В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Евгений Носов: Тепа Назад
Евгений Носов: Тепа
- Вот такая, стало быть, история. Недаром сказано: не родись красивым, а родись счастливым... Все, как у людей. - Петровна потуже затянула концы белого платочка.

Три года прожила она на стороне, при внуках. За это время перевелась вся ее деревенская живность. Огород так одичал, что потом едва отлопатила, от осота отбила. Сразу по приезде выскребла полы; словно гаданье, раскидала цветные половички, от соседей возвернула свою гераньку, та как и была - вся в алом цвету. Не утерпела, еще по дороге понюхала: ах ты, родненькая моя, пахнет-то как! Аж слеза навернулась. Проходивший мимо отец Василий заново освятил жилище, самолично зажег лампаду в святом углу.

Принялась жить...

Солнышко всходит да заходит, дни бегут, а заботы, окромя огорода, нету: ни тебе покормить кого, ни приголубить. Не привыкла так-то жить - пусторуко. Выйдет за порог, а во дворе - ни живой души.

И пошла Петровна по знакомым яичек поспрашивать, чтобы изнова квохтушек завести. Набрала ровно дюжину - из разных рук, с тем чтобы и у нее курочки стали разными. На дворе веселее, когда одна в крапушку, другая с хохолком, а иная - вся в рюшах. И чтоб петушок удачным оказался: хозяином на дворе был, не шастал по соседям. От него весь порядок в заводе. Ну, конечно, чтобы и на песню был дока. Особенно на раннюю Пасху. Любила она, когда небо в синих проталинах, теплынь, даже в дом не охота. Первая пчелка прямо из снежницы пьет. В соседней Покровке заутренний колокол эдак медово кладет поклоны. А петухи - как оглашенные! И ее тоже: крылами машет, старые перья от себя метет. Да как наддаст, наддаст - хоть подушкой накрывайся. Ведь толечко отгорланил, еще в ушах не улеглось, а он, переморгнув, уже заново гребень на спину закидывает, на цыпочки встает. Похоже, и петухи благовесту радуются.

Этакого певня и мнила себе Петровна: из дюжины-то яичек, кто-нибудь, Бог даст, кочетком да проклюнется.

Принесла из чулана решето, выстлала донце пеньковой куделью и, перекрестясь, бережно уложила яички на мяконькое, а под решето подсунула резиновую грелку с теплой водой. Все это гнездовье обвязала старенькой шалью и стала ждать. А чтобы не сбиться со счета, на самоварной лучине нанесла первую отметину. Одна мета - один день, а их двадцать одна полагается: ровно три недели.

Все прошла, все исполнила Петровна, как присоветовала покровская зоотехничка Вика Сергеевна. Ни одной ночи сполна не выспала, еще потемну вставала греть да наливать воду, а сами яички - на другой бок поворачивать. И в последний раз собралась было двадцать первую насечку сделать, а он, золотенький, возьми да и пикни: "Пинь!" - будто капля сронилась в пустое ведерко. Дескать: а вот и я! И пошло капать: пинь да пинь... К вечеру все до единого из скорлупок выломились. Поначалу Петровна даже растерялась: эвон, сколько и все хорошенькие! В золотой пушок одетые, глазки чернявенькие, с понятием, а пальчики уже с коготками. Стоит, голубчик, на лапках-крестиках, туда-сюда раскачивается да вдруг как припустится бежать, пока не запнется, не опрокинется через голову. Один туда побежит, другой - сюда. Петровна округлила их руками, чтоб не разбежались, а рук-то и не хватает. Была бы квохта-мама - та знает, что с ними делать: присядет, натопорщит перья, раскинет крылья и доверительно, журчащим голоском покличет погреться. Все мамы одинаковы - что цыплячьи, что щенячьи: последнее тепло готовы отдать. Но и еда тоже греет. Петровна поколупала заведомо приготовленное яичко, мелко искрошила его на тарелку и выставила угощенье на половичок. Однако цыплята не сразу поняли, что к чему, толпятся вокруг посудинки, некоторые попусту пробуют склевывать с ободка нарисованные незабудки. Тогда Петровна сжала кулак, выставила указательный палец и, совсем как настоящая курица, принялась стучать ногтем по тарелке. Малыши с любопытством глядели, что делала Петровна-мама, и вот один из них, самый понятливый, самый шустрый, мелькнув зачатками крылышек, взгромоздился на край тарелки, покачался-покачался, обретая равновесие, и, царапая коготками глянец поливы, съехал на попе в самый ворох яичного крошева. "Цып-цып!" - тоже доверительно, ласково звала Петровна, продолжая постукивать по тарелке. Поняв, что надо делать, первым заскочивший птичик тоже стукнул в край тарелки, но, догадавшись, откуда исходил манящий запах, наконец попал в желтую крошку и осторожно, закрыв глаза, проглотил свою первую добычу. "Ну что же вы?" - подбадривала Петровна остальных, все еще не сумевших одолеть приподнятую круговину тарелки. "Яичко свеженькое, сладенькое. Вон братец ваш уже по второму разу клюнул. Оно ведь так: кто смел, тот и за двоих съел. А то как же?". Но первое яичко не столько склевали, сколь на лапах по дорожке разнесли.

Через неделю они уже вовсю подбирали с разостланной во дворе газетки пшенную кашу - крутенькую, рассыпчатую, да еще норовили закусить и мухой, тут же нахально потиравшей лапки, или склевать пробегавшего по газете перепуганного муравьишку. Одним словом, стали потихоньку обвыкаться на белом свете и больше не прятались под Петровниной юбкой от пролетавшего воробья. А тот, что первым залез в тарелку, так непоседой и оставался, с каждым днем пуще прежнего. Еще не виделось особых примет, а Петровна как-то сама-собой определила, что этот-то непременно станет кочетом. На его подкрылках раньше, чем у других, заострились белые остинки, которые уже через несколько дней обнажили туго свернутые маховые перышки. Почувствовав на себе этакую обнову, шустрик возымел желание привстать на лапах и помахать еще не оперившимися подкрылками. Ветру, конечно, не получилось, но на однокашниц произвел должное впечатление, поскольку те все еще оставались в своих желтых пухлявых трико и пока еще махать им было нечем.

Имелся у Петровны и еще один кочеток на примете. Тельцем он был покрупнее остальных цыпляток и на ногах повыше. Но какой-то медлительный, вроде как не выспавшийся. Едва из-за тучек проглянет солнце, как он зажмуривается и замирает в млеющем забытьи, как бы про что-то думает. Усомнилась Петровна: здоров ли? Но вроде ничего, из рук вырывается упрямо, сильный такой. И вообще - предпочитал жить самолично. Петровна частенько не досчитывалась его, когда собирала выводок на ночлег, но он, негодный, даже не пикнет, не подаст голосу, что, мол, я тут, в дворовой мураве затерялся. Оперяться он не спешил, как бы не замечал своего ясельного костюмчика, теснившего в плечах и шаге. Он успел замарать себе лоб в цепкую вишенную смолу. К смоле прилипла одуванчиковая пушинка, и он выхаживал с ней, будто с бантиком, вовсе не замечая этого украшения.

А еще приметила Петровна, что он никогда не гонялся за мурашами, а только следовал за ними, разглядывал со своего высока. За все эти чудачества она назвала его Тепой: уж больно он какой-то неловкий, одним словом - недотепа.
К середине лета закурчавились Петровнины цыплята. Разоделись в свой веселый трикотаж: три курочки получились чернявенькие, три в мелкую серую смушку, а остальные выбрали себе мягкий каштановый цвет. Ну, прямо, красавицы! Правда, на маленьких аккуратных головках еще не было никаких украшений - ни гребешков, ни сережек, да и мини-хвостики едва проступали между полами молодых крыльев. Шустрик тоже принарядился: накинул на себя огнистый, расшитый позолотой, выпускной офицерский мундирчик. На ногах - желтые чешуйчатые сапожки с заострившимися шпорцами на пятах. На темечке пока еще ничего тоже не наросло, а только обозначился розовый галунчик, из которого потом, аж к третьему Спасу, возвысится бордовый зубчатый гребень, который положен лишь в генеральском чине.

Про себя Петровна называла разбитного петушка Магометкой, потому что яичко, из которого он объявился, подарил ей Магомет Сундуков, заезжий муж прежней заведующей здешним сельпо Зинки Теребневой. У них полон двор всяких кур и болтливых индюков. На птичьи окорочка они и дом построили, и машину купили. Магомет - человек, видать, знающий.

- На, дарю... - сказал Магомет, потерев яичко о свой волосатый, пухлый живот - Заводи на здоровье! Конкурентом будешь.

- Мне чтоб петушок получился.

- Будет тебе петух, - кивнул Сундуков. - Это яичко я на тарелке крутил. Все сошлось: петушком будет!

- И чтоб петь умел... - попросила Петровна.

- Веселый будет! - заверил Магомет. - Говорю тебе точно. Спать не даст!

И нос у петуха крючком получился - совсем, как у Магомета, припомнила Петровна. Вылитый Магометка.

На Тепе особенных обновок не появилось, немного оперились только крыльца, остальное все еще пребывало в первородном сквозном пушку, так что казалось, будто Тепа хаживал в одном распахнутом пиджаке, но без штанишек. Чудак, право!

Невесть кем сказано: большие дети - большие заботы.

Ну, казалось бы: одеты, накормлены - Петровна уже и хлебушка, и рубленой травки стала добавлять - чего же еще? А вот поди ж ты: начали выяснять отношения - кому первому клевать, а кому опосля. Магомет, завидев Тепу, прямо-таки из себя выходит. Едва тот к еде, как и он тут как тут, клювом замахивается. А еще курочки невеститься начали. Ну, не всерьез, конечно, а так, пококетничать малость. То павой пройдет на долгих ногах или тоненьким голоском затюрлюкает. От этого Магометка еще рьяней делается. Так и наскакивает, так и намекает: "Пойдем, выйдем...". Конечно, Тепа, будучи повесомей и повыше на крепких ногах, мог бы и сдачи дать. Но юные прелестницы пока еще его не занимали, не пришел черед, и он уединялся в дворовых зарослях просвирника и спорышевой муравки.

Как-то раз Петровна даже изловила Магомета и, удерживая его за бока, принялась подразнивать им Тепу, чтобы тот, осерчав, в конце концов, набросился бы на своего соперника. Она рассчитывала, что если Тепа задаст Магометке трепку и почувствует над ним свое превосходство, то таким способом утвердится в правах хозяина курятника. Но глупый Тепа не понимал, чего от него хотят, и не стал клевать затиснутого Магометку в голое темечко, а только пятился назад и удивленно, на высокой ноте спрашивал: "Что такое? Что такое?"

Зато Магометка, хватая воздух когтистыми лапами и взъерошив свою золотистую манишку, улучил-таки момент и так сильно, с вывертом стукнул Тепу в самую маковку, что в клюве его осталось несколько выщипнутых перьев.

- Что такое!? - еще больше удивился Тепа, потрясая головой.

...А между тем Тепа тоже наконец определился в своем одеянии. Сюртучок на нем выперился отменный - перышко к перышку. Если перышко имело темную окантовку, то следующее, перекрывавшее его перо - обязательно с белой торочкой. И так все - с верху до низу - и плечи, и спинка, и бриджики: пометка темная - следом пометка белая, темное - белое. А вместе - приятная тонкая рябость, как у крупной кольчатой вязки, И ничего лишнего, один только многозубый пунцовый гребень, будто замшевый гвардейский берет, свободно опадавший на правый глаз, с оранжевым отрешенным зраком.

Заходила соседка, любовалась Тепой:

- Вот бы такую породу завести. Какой красавец!

- Да ить как заведешь? - пожаловалась Петровна. - Своих подружек никак не замечает. Вот вижу, нравится он курочкам. Они и так около него, и эдак... А он, дурной, все растет, никак не остановится. Только недавно в перо оделся. Нет в нем петушиного гонора. Я дак и голоса его не слыхала. Другие петушки уже пробуют кукарекать. Первое коленце кое-как возьмет, а на втором - осекнется - учится. А этот, как немтырь. Может, к нему все еще придет, да когда - уж скоро зазимки? А Магометка, идол, в чем только душа? - такой натурный, совсем этого заневолил. Не то, что к курице - к еде не подпускает. Я и так - посажу его на колени да тайком с ладони кормлю. Дак Магомет, ежели увидит, сразу подскакивает и норовит меня ущипнуть: дескать, не смей на него зерно тратить, мне лучше отдай! Вишь, синяки на ногах - его работа.

- А я бы, девка, так сделала, - посоветовала соседка. - Вот днями Успенье будет, возьми да и свари петушиную лапшицу. Да и меня на петушатинку пригласи.

- Да жалко, - не одобрила Петровна. - Птица же. Она ведь без понятия...

- Как же без понятия! Это мое! И твое - тоже мое!

- Ну что поделаешь? У них так заведено. С людей пример берут...

- А я бы живо такому башку оттяпала. И вся тебе морока... - упорствовала соседка. - Ведь им все одно вместе не жить.

- Как можно? Я же их от самого яичка лелеяла.

- Ну тогда к Парфенихе сходи, - засмеялась соседка. - Попроси какого-нибудь приворота. Чтоб от кур не воротило.

- Да ну тебя! - отстранилась Петровна. - Смеешься, что ли?
- Ну тогда живьем продай.

- Кому продашь? Это ж надо в город ехать. А как от огорода поедешь - картошку скоро копать. Ладно, пусть пока бегает...

Свозить Магомета на городской рынок долго не получалось. А потом навалилась картошка. Это сколько же надобно почертоломить лопатой, пока перевернешь вверх дном эти пятнадцать соток. Под конец и спина столбняком возьмется, десять раз ойкнешь, пока последнюю картошину с земли подберешь. Копает Петровна, а сама все по небесам шарится, не копятся ли тучи, не заходит ли невзгода? А ты, говорят, не жадничай, сажай поменьше. Дак как же поменьше, ежели тут вся твоя жисть. Пенсию выглядать - шею свихнешь. А денежки кажин Божий миг нужны. Без копейки и охнуть боязно. Иной пуздырек растирки дороже ведра картошки. А на Петровне всяких болестей, что кужучек на чулках. А под запись уже никто ничего не дает. Это прежде бывало: придешь в сельпо и говоришь Зинке: запиши пару селедок под яички. Ладно бы брать картошку под соху - споро и неуморно: утром начали - к вечеру того же дня пошабашили. Еще девочкой была, лошадкой выпахивали. Тихо, без грохоту, без керосину, разве что конь хвостом свистнет, когда мухи одолеют. В сухую погоду картошка так и катится на обе стороны из-под лемехов. Да где ее теперь найдешь, эту сошку, разве что в музее. Да и конь ныне редок, всех со свету посживали: дескать даром корм ест. Перешли на трактора. А тракторов наделали - выше избы росту. Где ж ему, такому дуралею, к примеру, на Петровнином огороде разъезжать? То смородинный кустик своими галошами сотого размера притопчет, то сарайку заденет, аж из-под крыши ласточкины гнезда попадают.

Картошку выкопать - еще не вся забота. Ведь и потом ей надо лад дать: от лишней земли избавить, на ветерке просушить, в погреб перетащить да и там с ведрами - вниз - вверх, вниз - вверх. На все - руки-руки нужны. А их запасных-то и нетути. Какие достались - кривые, с шишками на суставах, с черноземным маникюром. Поднесет Петровна пальцы ко рту, дует на них ветром, а они от ведерных дужек полымем горят, аж слезы за пазуху ручьем бегут.

С картошкой до самого Воздвиженья проваландалась, до самого дня, когда все ползучие гады на зиму в кучу сползаются, лезут во всякие щели, в погреба, ежели не заперто...

Уж и утренние росы калеными стали, мокрая юбка аж до обеда сохнет, а она все ведрами бренькает.

Перевернутая земля для птицы полна поживы: червяк ли, поздний кузнечик, а то забытый переспелый огурец весело до семечек раздолбать. Радуется Петровна: пусть куры вдоволь набегаются, вот, раздождится, еще взаперти насидятся. И только Тепа все один да в стороне.

И надумал он себе занятие: Петровну с картошкой до погреба провожать. Она во двор, и он за ней. Иногда наперед забежит, первым вышагивает, вроде как дорогу кажет. "Ты бы взял у меня ведерко да пособил, - горестно усмехалась Петровна. - Ах, недотепа ты мой!" И жестко утверждалась: "Вот досыплю закром и повезу Магомета на базар. Дадут рубль - за рубль отдам, не стану упираться".

Завсегда после уборки огорода Петровна надолго выбывала из строя. И когда у сына в Тюмени жила. И на этот раз не минуло...Уложил ее этот распроклятый ревматизм. Страсть, как ноги выкручивает. Привязался к ней еще с артельных бураков. Ну да какие хворости, какое лежанье? Водицы принести надо? Надо! Хоть один раз за пару ден. Печку истопить тоже надо: уже иней под забором на полдня ложится, пар изо рта валит. Куда ж еще: Покров на дворе! Зима - вот она.

Да забыла помянуть, что два раза за день, утром и вечером, в сарайке курам сыпануть обсевков надобно. А еще забота - изловить Тепу, занести в сени и там отдельно от всех покормить бедолагу. Совсем извелся в приживалах, даже полегчал чуть ли не вполовину. Заметила Петровна, что Тепу не пускают на общий насест, где куры, прижимаясь друг к дружке, коротают долгие и уже лютоватые ночи. А среди них Магомет - как "фон-барон", пристроился в самом теплом месте, нос за пазухой, в рыжей манишке греет.

Взяла Петровна молоток, ножовку и, несмотря на хвори, соорудила Тепе отдельную, свою собственную засидку - в уголке, подальше от коллективного насеста, чтобы сверху не падал на него помет.

В ту лихую ночь Петровна коротала на печи, на старой, вытертой кухлянке - грела ноги. Ночь пала студеная, метельная: трещала матица, взахлеб выло в печи, секло ледяной дробью в запушенные окна. Петровна почему-то вспомнила из дальнего далека, что нынче Кузьминки, которые считались куриным днем. На обед варили кочета во щах, звали на похлебку родственников. А накануне приглашали батюшку, окропить насест, чтобы яички в доме не переводились. Вспомнилась и давняя прибалачка:

Восседайте, гости, кругом,
Полепнее друг ко другу:
Будет петушатинка,
А попу - курятинка.

- Нынче бы, в куриный день Магометке наверняка не поздоровилось бы. За его злую шкоду и неправедность, - на печи вершила свой суд Петровна.

А еще за обедом возбронялось грызть мослы и хрустеть куриными костями - будто бы дурная примета.

А над крышей все скрипела с тонким подвывом старая ветла, и, тревожно слушая ее, Петровна боялась, что не сдюжит она - падет и напрочь разбросает трубу.
viperson.ru

Док. 651414
Перв. публик.: 07.06.00
Последн. ред.: 07.06.12
Число обращений: 0

  • Носов Евгений Иванович

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``