Вечером в блиндаже летчики не спали, лежа на нарах, курили и разговаривали. Скотной за ужином выпил прощальные граммы и напевал:
Машина в штопоре кружится,
Ревет, летит земле на грудь,
Не плачь, родная, успокойся,
Меня навеки позабудь.
Великанов все же не выдержал, проболтался, и стало известно, что полк
перебазируется под Сталинград.
Луна поднялась над лесом, и беспокойное пятно засветлело меж деревьев.
Деревня, расположенная в двух километрах от аэродрома, лежала словно в
золе, темная, притихшая. Летчики, сидевшие у входа в блиндаж, оглядывали
чудный мир земных ориентиров. Викторов смотрел на легкие лунные тени от
крыльев и хвостов "яков", тихонько подпевал певцу.
И вынут нас из-под машины,
Поднявши на руки каркас,
Взовьются в небо ястребочки,
В последний путь проводят нас.
А те, что лежали на нарах, беседовали. Говоривших не было видно в
полутьме, но они хорошо знали Друг друга по голосу и, не называя имен,
отвечали на вопросы и задавали вопросы.
- Демидов сам просился на задания, он без воздуха худел.
- Помнишь, под Ржевом, когда мы сопровождали "петляковых", восемь
"мессеров" на него навалилось, он бой принял, семнадцать минут держался.
- Да, сменять истребителя на "юнкерса" - целесообразная вещь.
- Идет в воздухе и поет. Я каждый день его песни вспоминаю. Он и
Вертинского пел.
- Развитой, москвич!
- Да, уж этот в воздухе не бросит. Всегда за отстающим следил.
- Ты его и не узнал хорошо.
- Узнал я. Напарника видишь в полете машины. Он мне раскрылся.
Скотной закончил очередной куплет песни, и все притихли, ожидая, пока
он снова запоет. Но Скотной не стал петь.
Он повторил известную на боевых аэродромах поговорку, сравнивавшую
жизнь летчика-истребителя с короткой детской рубашонкой.
Заговорили о немцах.
- Его тоже сразу определяешь, какой сильный, настойчивый, какой ловит
простачков, клюет сзаду, караулит отстающего.
- У них, в общем, пары не так крепки.
- Ну, не скажи.
- Фриц в раненого зубами вцепится, а от активного уйдет.
- Один на один, пусть у него и две железки, я его собью!
- Ты не обижайся, но я бы за сбитого "юнкерса" не стал бы звание
присваивать.
- Таран - вот русская натура.
- А чего мне обижаться, ты у меня звания не отнимешь.
- Да, насчет тарана у меня мысль давно есть... Я его еще ударю
винтярой!
- Таран на догоне - вот таран! Загнать его в землю: с дымом, с газом!
- Интересно, командир полка корову и кур возьмет с собой на "дуглас"?
- Их уже порешили всех: солят!
Кто-то протяжно и задумчиво проговорил:
- Я бы в хороший клуб зайти сейчас с девушкой постеснялся, отвык
совсем.
- Зато Соломатин не стесняется.
- Или завидуешь, Леня?
- Завидую факту, а не объекту.
- Ясно. Верен до гроба.
Потом все стали вспоминать бой под Ржевом, последний перед выходом в
резерв, когда семь истребителей столкнулись с большой группой "юнкерсов",
шедших на бомбежку в сопровождении "мессеров". И казалось, каждый говорил
о себе, но это казалось - говорили об общем.
- На фоне леса их не видно было, а поднялись - сразу заметно. Идут в
три яруса! Я сразу признал "Ю-восемьдесят семь": ноги торчат, нос желтый.
Тут уж сел поудобней: ну, будет дело!
- А я сперва подумал: это разрывы зенитных.
- Солнце, конечно, способствовало этому делу! Я прямо с солнца на него
свалился. Я левым ведомым шел. Тут сразу меня метров на тридцать
подкинуло... Подкачал - ничего, самолет слушается! Пошел на "юнкерса" всем
оружием, подзакоптил его, а тут "мессер", длинный, как щука желтоносая,
дал вираж, но опоздал. Вижу, - по мне огоньки, идет синяя трасса.
- А я вижу, моя трасса в его черных плоскостях кончается.
- Увлекаешься!
- Я еще в детстве пускал змеев, отец драл меня! А на заводе был, семь
километров в аэроклуб ходил после работы, язык на плечо, а ни одного
занятия не пропустил.
- Нет, ты сюда послушай. Он меня - поджег: масляный бак, трубки
бензиновые. Внутри загорелся. Пару! А тут еще ударил мне в козырек, разбил
очки, стекла летят из козырька, слезы текут. Ну я что, - рванул под него,
сорвал очки! Соломатин меня прикрыл. И знаешь - горю, а страха нет, -
времени не хватает! Сел все же, сам не обгорел, сапоги сгорели, самолет
сгорел.
- Я же вижу - сейчас свалят нашего парня. А я еще два виража сделал, он
мне помахал: иди! Я был не парный, кидался вышибать "мессеров" у тех, кто
нуждался.
- Ох, и я же тогда привез пробоин, избили меня, как старую куропатку.
- Я двенадцать раз ходил на этого фрица, подзакоптил! Вижу - мотает
головой - верный куш есть! На расстоянии двадцати пяти метров пушкой его
сбил.
- Да, вообще надо сказать - немец не любит бой на горизонталях,
старается перейти на вертикальный.
- Вот это сказанул!
- А что?
- Да кто же этого не знает? Это уж в деревне девки знают: он отрывается
от резких виражей.
- Эх, "чаечек" надо было тогда получше прикрыть, там люди хорошие.
Потом стало тихо, и кто-то сказал:
- Уйдем завтра чуть свет, а Демидов останется тут один.
- Ну, ребята, кто куда, а я в сберкассу, - надо в деревню сходить.
- Прощальный визит - пошли!
Ночью все вокруг - река, поля, лес - было так тихо и прекрасно, что
казалось, в мире не может быть ни вражды, ни измены, ни голода, ни
старости, а одна лишь счастливая любовь. Облака наплывали на луну, и она
шла в сером дыму, и дым застилал землю. Мало кто ночевал в эту ночь в
блиндажах. На лесной опушке, у деревенских заборов мелькали белые платки,
слышался смех. В тишине вздрагивало дерево, испуганное ночным сновидением,
а иногда речная вода неразборчиво бормотала и вновь беззвучно скользила.
Пришел горький час для любви - час разлуки, час судьбы, - одну, что
плачет, забудут на второй день, других разлучит смерть, кому-то судьба
присудит верность, встречу.
Но вот пришло утро. Заревели моторы, плоский самолетный ветер прижал
охваченную смятением траву, и тысячи тысяч водяных капель затрепетали на
солнце... Боевые самолеты, один за другим взбираясь на синюю гору,
поднимают в небо пушки и пулеметы, кружат, ждут товарищей, строятся
звеньями...
И то, что ночью казалось таким необъятным, уходит, тонет в синем
небе...
Видны серые коробочки-дома, прямоугольники огородов, они скользят,
уходят под крыло самолета... Уже не видна тропка, поросшая травой, не
видна могила Демидова... Пошли! И вот лес дрогнул, пополз под крыло
самолета.
- Здравствуй, Вера! - сказал Викторов.
http://lib.ru/PROZA/GROSSMAN/lifefate.txt
viperson.ru
Док. 654867
Перв. публик.: 23.10.90
Последн. ред.: 05.10.12
Число обращений: 0
Василий Гроссман. Жизнь и судьба
|
