В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
1. 48 Назад
1. 48
Двенадцатого декабря, в день рождения Давида, мама купила ему
книгу-сказку. На лесной поляне стоял серенький козлик, рядом тьма леса
казалась особо зловещей. Среди черно-коричневых стволов, мухоморов и
поганок видна была красная, оскаленная пасть и зеленые глаза волка.
О неминуемом убийстве знал один лишь Давид. Он ударял кулаком по столу,
прикрывал ладонью от волка полянку, но он понимал, что не может оградить
козленка.
Ночью он кричал:
- Мама, мама, мама!
Мать, проснувшись, подходила к нему, как облако в ночном мраке, - и он
блаженно зевал, чувствуя, что самая большая сила в мире защищает его от
тьмы ночного леса.
Когда он стал старше, его пугали красные собаки из "Книги Джунглей".
Как-то ночью комната наполнилась красными хищниками, и Давид пробрался
босыми ногами по выступавшему ящику комода в постель к матери.
Когда у Давида бывала высокая температура, у него появлялся один и тот
же бред: он лежал на песчаном морском берегу, и крошечные, величиной с
самый маленький мизинчик волны щекотали его тело. Вдруг на горизонте
поднималась синяя бесшумная гора воды, она все нарастала, стремительно
приближалась. Давид лежал на теплом песочке, черно-синяя гора воды
надвигалась на него. Это было страшней волка и красных собак.
Утром мама уходила на работу, он шел на черную лестницу и выливал в
банку из-под крабовых консервов чашку молока, об этом знала худая
побирушка-кошка с тонким, длинным хвостом, с бледным носом и заплаканными
глазами. Однажды соседка сказала, что на рассвете приезжали люди с ящиком
и отвратительную кошку-нищенку, слава Богу, наконец увезли в институт.
- Куда я пойду, где этот институт? Ведь это совершенно немыслимо,
забудь ты об этой несчастной кошке, - говорила мама и смотрела в его
умоляющие глаза. - Как ты будешь жить на свете? Нельзя быть таким ранимым.
Мать хотела его отдать в детский летний лагерь, он плакал, умолял ее,
всплескивал в отчаянии руками и кричал:
- Обещаю тебе поехать к бабушке, только не в этот лагерь!
Когда мать везла его к бабушке на Украину, он в поезде почти ничего не
ел, - ему казалось стыдно кушать крутое яйцо или взять из засаленной
бумажки котлету.
У бабушки мама пожила с Давидом пять дней и собралась обратно на
работу. Он простился с ней без слез, только так сильно обнял руками за
шею, что мама сказала:
- Задушишь, глупенький. Здесь столько клубники дешевой, а через два
месяца я приеду за тобой.
Возле дома бабушки Розы была остановка автобуса, ходившего из города на
кожевенный завод. По-украински остановка называлась - зупынка.
Покойный дедушка был бундовцем, знаменитым человеком, он когда-то жил в
Париже. Бабушку за это уважали и часто выгоняли со службы.
Из открытых окон слышалось радио: "Увага, увага, говорыть Кыив..."
Днем улица была пустынна, она оживлялась, когда шли по ней студентки и
студенты кожевенного техникума, кричали друг другу через улицу: "Белла, ты
сдала? Яшка, приходи готовить марксизм!"
К вечеру возвращались домой рабочие кожзавода, продавцы, монтер из
городского радиоцентра Сорока. Бабушка работала в месткоме поликлиники.
Давид в отсутствие бабушки не скучал.
Возле дома, в старом, никому не принадлежавшем фруктовом саду, среди
дряхлых, бесплодных яблонь, паслась пожилая коза, бродили меченные краской
куры, всплывали по травинкам немые муравьи. Шумно, уверенно вели себя в
саду горожане - вороны, воробьи, и, как робкие деревенские дивчины,
чувствовали себя залетевшие в сад полевые птицы, чьих имен Давид не знал.
Он услышал много новых слов: глечик... дикт... калюжа... ряженка...
ряска... пужало... лядаче... кошеня... В этих словах он узнавал отзвуки и
отражения родной ему русской речи. Он услышал еврейскую речь и был
поражен, когда мама и бабушка заговорили при нем по-еврейски. Он никогда
не слышал, чтобы мать говорила на языке, непонятном ему.
Бабушка привела Давида в гости к своей племяннице, толстой Ревекке
Бухман. В комнату, поразившую Давида обилием плетеных белых занавесок,
вошел главный бухгалтер Госбанка Эдуард Исаакович Бухман, одетый в
гимнастерку и в сапоги.
- Хаим, - сказала Ревекка, - вот наш московский гость, сын Раи, - и тут
же прибавила: - Ну, поздоровайся с дядей Эдуардом.
Давид спросил главного бухгалтера:
- Дядя Эдуард, почему тетя Ревекка вас называет Хаим?
- О, вот это вопрос, - сказал Эдуард Исаакович. - Разве ты не знаешь,
что в Англии все Хаимы - Эдуарды?
Потом заскреблась кошка, и когда, наконец, ей удалось когтями
распахнуть дверь, все увидели посреди комнаты девочку с озабоченными
глазами, сидевшую на горшке.
В воскресенье Давид пошел с бабушкой на базар. По дороге шли старухи в
черных платках и заспанные, угрюмые железнодорожные проводницы, надменные
жены районных руководителей с синими и красными сумками, шли деревенские
женщины в сапогах-чоботах.
Еврейские нищие кричали сердитыми, грубыми голосами - казалось, им
подавали милостыню не из жалости, а от страха. А по булыжной мостовой
ехали колхозные грузовики-полуторки с мешками картошки и отрубей, с
плетеными клетками, в которых сидели куры, вскрикивавшие на ухабах, как
старые, болезненные еврейки.
Больше всего привлекал и приводил в отчаяние, ужасал мясной ряд. Давид
увидел, как с подводы стаскивали тело убитого теленка с полуоткрытым
бледным ртом, с курчавой белой шерсткой на шее, запачканной кровью.
Бабушка купила пестренькую молодую курицу и понесла ее за ноги,
связанные белой тряпочкой, и Давид шел рядом и хотел ладонью помочь курице
поднять повыше бессильную голову, и поражался, откуда в бабушке взялась
такая нечеловеческая жестокость.
Давид вспомнил непонятные ему мамины слова о том, что родня со стороны
дедушки - интеллигентные люди, а вся родня со стороны бабушки - мещане и
торгаши. Наверное, потому бабушка не жалела курицу.
Они зашли во дворик, к ним вышел старичок в ермолке, и бабушка
заговорила с ним по-еврейски. Старичок взял курицу на руки, стал
бормотать, курица доверчиво кудахтнула, потом старик сделал что-то очень
быстрое, незаметное, но, видимо, ужасное, швырнул курицу через плечо - она
вскрикнула и побежала, хлопая крыльями, и мальчик увидел, что у нее нет
головы, - бежало одно безголовое куриное туловище, - старичок убил ее.
Пробежав несколько шагов, туловище упало, царапая сильными, молодыми
лапами землю, и перестало быть живым.
Ночью мальчику казалось, что в комнату проник сырой запах, идущий от
убитых коров и их зарезанных детей.
Смерть, жившая в нарисованном лесу, где нарисованный волк подкрадывался
к нарисованному козленку, ушла в этот день со страниц сказки. Он
почувствовал впервые, что и он смертей, не по-сказочному, не по книжке с
картинкой, а в самом деле, с невероятной очевидностью.
Он понял, что когда-нибудь умрет его мама. Смерть придет к нему и к ней
не из сказочного леса, где в полумраке стоят ели, - она придет из этого
воздуха, из жизни, из родных стен, и от нее нельзя спрятаться.
Он ощутил смерть с той ясностью и глубиной, которая доступна лишь
маленьким детям да великим философам, чья сила мысли приближается к
простоте и силе детского чувства.
От стульев с просиженными сиденьями, на которые были положены фанерные
дощечки, от толстого платяного шкафа шел спокойный, добрый запах, такой
же, как от бабушкиных волос, платья. Теплая, обманно-спокойная ночь стояла
вокруг.
viperson.ru

Док. 654877
Перв. публик.: 26.10.90
Последн. ред.: 05.10.12
Число обращений: 0

  • Василий Гроссман. Жизнь и судьба

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``