, она теряет себя, меркнет, тускнеет, исчезает.
Теперь я вижу подлинную силу зла. В небесах пусто. На земле лишь
человек. Чем тушить зло? Каплями живой росы, человеческой добротой? Но
ведь это пламя не потушить водой всех морей и облаков, не потушить его
скупой горстью росы, собранной с евангельских времен по сегодняшний
железный день...
Так, потеряв веру найти добро в Боге, в природе, я стал терять веру и в
доброту.
Но чем шире, больше открывалась мне тьма фашизма, тем ясней видел я, -
человеческое неистребимо продолжает существовать в людях на краю кровавой
глины, у входа в газовню.
Я закалил свою веру в аду. Моя вера вышла из огня кремационных печей,
прошла через бетон газовен. Я увидел, что не человек бессилен в борьбе со
злом, я увидел, что могучее зло бессильно в борьбе с человеком. В бессилии
бессмысленной доброты тайна ее бессмертия. Она непобедима. Чем глупей, чем
бессмысленней, чем беспомощней она, тем огромней она. Зло бессильно перед
ней! Пророки, вероучители, реформаторы, лидеры, вожди бессильны перед ней.
Она - слепая и немая любовь - смысл человека.
История людей не была битвой добра, стремящегося победить зло. История
человека - это битва великого зла, стремящегося размолоть зернышко
человечности. Но если и теперь человеческое не убито в человеке, то злу
уже не одержать победы".
Окончив чтение, Мостовской несколько минут сидел, полузакрыв глаза.
Да, это написано потрясенным человеком. Катастрофа убогого духа!
Раскисляй объявил, что небеса пусты... Он видит жизнь, как войну всех
против всех. А под конец он поиграл старыми бубенцами, добротой старушек,
и собирается клистирной спринцовочкой потушить мировой огонь. Как все это
ничтожно!
Глядя на серую стену одиночки, Михаил Сидорович вспомнил голубое
кресло, разговор с Лиссом, и тяжелое чувство охватило его. Это была не
головная тоска, - затосковало сердце, дышать стало трудно. Видимо, он
напрасно заподозрил Иконникова. Писания юродивого вызвали презрительное
отношение не только у него, но и у его отвратительного ночного
собеседника. Он снова подумал о своем чувстве к Чернецову и о презрении и
ненависти, с которыми говорил гестаповец о подобных людях. Мутная тоска,
охватившая его, казалась тяжелей физических страданий.
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
viperson.ru
Док. 655043
Перв. публик.: 01.11.90
Последн. ред.: 10.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
