Россия: институты гражданского общества

В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян

Аксенов всю жизнь доказывал бессмертие души, и после смерти тоже. В гробу на сцене Большого зала ЦДЛ лежал величественный старик, похожий на лорда, но совершенно не похожий на Аксенова. Аксенов улетел.

Полтора года он странствовал между жизнью и смертью, перенес две операции, но так был надолго сделан, что даже возвращался иногда в сознание. Речи не было. Смотрел внимательно, с крайним изумлением. Однажды даже смог сесть в постели и выпил чаю. Об этом с надеждой передавали из уст в уста (в Москве всегда о нем говорили, что бы он ни сделал).

Теперь он умер и переменился сразу, до неузнаваемости, снова доказав, что душа есть и что она куда-то девается. Провожать его шла нескончаемая толпа - по перекрытой Большой Никитской, в тот самый ЦДЛ, который он так любил в молодости и презирал в зрелости, в место богемных сборищ начала шестидесятых и позорных проработок конца семидесятых. Здесь входили в легенду его радостные ранние дебоши, здесь он отмечал выход "Звездного билета" и "Затоваренной бочкотары", здесь его клеймили за "Метрополь" и исключали из союза, сюда он триумфально вернулся - но прежнего ЦДЛ уже не было. Да и кутежей он уже не любил, хотя гордо называл ночную Москву "самым свингующим городом мира".

В толпе, шедшей его провожать, представлены были два поколения: шестидесятники и семидесятники. Дальше - тишина. То ли в России нет писателей моложе пятидесяти, то ли поминали его где-нибудь в другом месте. Впрочем, двадцатилетних тоже хватало. В основном это были мальчики и девочки с блицами и микрофонами. Все они выцепляли в толпе медийные лица и спрашивали одно: "Что значит для вас Аксенов?" Мэтры переадресовывали этот вопрос мальчикам и девочкам, и они смущенно улыбались.

Что до великих шестидесятников, несмотря на болезни и разногласия, они собрались. Вознесенский с Зоей Богуславской, Ахмадулина с Мессерером, Евтушенко, Войнович, художник Игорь Обросов, саксофонист Алексей Козлов, Галина Волчек, Игорь Волгин, Станислав Лесневский; из младших - Кабаков, Королев, Веллер...

Ахмадулина: "Сейчас, когда легкий вздох Аксенова растворился в осиротевшем мире, я больше всего хочу, чтобы не кануло, не исчезло его ненавязчивое, беспечное поучение...>>

Вознесенский вернувшимся голосом читал написанное недавно: "Не облыжная, не казенная боль за ближнего, за Аксенова. Наша жизнь - как дом без фасада. Держись, Васята". Это был измененный вариант - напечатал он другой. А ведь действительно, дом без фасада: всю жизнь на виду. И Вознесенский, и особенно Аксенов, чьи романы (в обоих смыслах), переезды, дружбы и ссоры всегда были достоянием широчайшей публики. По нему сверяли ощущения и догадки. На его выбор ссылались. Цитатами из его радиовыступлений на "Свободе" обменивались, как паролями. "Почему он выбрал Биарриц? Потому что в нем слышится биоритм. Этим биоритмом жива его проза, которая по самому устройству своему - истинные белые стихи" - это снова Вознесенский, клонящийся набок, едва держащийся на сцене, но читающий стоя, рубящий воздух рукой в стиховом ритме прежним бессмертным эстрадно-стадионным жестом.

Евтушенко читал из старого: "Уходят друзья, кореша, малолетки, как будто с площадки молодняка. Нас кто-то разводит в отдельные клетки от некогда общего молока". Его приход сюда - решение трудное и благородное: лет двадцать они с Аксеновым провели в тихой, благородно не афишируемой вражде, хотя до того дружили долго и крепко. Аксенов оценил бы это позднее примирение: в "Таинственной страсти", кусками опубликованной еще при его жизни, а целиком выходящей сейчас, о Евтушенко много горьких страниц, но любви и откровенного подчас любования тоже хватает; таланту Аксенов прощал многое.

Богуславская вспоминала, как в 1975 году Аксенов возил мать, Евгению Гинзбург, по Европе: на своей машине, советской, разумеется, и многократно чиненной - сам все умел, был страстным автомобилистом, - провез по Польше, Чехословакии, Франции, Германии, гордился ее безупречным французским и немецким, на которых ей - впервые за семидесятилетнюю жизнь! - выпало поговорить с носителями языка. Этой поездки он добивался всеми правдами и неправдами, вырвал ее - мать должна была увидеть Европу, о сыром, ночном, вольном воздухе которой он лучше всех сказал в "Ожоге" и "Цапле". А был уже написан и ушел в самиздат "Крутой маршрут", уже лежал в столе тот самый "Ожог", который попал в семьдесят седьмом в органы, после чего Аксенова вызвали и предупредили: "Либо нам с вами придется расстаться, либо...>> Но он и тогда не уехал, хотя чудом не погиб под Казанью в подстроенной автокатастрофе. Держался до 1980 года, до исключения из союза, до приглашения в Штаты с лекциями и лишения гражданства.

...Я смотрел на шестидесятников, на почти не изменившегося Войновича, на восстановившегося после трех инсультов Вознесенского, на Ахмадулину, чей голос после первых фраз стремительно набирает прежнюю хрустальную высоту, - и думал: Господи, как же сильна оказалась та радиация! Словно в пасмурном российском небе пробили над ними окно - и это поколение, натерпевшееся в юности, терявшее родителей в детстве, голодавшее во время войны, охаиваемое ренегатами и завистниками, было облучено небывалой всероссийской и всемирной известностью. Заряд той надежды на иллюзорную и краткую симфонию народа и власти подарил им потрясающую жизнестойкость.

Аксенов умел страстно ненавидеть всё, что мучает человека, всех, кто получает удовольствие от этого мучительства; унижения, отчаяние, бессильную жажду отмщения он переживал с той же силой, с какой радовался любым проявлениям дружества и свободы. Его книги внушают силу и решимость и многих еще научат презирать касторово-хлорный дух нищеты и стадности, доносительства и трусости. Его радостная мощь и стилистическое богатство никуда от нас не денутся, конечно, и люди, которые нуждаются в драгоценном витамине его прозы, тоже никуда не исчезнут. Надо же нам когда-нибудь собраться с силами и победить овладевший страной морок - тут-то и будет нам опорой роскошный, искрящийся, пылкий, сострадательный, милосердный, неумолимый Аксенов, лучший русский писатель своего поколения, магаданский юноша Толя фон Штейнбок из "Ожога", победивший всех Ченцовых и Клизмецовых. Мальчик, сданный в детдом после ареста родителей и плакавший в обнимку с игрушечным львенком - единственным, что у него осталось.

Но он вырос и "сделал" всех, и дал надежное оружие своим ученикам и последователям. Нам остались "Редкие земли", "Кесарево свечение", "Победа", "Рандеву", "Жаль, что вас не было с нами".

Хорошо, что вы были с нами.

Быков Дмитрий
Издательский Дом "Собеседник" 14.07.2009
http://www.c-cafe.ru/days/bio/39/035_39.php

Док. 654417
Перв. публик.: 14.07.09
Последн. ред.: 24.09.12
Число обращений: 0

Аксенов Василий Павлович

Ахмадулина Белла (Изабелла Ахатовна)

Богуславская Зоя Борисовна

Вознесенский Андрей Андреевич

Войнович Владимир Николаевич

Волчек Галина Борисовна

Евтушенко Евгений Александрович

Мессерер Борис Асафович

Волгин Игорь Леонидович

Разработчик