Я же говорил, что забью!
Андрий Шевченко
Пройдя шагов тридцать, он так и споткнулся о другое чудо.
На земле под его ногами валялся паспорт, а еще чуть поодаль - лицензия на Сванидзе и советский рубль. Он поднял то, другое, третье, сунул в карман брюк и сказал неведомым воришкам:
- Спасибо, ребята!
Где-то он даже читал или слышал, что если человека обокрали один раз, то очень даже могут обокрасть на другой день и на третий. Человек как бы попадает в струю потрошения.
Идя дальше, он с благодарностью думал о ребятах. Какие все-таки хорошие наши русские люди! Пиджак свистнули, а документы подбросили прямо под ноги обворованному.
- Есть у нашего народа сердце, есть! - ликовал Дмитрий Емельянович. На него вдруг нахлынул мощнейший поток счастливых воспоминаний жизни, где каждый человек представал с какой-то почти ангельской стороны. Первой вспомнилась проводница Наташа с ее детьми, которые превращались в пальто и шубы. Он бы сейчас так и расцеловал ее ямочки на щечках и этих детей! Тихозерский царствующий дом он проехал мимо, мысленно унесшись в Ульяновск, где ему припомнилась Инесса, глупая гупёшка. Очень она, конечно, бомбардировочная, но в душе хорошая. Жалко ее, так и не нашла своего мужика, да и найдет ли?.. Еще жальче - бесконтактную, беззлобную дурёшку, так ведь и погубит себя в дурмане псевдоиндийских благовоний. И Галантерею жалко с ее Псевдопеле, а также и пионерок в гостинице "Красной" нельзя было не пожалеть, как они у него от субботника прятались. А до чего ж приятно было вспомнить хабинских казаков-кубанцев! Что за люди! Каждый - как песня! И жены ихние очень правильно себя вели - нельзя допускать такого либерализма в отношениях, чтобы ты поутру приходишь со вчерашними собутыльничками, а жена тебе должна прием на правительственном уровне устраивать!
С неожиданным добром вспомнились чеченцы, которые не перерезали им горло, а отпустили на волю в Моздоке. И, конечно же, образ генерала, теперь, когда Дмитрий Емельянович был далек от этого непредсказуемого человека, представал в самом лучезарном и героическом виде. Казалось, придешь в Светлоярск, а там уже памятник ему стоит, ведь он говорил, что бывал в родном городе Выкрутасова. И надпись на постаменте: "Герой России Виктор Светлоярский".
Постепенно, побывав мысленно в Нижнем Новгороде и в Ярославле, с восторгом вспомнив подвиг Нины, не поддавшейся его соблазнению и сохранившей верность мужу. Дмитрий Емельянович возвратился воспоминанием в Москву, пожалел стареющую в иззебренном кругове Тамару, а заодно и Марину, не понимающую, что она губит душу, занимаясь жульничеством в компании с такими, как Людвиг.
Пришло время для Раисы. И он простил ее. Простил и сказал:
- Живи, Рая! И будь счастлива, если сможешь. Может, и в твоем Гориллыче человеческое проснется, ведь недаром считается, что некоторые люди произошли от обезьян.
Он отвел добрых полчаса своего пути на воспоминания о той счастливой жизни, которую прожил, будучи мужем Раисы. Там много было хорошего. Но ведь все не вечно. Нельзя быть все время счастливым. К тому же, как сказал поэт, есть покой и воля. И Дмитрий Емельянович в эти утренние часы своего сорокалетнего юбилея как никогда в жизни испытывал радость обладания и тем, и другим - и покоем и волею!
Наконец, воспоминания вернули его в юношескую пору, в Светлоярск двадцатипятилетней давности, где он был впервые по уши влюблен в соседскую девочку Наташу Лодочкину, грациозную, высокую, красивую...
- Наташенька! - промолвил он со слезами в голосе. - Я иду к тебе! Оказывается, я всю жизнь любил тебя и только тебя! Как же меня крутило по жизни, как навыкрутасило! Это же надо было весь мир объездить, и даже более того - всю Россию обойти, - чтобы только вернуться к тебе! Казалось бы, чего проще - сел на поезд Москва-Светлоярск и прилетел, но нет - вон какими лабиринтами плутал, за три моря ходил синицу искать. Ловил воробья в небе, думая, это журавль, а журавль рядом стоял.
- Батюшки! Кукожево! - воскликнул Дмитрий Емельянович наисчастливейшим голосом. Он входил в село, на подступах к которому стоял дорожный указатель: "Кукожево". А это означало очень и очень многое. Это означало, что до Светлоярска отсюда рукой подать - каких-нибудь пять или шесть километров.
Он бойко прошагал через Кукожево и вышел на финишную прямую. И тут величественная и глубинная мысль охватила все его существо в таком масштабе, что сладчайшие слезы крупными алмазами выкатились из глаз. Он понял, что и Россия, точно так же, навыкрутасившись до опупения, вернется однажды на круги своя. Это непременно произойдет рано или поздно. И все, стоящее вверх тормашками, подпрыгнет - хоп! - и приземлится на ноги своя. И наступит благословенная тишина. И все скажут: "Господи! Хорошо-то как!" А враги заверещат от ужаса, бросятся вводить санкции и все такое, снова затрубят о правах человека, и очень страшна будет погибель врагов России, с ужасающим воем низвергнутся черти в низшую лигу!
Последний отрезок пути до Светлоярска возвращающийся блудный сын посвятил думам о России, которые постепенно стали такими нежными и прозрачными, что захоти он переписать их на бумагу - ничего бы не вышло. И много было на этом отрезке пути радостных слез и счастливых вздохов.
- Господи! Как хорошо! - то и дело слетало с трепетных губ Выкрутасова.
И наконец впереди показался и стал медленно, величественно и гордо расти его Светлоярск. Все ближе, ближе и ближе. Дмитрий Емельянович даже стал ход замедлять, чтобы растянуть это неизъяснимое наслаждение - возврата в родительский дом.
В последний раз он был в Светлоярске Бог знает когда. Постойте, когда же? Помнится, тоже шел чемпионат мира. Но не предыдущий, американский, а позапрошлый, итальянский. Стало быть, восемь лет тому назад, вот когда это было! Восемь лет! Стыд и позор! Наши, кстати, тогда очень плохо играли. В своей подгруппе заняли аж последнее место. А в самой подгруппе царило нечто невообразимое - какой-то кукиш, а не подгруппа! Наши обыграли камерунцев четыре-ноль, но камерунцы выкинули фортель - обыграли Румынию и Аргентину и заняли в подгруппе первое место благодаря ничейному результату между румынами и аргентинцами, которые, обыграв нас, заняли второе и третье места. Очень все тогда удивлялись подобному раскладу.
- Память-то! Память! - ликовал Дмитрий Емельянович. Голова у него была нестерпимо ясная. Он мог бы сейчас сесть и вычертить таблицы результатов всех последних чемпионатов мира. Быть может, ошибаясь в точности счета матчей, но безошибочно вспоминая итоги - кто у кого выиграл или кто с кем вничью сыграл.
- Не верите? - смеялся Выкрутасов, разговаривая с воображаемым скептиком. - Ну, пожалуйста, назовите мне любой чемпионат. Какой-какой? Шестьдесят шестого года в Англии? Наша подгруппа? Да это детский сад, милейший! Наши орлы тогда всех обули в своей подгруппе. Сначала корейчиков то ли три-ноль, то ли четыре-ноль, потом макаронников один-ноль, это уж я точно помню, а потом чилийцев, - кажется, два-один. В четвертьфинале встретились с мадьярами и выиграли. Но в полуфинале сломались на немцах. А в матче за третье место уступили португалам. В итоге оказались четвертыми. Еще есть вопросы? То-то же! Кстати, Лев Иванович, вас и тогда не включили в символическую сборную мира, как и на предыдущих двух первенствах, в Чили и в Швеции, хотя вы всегда стояли на воротах, как лев. Что-чтo? В Чили? Пожалуйста. СССР-Югославия два-ноль, СССР-Колумбия глупая ничья четыре-четыре, СССР-Уругвай два-один, вот только не помню, Мазуркевич стоял тогда в воротах у уругвайцев... Нет, не стоял! Точно, он в Англии впервые появился и потом играл на мексиканском и немецком чемпионатах. Дальше в Чили? Дальше в Чили мы в четвертьфинале проиграли как раз Чили. Два-ноль?.. Нет, два-один. Так-то вот, дорогой Лев Иванович. А манифест мы восстановим, вы не волнуйтесь. Что вы говорите? Задание потруднее? Пожалуйста. Как играла сборная Кувейта? Вы бы еще спросили, как играла сборная Кукожева! Но могу и про Кувейт. Она играла на чемпионате мира в Аргентине в семьдесят восьмом году. Заняла в своей подгруппе, конечно же, последнее место после Англии, Франции и Чехословакии, причем с чехами сыграла в ничью, не то ноль-ноль, не то один-один. А больше ни Кувейт, ни Кукожево на чемпионатах мира по футболу не выступали. Как видите, Лев Иванович, память моя в полной форме. Восстановим манифест слово в слово!
Чем ближе к Светлоярску, тем все больше воспалялся мозг Дмитрия Емельяновича, чемпионаты мира и Европы вставали пред мысленным взором гения политинформации в своей исполинской полноте, подобные картам звездного неба над нами и кардиограммам нравственного закона внутри нас. В сложнейшие интриги этих судьбоносных спортивных состязаний давнего и недавнего прошлого причудливо вплетались факты биографии самого Выкрутасова, как доураганного, так и постураганного периода. Он чувствовал все боли и радости столь остро, будто не Роберто Баджо, а он не забил бразильцам в серии послематчевых пенальти в финале американского чемпионата; будто не Виктор Понедельник, а он заколотил победный гол югославам в финале первого чемпионата Европы; будто не Эскобар, а он отправил мяч в сетку ворот своей сборной и затем был застрелен у себя дома в Колумбии. И наоборот, - будто не Гориллыч, а Гуллит и Ван Бастен, забившие голы нашим в финале европейского розыгрыша в восемьдесят восьмом, вышибли его из Москвы, швырнув в жерло урагана; будто в плену он был не только с генералом многофамильным, но еще с каким-то хорошим человеком - то ли с Луисом Менотти, то ли с Гердом Мюллером, то ли с Гари Линекером; и будто в кармане брюк его лежала лицензия на казнь не волосянистого телесущества, а того гада-судьи, который засудил нам в Мексике матч против бельгийцев.
Чем ближе к Светлоярску, тем больше Дмитрий Емельянович являл собой образец пророка, постившегося в пустыне, которому вдруг открылись все истины и сущности мирозданья и который спешит теперь в свой Иерусалим к народу. К народу, который, как водится, побивает своих пророков. Увы, в этом смысле Дмитрию Емельяновичу не суждено было стать исключением из правила.
Он вошел в Светлоярск в воскресенье 12 июля 1998 года, утром, в половине одиннадцатого. Душа его бурлила от радости возвращения в родной город, и всем встречным прохожим он говорил:
- Здравствуй, земляк!
Или:
- Здравствуй, сестра-светлоярочка!
Очень мало кто отвечал ему взаимной приветливостью. В основном шарахались, принимая вернувшегося блудного сына либо за сумасшедшего, либо за пьяного. Но это нисколько не смущало его, не портило радости. За полчаса он дошел до улицы Победы, которая начинается от берега реки Светлой и заканчивается около Гусячьего пруда. Это уже была самая последняя финишная прямая. Там, на берегу Светлой, ждал его родительский дом. Здесь, на Гусячьем пруду, не плавало ни единого гуся, но тоже было хорошо.
Эти трое встали вдруг перед Дмитрием Емельяновичем, словно стенка при подаче штрафного. Он сказал им:
- Здорово, землячки! - А они ему:
- Слушай, дай червончик на опохмелку.
Он сунул руку в карман и достал советский рубль:
- Земляки, вот все, что у меня осталось.
- Издевается, куркуль! - сказали земляки и устремились руками в карманы брюк Выкрутасова. Вытащили паспорт и лицензию на Сванидзе. От досады их так и скрутило.
- Хрена ты без денег ходишь, козел? - спросили они.
- А, не колышет! - весело махнул рукой вернувшийся пророк.
- Зато нас колышет, петушина! Мы тут со вчерашнего маемся, а ты без денег ходишь!
- Вы токо гляньте, мужики, на кого он, падла, работает! - воскликнул тут один из земляков, разглядывая лицензию.
- На кого? - встревожились двое других.
- На Сванидзе!
- Какого еще Сванидзе?
- А такого, который в телевизоре сидит, таракан такой, якобы грузин. Такая вражина, братцы! А этот на него пашет!
- Да вы непра...ак! - квакнул Выкрутасов, потому что получил сильнейший удар под дых, наклонился, хватая ртом воздух, и тотчас поймал слева в челюсть, откинулся навзничь, упал, и удары посыпались со всех сторон, словно мячи на футбольное поле с неба, как в детском кинофильме про старика Хоттабыча. Его били ногами и только ногами, били сильно, вкладывая в каждый удар всю свою неопохмеленную душу. Вот и сбывалась его дикая мечта о том, чтобы вернуться к отчему дому и умереть на его пороге. Чуть, только чуть не дошел до порога!..
- Что ж вы делаете, басаи проклятые! - запищал где-то далеко женский голос, почему-то знакомый. - Получите, гады! На тебе, на тебе! Ну погодите же, вас еще поймают! Ах ты, Боже мой, как человека отчудохали! Господи, да ведь это же... Дима! Это вы? Быть такого не может!
Его приподняли и усадили спиной к стене дома. В голове стоял полный ураган.
- Да за что же они вас так, Дима?
Он, наконец, открыл залитые кровью глаза и увидел свою спасительницу. Это была Наташа. Проводница из поезда Самара - Светлоярск.
- Поделом мне, - сказал Выкрутасов. - Спасибо им. Правильно сделали земляки!
- Ну да, правильно, вот еще! - возмущалась Наташа. - Разве можно человека бить?
- Милицию надо бы вызвать, - сказала какая-то прохожая старушка.
- А она есть у нас? - сказала еще какая-то прохожая.
- Не милицию, а хотя бы "скорую". Вон, кровь из брови как хлещет, швы надо накладывать.
- Пойдемте, пойдемте ко мне. - Наташа стала поднимать Выкрутасова на ноги. - Я тут вон в том доме живу.
- Бери, бери, - засмеялась старушка. - Тебе за одного битого двух небитых дадут. Да с зарплатой!
- Оставьте меня, Наташа, - сказал Выкрутасов, поднявшись и опираясь на проводницу милосердия. - Ступайте своей дорогой.
- Да идемте же, горе мое! - тащила его Наташа.
- Говорю же, бросьте меня, - упирался, но все же шел битый. - Я никто, вы понимаете, никто!
- Вы таких слов не говорите, - жалела его проводница.
- Вас жизнь била. Да еще в родном городе побили.
- И правильно побили! - самобичевался Выкрутасов. - Надо было до смерти забить! Я же ничтожество! Я... знаете, кто я? Я - чудище из коробки! Меня на трансфер выставили! Я - кругово иззебренное!
- Да иди же ты, кругово, не тормозись! - иронично сердилась Наташа, переходя на "ты".
- Брось меня! - не утихал битый. - Я манифест не сберег! Я - буфетофорист белоболка! Вот я кто! Я пьяный с парашютом единственный раз в жизни прыгал, а тебе врал, что у меня сто прыжков напрыговка!
- Ну что же, не соврешь - не расскажешь, - утешала его сердобольная. - Вот уже наш дом, наш подъезд...
Истекающий кровью из брови Выкрутасов уже не упирался, послушно шел к Наташе, но продолжал раскрывать ей свою подлую сущность:
- Нет, брось меня! Я и к чеченцам в плен попал по пьяни! Пил, как сволочь! Они меня даже в плену не захотели долго держать. Побрезговали. Поняли, какое я ничтожество, что за меня даже старого советского рубля не дадут.
- Все ж таки, сколько они вас там промурыжили, черти! Ты говорил, полгода?
- Врал! Врал, как последняя Лебедь! Сутки! Какой там сутки - часу я у них в плену не провел! Они даже зарезать меня не смогли - не хотели руки марать.
- Ох, чует мое сердце, это ты от нервного шока на себя наговариваешь, - говорила Наташа, подведя его к двери квартиры и доставая ключи.
- Если бы от нервного шока, если бы наговаривал! - стонал Дмитрий Емельянович, перегибая палку в своем самобичевании. - А знаешь ты, сколько у меня баб было за последние три недели? Я развратник. Наташенька, пойми это! Я в Краснодаре в гостинице двух проституток у себя в номере ночевать оставлял!
Что удивительно, в последних словах не было ни доли перехлеста. Они же и впрямь ночевали у него в номере, спасаясь от милицейского субботника. И развратничал Выкрутасов в истекшие три недели не хуже, чем какой-нибудь хип-хопник, звезда эстрады.
- Тише ты, дурачок, у меня же дети дома, старики, - перепугалась эстрадных откровений Наташа.
- Да я - на-на казачья! - воскликнул Выкрутасов, вспомнив меткое словцо одной из жен в станице Хабинской. - И никакой я не казак, а дешевый выкрут.
- Сядь-ка здесь! - усадила Наташа дешевого выкрута в потерханное кресло, стоящее в прихожей. Из кухни вышла встревоженная пожилая женщина, - по-видимому, мама Наташи. Из комнаты смотрели дети - трое мальчиков, как и было сказано ранее.
- Батюшки! Кто это? - всплеснула руками мама.
- Потом, мама, потом объяснения! - сказала Наташа. - Несите пену-лупену, йод, бинты, тряпки! Сама она бросилась в ванную комнату.
- Вот так, ребятушки, - виновато сказал детям Выкрутасов. - Гляньте, как лупцуют нашего брата!
- Дядя, а вы кто? - спросил один из мальчиков.
- Кто-кто... - вздохнул окровавленный. - Жак Ив Кусто! Чудище из коробки, вот я кто!
- Сиди, чудище, - заворчала вернувшаяся Наташа, прикладывая к ранам влажное полотенце. Мама принесла банку с мазью, пузырек йода, тряпки и бинты.
- Оставьте меня, - тихо терпел муки исцеления битый. - Я - сектант ЦСКА-Динамо, видьядхар липовый! Я Париж люблю, а сам в соколы возмездия лезу! Поросенок я!
В туалете загрохотала вода в унитазе, и вскоре оттуда появился лысый пожилой человек.
- Здрасьте, - сказал он. - Что тут у вас происходит?
- Да ничего страшного, уже все позади, - отвечала Наташа, намазывая раны какой-то чудодейственной мазью, от которой кровь переставала сочиться. - Во-о-от! Лучше моей пены-лупены ничего нету.
"Так, - с горечью подумал Выкрутасов, - эта, значит, окажется просто колдуньей!" Но Наташа улыбнулась, впервые заиграв ямочками на щеках, и никак не вписывалась в образ колдуньи. Дмитрий Емельянович от этой улыбки вмиг успокоился. Да и при Наташином отце ему уже неловко было бы продолжать малодушное самобичевание.
- Извините меня, - произнес он голосом вполне нормального человека. - Я тут подрался малость около вашего дома.
- Подрался! - возмутилась Наташа. - Ничего себе подрался! Я иду, а он на земле валяется, и его алкаши с Плехановки ногами по лицу бьют. Отбила его, а потом глянула - он в моем вагоне недавно ехал, да хороший человек, из Москвы в родной город навсегда возвращается. Возненавидел Москву.
- Светлоярец? - спросил отец.
- Светлоярец, - с теплом произнес это слово Выкрутасов. - Да мало того, я ведь тоже на улице Победы родился и вырос, только на том конце. У меня отец и мать там живут в доме у самой реки. Выкрутасовы.
- Выкрутасовы? - обрадовался отец. - Да ты Емелькин сын?
- Точно!
- Да мы же с ним в одном классе учились! Лисик моя фамилия. Николай Лисик!
- Мне про вас говорил отец... - стал припоминать липовый видьядхар.
- Ну и ну! - обрадовалась Наташа, накладывая на голову недобитка бинты. - Вот ведь как мир тесен!
- А он сказал, что он - чудище, - сказал младший малыш, у него у единственного оставалось испуганное выражение лица.
- Ну - чудище! - сияла ямочками Наташа. - А сказку-то про аленький цветочек вспомни. Там тоже сперва чудище являлось, а потом оказалось, что это добрый молодец заколдованный.
- Точно! - впервые улыбнулся и Выкрутасов. - Заколдованный я. Расколдуйте, братцы!
- За что ж они тебя так разукрасили? - спросила мама Наташи. - Чем ты им поперек встал?
- Да за все хорошее, - еще больше улыбнулся заколдованный. - До свадьбы заживет! - махнул он рукой, и ему совсем стало хорошо, потому что он понял, с кем у него предстоит свадьба. Что ж, бывает и такое - шел к одной Наташе, а нашел другую. - А кто из вас старший? - спросил он мальчиков.
- Я старший,- сказал Ваня.
- Говорят, у тебя волшебная палочка есть, которой ты своих братьев в пальто и шубу для мамы превратил?
- Ну есть, а что?
- Вот и расколдуй меня, чтобы я больше не был чудищем. Сделаешь?
- Сделаю,- вздохнул Ваня старший.
http://sp.voskres.ru/prose/segen1.htm
viperson.ru
Док. 648641
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0
Александр Сегень. Русский ураган
|
