Командир дивизии запросил командира полка майора Березкина о положении
в доме "шесть дробь один": не лучше ли отвести оттуда людей?
Березкин посоветовал командиру дивизии не выводить людей, хотя дому и
грозило окружение. В доме находятся наблюдательные пункты заволжской
артиллерии, передающие важные данные о противнике. В доме находится
саперное подразделение, которое может парализовать движение немцев на
танкоопасных направлениях. Немцы вряд ли начнут общее наступление, прежде
чем не ликвидируют этот очаг сопротивления, их правило хорошо известно. А
при некоторой поддержке дом "шесть дробь один" сумеет продержаться долго и
тем расстроить немецкую программу. Так как связные могут добраться до
осажденного дома лишь в редкие ночные часы, а проволочная связь постоянно
рвется, хорошо бы подкинуть туда радиста с передатчиком.
Командир дивизии согласился с Березкиным. Ночью политрук Сошкин с
группой красноармейцев сумел пройти в дом "шесть дробь один", передать
защитникам его несколько ящиков патронов и ручных гранат. Одновременно
Сошкин доставил в дом "шесть дробь один" девушку-радистку и передатчик,
взятый с узла связи.
Вернувшийся под утро политрук рассказал, что командир отряда отказался
написать отчетное донесение, сказал:
- Бумажной ерундой мне некогда заниматься, мы отчитываемся только перед
фрицами.
- Вообще у них там ничего не поймешь, - сказал Сошкин, - все этого
Грекова боятся, а он с ними, как ровня, лежат вповалку, и он среди них,
"ты" ему говорят и зовут "Ваня". Вы извините, товарищ командир полка, не
воинское подразделение, а какая-то Парижская коммуна.
Березкин, покачивая головой, спросил:
- Отчет отказался писать? Это - мужичок!
Потом комиссар полка Пивоваров произнес речь о партизанящих командирах.
Березкин примирительно сказал:
- Что ж, партизанщина? Инициатива, самостоятельность. Я сам иногда
мечтаю: попал бы в окружение и отдохнул бы от всей этой бумажной волокиты.
- Кстати, о бумажной волоките, - сказал Пивоваров. - Вы напишите
подробное донесение, передам комиссару дивизии.
В дивизии серьезно отнеслись к рапорту Сошкина.
Комиссар дивизии велел Пивоварову получить подробные сведения о
положении в доме "шесть дробь один" и вправить Грекову мозги. Тут же
комиссар дивизии доложил о морально-политическом неблагополучии члену
Военного совета и начальнику политотдела армии.
В армии еще серьезней, чем в дивизии, отнеслись к сведениям политрука.
Комиссар дивизии получил указание, не откладывая дела, заняться окруженным
домом. Начальник политотдела армии, бригадный комиссар, написал срочное
донесение начальнику политуправления фронта, дивизионному комиссару.
Радистка Катя Венгрова пришла в дом "шесть дробь один" ночью. Утром она
представилась управдому Грекову, и тот, принимая рапорт сутулившейся
девушки, вглядывался в ее глаза, растерянные, испуганные и в то же время
насмешливые.
У нее был большой рот с малокровными губами. Греков несколько секунд
выжидал, прежде чем ответить на ее вопрос: "Разрешите идти?"
За эти секунды в его хозяйской голове появились мысли, не имевшие
отношения к военному делу: "А ей-Богу, славненькая... ноги красивые...
боится... Видно, мамина дочка. Ну сколько ей, от силы восемнадцать. Как бы
мои ребята не стали с ней кобелировать..."
Все эти соображения, прошедшие через голову Грекова, неожиданно
завершились такой мыслью: "Кто тут хозяин, кто немцев здесь до озверения
довел, а?"
Потом он ответил на ее вопрос:
- Куда вам идти, девушка? Оставайтесь возле своего аппарата.
Чего-нибудь накрутим.
Он постучал пальцем по радиопередатчику, покосился на небо, где ныли
немецкие бомбардировщики.
- Вы из Москвы, девушка? - спросил он.
- Да, - ответила она.
- Вы садитесь, у нас тут просто, по-деревенски.
Радистка шагнула в сторонку, и кирпич скрипел под ее сапогами, и солнце
светилось на дулах пулеметов, на черном теле грековского трофейного
пистолета. Она присела, смотрела на шинели, наваленные под разрушенной
стеной. И ей на миг стало удивительно, что в этой картине для нее уж не
было ничего удивительного. Она знала, что пулеметы, глядящие в проломы
стены, системы Дегтярева, знала, что в обойме трофейного "вальтера" сидят
восемь патронов, что бьет "вальтер" сильно, но целиться из него плохо,
знала, что шинели, наваленные в углу, принадлежат убитым и что убитые
похоронены неглубоко, - запах гари смешивался с другим, ставшим привычным
для нее запахом. И радиопередатчик, данный ей этой ночью, походил на тот,
с которым она работала под Котлубанью, - та же шкала приема, тот же
переключатель. Ей вспомнилось, как она в степи, глядясь в пыльное стекло
на амперметре, поправляла волосы, выбившиеся из-под пилотки.
С ней никто не заговаривал, казалось, буйная, страшная жизнь дома идет
мимо нее.
Но когда седой человек, она поняла из разговора, что он минометчик,
выругался нехорошими словами. Греков сказал:
- Отец, что ж это. Тут наша девушка. Надо поаккуратней.
Катя поежилась не от ругательных слов старика, а от взгляда Грекова.
Она ощутила, что, хотя с ней и не заговаривают, в доме растревожены ее
появлением. Она, казалось, кожей почувствовала напряжение, возникшее
вокруг нее. Оно продолжалось, когда завыли пикировщики, и бомбы стали
рваться совсем близко, и застучали обломки кирпича.
Она все же привыкла несколько к бомбежкам, к свисту осколков - не так
терялась. А чувство, возникавшее, когда она ощущала на себе тяжелые,
внимательные мужские взгляды, по-прежнему вызывало растерянность.
Накануне вечером девушки-связистки жалели ее, говорили:
- Ох и жутко тебе там будет!
Ночью посыльный привел ее в штаб полка. Там уже по-особому
чувствовалась близость противника, хрупкость жизни. Люди казались
какими-то ломкими, - вот они есть, а через минуту их нет.
Командир полка сокрушенно покачал головой, проговорил:
- Разве можно детей на войну посылать.
Потом он сказал:
- Не робейте, милая, если что будет не так, прямо по передатчику мне
сообщите.
И сказал он это таким добрым, домашним голосом, что Катя с трудом
удержала слезы.
Потом другой посыльный отвел ее в штаб батальона. Там играл патефон, и
рыжий командир батальона предложил Кате выпить и потанцевать с ним под
пластинку "Китайская серенада".
В батальоне было совсем жутко, и Кате представлялось, что командир
батальона выпил не для веселья, а чтобы заглушить невыносимую жуть, забыть
о своей стеклянной хрупкости.
А сейчас она сидела на груде кирпича в доме "шесть дробь один" и
почему-то не испытывала страха, думала о своей сказочной, прекрасной
довоенной жизни.
Люди в окруженном доме были особо уверенными, сильными, и эта их
самоуверенность успокаивала. Вот такая же убеждающая уверенность есть у
знаменитых докторов, у заслуженных рабочих в прокатных цехах, у
закройщиков, кромсающих драгоценное сукно, у пожарников, у старых
учителей, объясняющих у доски.
До войны Кате представлялось, что она должна прожить несчастливую
жизнь. До войны она смотрела на подруг и знакомых, ездящих на автобусе,
как на расточителей. Люди, выходящие из плохоньких ресторанов, казались ей
необычайными существами, и она иногда шла следом за такой вывалившей из
"Дарьяла" или "Терека" компанией и прислушивалась к разговору. Приходя из
школы домой, она торжественно говорила матери:
- Знаешь, что сегодня было, меня девичка угостила газированной водой с
сиропом, натуральный, пахнет настоящей черной смородиной!
Нелегко было им на деньги, остававшиеся из четырехсотрублевого
жалования матери, после вычета подоходного и культурного налога, после
вычета госзайма строить бюджет. Новых вещей они не покупали, перешивали
старые, в оплате дворничихи Маруси, убиравшей в квартире места общего
пользования, они не участвовали, и, когда приходили их дни уборки, Катя
мыла полы и выносила мусорное ведро; молоко они брали не у молочниц, а в
государственном магазине, где очереди были очень большие, но это давало
экономию в шесть рублей в месяц; а когда в государственном магазине не
было молока, Катина мать ходила вечером на базар, - там молочницы, спеша
на поезд, отдавали молоко дешевле утреннего, и получалось почти в одну
цену с государственной ценой. На автобусе они никогда не ездили, это было
слишком дорого, а на трамвай садились, когда надо было ехать большое
расстояние. В парикмахерскую Катя не ходила, мама сама подстригала ей
волосы. Стирали они, конечно, сами, лампочку жгли неяркую, чуть светлей
той, что горела в местах общего пользования. Обед они готовили на три дня.
Обед состоял из супа, иногда из каши с постным маслом, и Катя как-то съела
три тарелки супа, сказала: "Ну вот, сегодня у нас обед из трех блюд".
Мать не вспоминала о том, как жили они при отце, а Катя уже не помнила
этого. Лишь иногда Вера Дмитриевна, мамина подруга, говорила, глядя, как
мать и дочь готовятся обедать: "Да, были когда-то и мы рысаками".
Но мама сердилась, и Вера Дмитриевна не распространялась но поводу
того, что происходило, когда Катя и ее мать были рысаками.
Как-то Катя нашла в шкафу фотографию отца. Она впервые увидела его лицо
на снимке и сразу, точно кто-то подсказал ей, поняла, что это отец. На
обороте фотографии было написано: "Лиде - я из дома бедных Азров, полюбив,
мы умираем молча". Она ничего не сказала матери, но, приходя из школы,
вынимала фотографию и подолгу всматривалась в темные, казавшиеся ей
грустными глаза отца.
Однажды она спросила:
- Где папа сейчас?
Мать сказала:
- Не знаю.
А когда Катя пошла в армию, мать впервые заговорила с ней об отце, и
Катя узнала, что отец был арестован в 1937 году, узнала историю его второй
женитьбы.
Всю ночь они не спали, говорили. И все смешалось - мать, обычно
сдержанная, говорила с дочерью о том, как покинул ее муж, говорила о своей
ревности, унижении, обиде, любви, жалости. И удивительно было Кате, - мир
человеческой души оказался таким огромным, перед ним отступала даже
ревущая война. А утром они простились. Мать притянула Катину голову к
себе, вещевой мешок оттягивал Кате плечи. Катя произнесла: "Мамочка, и я
из дома бедных Азров, полюбив, мы умираем молча..."
Потом мать легонько толкнула ее в плечо:
- Пора, Катя, иди.
И Катя пошла, как шли в эту пору миллионы молодых и пожилых, пошла из
материнского дома, чтобы, может быть, никогда в него не вернуться либо
вернуться уже другой, навек разлученной со временем своего недоброго и
милого детства.
Вот она сидит рядом со сталинградским управдомом Грековым, смотрит на
его большую голову, на его губастое, хмурое мурло.
viperson.ru
Док. 654946
Перв. публик.: 27.10.90
Последн. ред.: 08.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
