В это лето жизнь сошла с граней кубиков, с картинок, нарисованных в
букварях. Он увидел, какой синевой горит черное крыло селезня и сколько
веселой насмешливости в его улыбке и покрякивании. Белые черешни светлели
среди листвы, и он влез по шершавому стволу и дотянулся до ягоды, сорвал
ее. Он подошел к теленку, привязанному на пустыре, и протянул ему кусочек
сахара, - окаменев от счастья, увидел милые глаза огромного младенца.
Рыжий Пынчик подошел к Давиду и, ослепительно картавя, предложил:
- Давай деррруться!
Евреи и украинцы в бабушкином дворе походили друг на друга. Старуха
Партыньская заходила к бабушке и протяжно говорила:
- Чи вы чулы, Роза Нусиновна, Соня едет в Киев, опять помирилась с
мужем.
Бабушка, всплескивая руками, смеясь, отвечала:
- Ну, вы бачилы комедию.
Этот мир казался Давиду милей, лучше, чем улица Кирова, где в
асфальтированном колодце гуляла с пуделем завитая, раскрашенная старуха по
фамилии Драко-Дракон, где возле парадного по утрам стоял автомобиль
ЗИС-101, где соседка в пенсне, с папиросой в крашеных губах с бешенством
шептала над коммунальной газовой плитой: "Троцкистка, ты опять сдвинула с
конфорки мое кофе".
Мама его вела ночью с вокзала. Они прошли по освещенном луной булыжной
улице мимо белого костела, где в нише стоял худенький, ростом с
двенадцатилетнего мальчика, склоненный, в терновом венке Иисус Христос,
мимо педтехникума, где когда-то училась мама.
Через несколько дней, в пятницу вечером, Давид увидел, как старики шли
в синагогу в золотистой пыли, поднятой на пустыре босыми футболистами.
Пронзительная прелесть родилась из этого соединения украинские белых
хат, скрипящих колодезных журавлей и ветхих узоров на бело-черных
молитвенных одеждах, кружащих голову бездонной библейской стариной. И тут
же рядом "Кобзарь", Пушкин и Толстой учебники физики, "Детская болезнь
"левизны" в коммунизме", при ехавшие с гражданской войны сыновья
сапожников и портных, тут же рядом инструктора райкомов, склочники и
трибуны из райпрофсоветов, водители грузовиков, агенты уголовного розыска,
лекторы по марксизму.
Приехав к бабушке, Давид узнал, что мама его несчастна. Первой ему
сказала об этом толстая, с такими красными щеками, словно ей всегда
стыдно, тетя Рахиль:
- Бросить такую чудную женщину, как твое мать, чтоб вин уже не дождал.
А через день Давид уже знал, что папа его ушел к русской женщине,
которая старше его на восемь лет, что он зарабатывает в филармонии две с
половиной тысячи в месяц, что мама отказалась от алиментов и живет только
на то, что сама зарабатывает, - триста десять рублей в месяц.
Давид однажды показал бабушке кокон, хранившийся в спичечной коробке.
Но бабушка сказала:
- Фе, зачем тебе эта гадость, выкинь ее скоренько.
Два раза Давид ходил на товарную станцию, смотрел, как грузят в вагоны
быков, баранов, свиней. Он слышал, как бык громко замычал, то ли он
жаловался, то ли просил жалости. Душа мальчика наполнилась ужасом, а мимо
вагонов шли железнодорожные рабочие в оборванных, замасленных куртках и не
повернули утомленных, худых лиц в сторону кричащего быка.
Через неделю после приезда Давида бабушкина соседка Дебора, жена
рабочего-слесаря с завода сельскохозяйственных машин Лазаря Янкелевича,
родила первенца. В прошлом году Дебора поехала гостить к сестре в Кодыму,
и ее во время грозы ударило молнией; ее откачивали, засыпали землей, и она
два часа лежала, как неживая, а этим летом родила ребенка. Пятнадцать лет
она не имела детей. Об этом бабушка рассказала Давиду, добавила:
- Так говорят люди, но ей, кроме того, делали в прошлом году операцию.
И вот бабушка с Давидом зашли к соседям.
- Ну, Лузя, ну, Деба, - сказала бабушка, поглядев на двуногого зверька,
лежавшего в бельевой корзине. Она произнесла эти слова каким-то грозным
голосом, точно предупреждая, чтобы отец и мать никогда не относились
легкомысленно к случившемуся чуду.
В маленьком доме у железной дороги жила старуха Соркина с двумя
сыновьями, глухонемыми парикмахерами. Их боялись все соседи, и старая
Партыньская рассказывала Давиду:
- Воны тыхи, тыхи, докы не напьются. А як выпьють - кыдаються друг на
друга, пидхватят ножи и крычать, верещать, як кони!
Как-то бабушка послала с Давидом библиотекарше Мусе Борисовне баночку
сметаны... Комнатка у нее была крошечная. На столе стояла маленькая
чашечка, к стене была прибита маленькая полочка, на ней стояли маленькие
книжки, а над кроваткой висела маленькая фотография. На фотографии была
снята мама с Давидом, завернутым в пеленочку. Когда Давид посмотрел на
фотографию, Муся Борисовна покраснела и сказала:
- Мы с твоей мамой сидели на одной парте.
Он прочел ей вслух басню про стрекозу и муравья, а она прочитала ему
тихим голосом начало стихотворения: "Плакала Саша, как лес вырубали..."
Утром двор гудел: у Соломона Слепого ночью украли шубу, зашитую на лето
и пересыпанную нафталином.
Когда бабушка узнала о пропаже шубы у Слепого, она сказала:
- Слава Богу, хоть чем-нибудь этого разбойника наказать.
Давид узнал, что Слепой был доносчиком и, когда происходило изъятие
валюты и золотых пятерок, он выдал много людей. А в тридцать седьмом году
он снова выдавал людей. Из тех, кого он выдал, двое были расстреляны, а
один умер в тюремной больнице.
Ужасные ночные шорохи, невинная кровь и пение птиц - все соединилось в
кипящую, обжигающую кашу. Понять ее Давид смог бы через много десятков
лет, но жгущую прелесть и ужас ее он день и ночь ощущал своим маленьким
сердцем.
viperson.ru
Док. 654878
Перв. публик.: 26.10.90
Последн. ред.: 05.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
