В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
1. 69 Назад
1. 69
Даренский выехал из штаба фронта в длительную командировку в армию,
стоявшую на крайнем левом фланге. Поездки в эту армию считались среди
работников штаба особо неприятными, - пугали отсутствие воды, жилья,
плохое снабжение, большие расстояния и скверные дороги. Командование не
имело точных сведений о положении в войсках, затерявшихся в песке между
каспийским побережьем и калмыцкой степью, и начальство, посылая Даренского
в этот район, надавало ему множество поручений.
Проехав сотни километров по степи, Даренский почувствовал, как тоска
осилила его. Здесь никто не помышлял о наступлении, безысходным казалось
положение войск, загнанных немцами на край света...
Не во сне ли было недавнее, день и ночь не ослабевавшее штабное
напряжение, догадки о близости наступления, движение резервов, телеграммы,
шифровки, круглосуточная работа фронтового узла связи, гул идущих с севера
автомобильных и танковых колонн?
Слушая унылые разговоры артиллерийских и общевойсковых командиров,
собирая и проверяя данные о состоянии материальной части, инспектируя
артиллерийские дивизионы и батареи, глядя на угрюмые лица красноармейцев и
командиров, глядя, как медленно, лениво двигались люди по степной пыли,
Даренский постепенно подчинился монотонной тоске этих мест. Вот, думал он,
дошла Россия до верблюжьих степей, до барханных песчаных холмов и легла,
обессиленная, на недобрую землю, и уже не встать не подняться ей.
Даренский приехал в штаб армии и отправился к высокому начальству.
В просторной полутемной комнате лысеющий, с сытым лицом молодец в
гимнастерке без знаков различия играл в карты с двумя женщинами в военной
форме. Молодец и женщины с лейтенантскими кубиками не прервали игры при
входе подполковника, а лишь рассеянно оглядев его, продолжали ожесточенно
произносить:
- А козыря не хочешь? А вальта не хочешь?
Даренский выждал, пока окончится сдача, и спросил:
- Здесь размещен командующий армией?
Одна из молодых женщин ответила:
- Он уехал на правый фланг, будет только к вечеру, - она оглядела
Даренского опытным взором военнослужащей и спросила: - Вы, наверное, из
штаба фронта, товарищ подполковник?
- Так точно, - ответил Даренский и, едва заметно подмигнув, спросил: -
А, извините, члена Военного совета я могу видеть?
- Он уехал с командующим, будет только вечером, - ответила вторая
женщина и спросила: - Вы не из штаба артиллерии?
- Так точно, - ответил Даренский.
Первая, отвечавшая о командующем, показалась Даренскому особенно
интересной, хотя она, видимо, была значительно старше, чем та, что
ответила о члене Военного совета. Иногда такие женщины кажутся очень
красивыми, иногда же при случайном повороте головы вдруг становятся
увядшими, пожилыми, неинтересными. И эта, нынешняя, была из такой породы,
с прямым красивым носом, с синими недобрыми глазами, говорившими о том,
что эта женщина знает точную цену и людям и себе.
Лицо ее казалось совсем молодым, ну не дашь ей больше двадцати пяти
лет, а чуть нахмурилась, задумалась, стали видны морщинки в уголках губ и
отвисающая кожа под подбородком, - не дашь ей меньше сорока пяти. Но вот
уж ноги в хромовых по мерке сапожках действительно были хороши.
Все эти обстоятельства, о которых довольно долго рассказывать, сразу
стали ясны для опытного глаза Даренского.
А вторая была молодой, но располневшей, большетелой, - все в ней по
отдельности было не так уж красиво, - и жидковатые волосы, и широкие
скулы, и неопределенного цвета глаза, но она была молода и женственна, уж
до того женственна, что, кажется, и слепой, находясь возле нее, не мог бы
не почувствовать ее женственности.
И это Даренский заметил тотчас, в течение секунды.
И больше того, в течение этой же секунды он каким-то образом сразу же
взвесил достоинства первой, отвечавшей о командующем, женщины и
достоинства второй, отвечавшей о члене Военного совета, и сделал тот, не
имеющий практического последствия выбор, который почти всегда делают
мужчины, глядя на женщин. Даренский, которого беспокоили мысли, как бы
найти командующего и даст ли тот нужные Даренскому данные, где бы
пообедать, где бы устроиться на ночлег, далекая ли и тяжелая ли дорога в
дивизию на крайнем правом фланге, - успел как-то само собой и между прочим
и в то же время не так уж между прочим подумать: "Вот эта!"
И случилось так, что он не сразу пошел к начальнику штаба армии
получать нужные сведения, а остался играть в подкидного.
Во время игры (он оказался партнером синеглазой женщины) выяснилось
множество вещей, - партнершу его звали Алла Сергеевна, вторая, та, что
моложе, работала в штабном медпункте, полнолицый молодец без воинского
звания именуется Володей, видимо, состоит в родстве с кем-то из
командования и работает поваром в столовой Военного совета.
Даренский сразу почувствовал силу Аллы Сергеевны, - это видно было по
тому, как обращались к ней заходившие в комнату люди. Видимо, командующий
армией был ее законным мужем, а вовсе не возлюбленным, как вначале
показалось Даренскому.
Неясным было ему, почему так фамильярен с ней Володя. Но потом
Даренский, охваченный озарением, догадался: вероятно, Володя был братом
первой жены командующего. Конечно, оставалось не совсем ясным, жива ли
первая жена, находится ли командующий в оформленном разводе с ней.
Молодая женщина, Клавдия, очевидно, не находилась в законном браке с
членом Военного совета. В обращении к ней Аллы Сергеевны проскальзывали
нотки надменности и снисходительности: "Конечно, мы играем с тобой в
подкидного, мы говорим друг другу ты, но ведь того требуют интересы войны,
в которой мы с тобой участвуем".
Но и в Клавдии было некое чувство превосходства над Аллой Сергеевной.
Даренскому показалось примерно такое: хоть я и не венчана, а боевая
подруга, но я верна своему члену Военного совета, а ты-то хоть и законная,
но кое-что нам про тебя известно. Попробуй, скажи только это словцо
"пепеже"...
Володя не скрывал, как сильно нравилась ему Клавдия. Его отношение к
ней выражалось примерно так: любовь моя безнадежна, куда мне, повару,
тягаться с членом Военного совета... Но хоть я и повар, я люблю тебя
чистой любовью, ты сама чувствуешь: только бы в глазки твои смотреть, а
то, ради чего любит тебя член Военного совета, мне безразлично.
Даренский плохо играл в подкидного, и Алла Сергеевна взяла его под свою
опеку. Алле Сергеевне понравился сухощавый подполковник: он говорил
"благодарю вас", промямливал "простите, ради Бога", когда руки их
сталкивались во время раздачи карт, он с грустью посматривал на Володю,
если тот вытирал нос пальцами, а затем уж пальцы вытирал платочком, он
вежливо улыбался чужим остротам и сам отлично острил.
Выслушав одну из шуток Даренского, она сказала:
- Тонко, я не сразу поняла. Поглупела от этой степной жизни.
Сказала она это негромко, как бы давая ему понять, верней,
почувствовать, что у них может завязаться свой разговор, в котором только
они оба и могут участвовать, разговор, от которого холодеет в груди, тот
особый, единственно важный разговор мужчины и женщины.
Даренский продолжал делать ошибки, она поправляла его, а в это время
возникала между ними другая игра, и в этой игре уже Даренский не ошибался,
эту игру он знал тонко... И хоть ничего не было между ними сказано, кроме
как: "Да не держите маленькую пику", "Подкидывайте, подкидывайте, не
бойтесь, не жалейте козыря..." - она уже знала и оценила все
привлекательное, что было в нем: и мягкость, и силу, и сдержанность, и
дерзость, и робость... Все это Алла Сергеевна ощутила и потому, что
подсмотрела в Даренском эти черты, и потому, что он сумел показать ей их.
И она сумела показать ему, что понимает его взгляды, обращенные к ее
улыбке, движениям рук, пожиманию плеч, к ее груди под нарядной
габардиновой гимнастеркой, к ее ногам, к маникюру на ее ногтях. Он
чувствовал, что ее голос чуть-чуть излишне, неестественно протяжен и
улыбка продолжительней обычной улыбки, чтобы он сумел оценить и милый
голос, и белизну ее зубов, и ямочки на щеках...
Даренский был взволнован и потрясен внезапно посетившим его чувством.
Он никогда не привыкал к этому чувству, каждый раз, казалось, оно посещало
его впервые. Большой опыт его отношений с женщинами не обращался в
привычку, - опыт был сам по себе, а счастливое увлечение само по себе.
Именно в этом сказывались истинные, а не ложные женолюбцы.
Как-то получилось, что в эту ночь он остался на командном пункте армии.
Утром он зашел к начальнику штаба, молчаливому полковнику, не задавшему
ему ни одного вопроса о Сталинграде, о фронтовых новостях, о положении
северо-западнее Сталинграда. После разговора Даренский понял, что штабной
полковник мало чем может удовлетворить его инспекторскую любознательность,
попросил поставить визу на своем предписании и выехал в войска.
Он сел в машину со странной пустотой и легкостью в руках и ногах, без
единой мысли, без желаний, соединяя в себе полное насыщение с полным
опустошением... Казалось, и все кругом стало пресным, пустым - небо,
ковыль и степные холмы, еще вчера так нравившиеся ему. Не хотелось шутить
и разговаривать с водителем. Мысли о близких, даже мысли о матери, которую
Даренский любил и почитал, были скучны, холодны... Размышления о боях в
пустыне, на краю русской земли, не волновали, шли вяло.
Даренский то и дело сплевывал, покачивал головой и с каким-то тупым
удивлением бормотал: "Ну и баба..."
В эти минуты в голове шевелились покаянные мысли о том, что до добра
такие увлечения не доводят, вспоминались когда-то прочитанные не то у
Куприна, не то в каком-то переводном романе слова, что любовь подобна
углю, раскаленная, она жжет, а когда холодна, пачкает... Хотелось даже
поплакать, собственно не плакать, а так, похныкать, пожаловаться кому-то,
ведь не по своей воле дошел, а судьба довела беднягу подполковника до
такого отношения к любви... Потом он уснул, а когда проснулся, вдруг
подумал: "Если не убьют, обязательно на обратном пути к Аллочке заеду".

viperson.ru

Док. 654957
Перв. публик.: 27.10.90
Последн. ред.: 08.10.12
Число обращений: 0

  • Василий Гроссман. Жизнь и судьба

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``