Тут кто-то подсчитал, что за свою жизнь, бегая по футбольному полю, я пробежал расстояние от Парижа до Пекина и обратно.
Мишель Платини
Он шел быстрым шагом в сторону заката. Теперь он понимал, что иной дороги, кроме как в Светлоярск, у него нет и быть не может. Катюша оказалась последней соломинкой, за которую он схватился, чтобы избежать позора возвращения блудного сына без ничего домой. Но эта соломинка оказалась скользким монархическим бревном, которое только крутилось в руках, но не спасало.
- Ишь ты! - кипел и клокотал изгнанник. - Она в ихнюю личную жизнь не заглядывает! А надо бы заглянуть. Меня!.. За Париж!.. А я, между прочим, с собственной сестрой не сожительствую! Это как называется? Эльцест? Инцест? Ишь вы!
Его удручало то обстоятельство, что не он бежал по собственному почину, а его выгнали с треском. Но, с другой стороны, не надо было утруждаться писанием прощальных писем. Да и какая разница? Он о них более не вспомнит, пусть хоть и впрямь царь-инвалид встанет на ноги и взойдет на русский престол.
- А, кстати, откуда сынок-то нагулялся? - продолжал он зло вслух разговаривать. - Не от того ли старшего братца, который в Самаре с женой не уживается? А-а-а! Вот, где настоящая-то тайна! Все остальное - чушь царячья!
Все сразу становилось на свои места. Никакая она не сумасшедшая, а очень ловкая проходимка. Придумала серию отвлекающей ерунды, все эти туфтовые котлеты по-пожарски, все эти знамена, карты, иконы, мечи липовые. Да еще и сокровища Тихого озера. Тоже мне - озеро Титикака! В Титикаке до сих пор ныряют и не могут найти тонны золота инков, а она хочет в средней полосе России те же бесполезные нырки производить,
Да чушь, конечно! Мозгопудрие, да и только. На самом деле все, может быть, гораздо страннее. Завлекают так людей, а потом ночью - чик по горлу, а органы - за границу, для пересадки. Или не чик, а в живом виде - в Чечню, в рабство. То-то она, помнится, так напряглась, когда он ей про чеченский плен рассказывал! Это неспроста. И почему он, здравомыслящий человек, сошел с поезда без копейки денег и потащился с двумя чемоданами в добровольную кабалу? Тут не обошлось без гипноза. Конечно. Она сразу на него странно глазела, потом стала плести про то, что у него на лице все написано...
Дмитрий Емельянович остановился и громко шлепнул себя ладонью по лбу, даже присел на корточки, отчего прохожие тихозерчане заоглядывались на него.
- Ах я дура-а-ак! Ну какой же приду-у-урок! - причитал изгнанник. - Чуть было в такую опасную зону не вляпался!
Одно только было непонятно - почему они не смирились с его бунтом, а выгнали, да еще и денег предлагали? Но и тут можно было найти объяснение. Просто они увидели в нем человека, которого трудно будет сломить, который способен оказать сопротивление. Наконец, который и не в таких передрягах бывал и выбрался сухим из воды.
- Испуга-а-ались Дмитрия-то Выкрутасова, - ликовал он, снова продолжая путь на закат и пока еще не задумываясь о направлении. Бегство из очередного плена пока еще не перетекло в степенное возвращение домой.
Когда стемнело, он, наконец, спохватился, что не знает точно, Светлоярск по отношению к Тихозеру находится западнее, севернее или восточное.
- Вот это да! - воскликнул он, оглядываясь по сторонам и обнаруживая себя на какой-то дикой окраине. Некоторое время он пребывал в задумчивости, но все пути мыслей сводились к одному жестокому решению - он никому и нигде не нужен, а поэтому надо идти и идти, пока не свалишься.
И он продолжил свой путь вслепую, ночь была настолько теплая, что он даже снял пиджак и нес его под мышкой. Однажды дуновеньем дерзкой мысли он чуть было не отшвырнул от себя и это имущество, вместе с паспортом, опустошенным портмоне и лицензией на Сванидзе. Так вдруг захотелось остаться полностью никем, без паспорта, без имени, даже без права совершить праведный суд над врагом Отечества. Но он, слава Богу, сдержался. В другой раз слезы скрутили его, и он дал им полную волю, как парусу в шальную погоду; они струились по его лицу, и никто их не видел, а он их не вытирал. Иссякнув, они так же свободно сами высохли, оставив на щеках соляные дорожки. А изгнанник все шел и шел...
Он проснулся на рассвете и долго не мог припомнить, как укладывался под этим деревом, как спал, что снилось. Озираясь по сторонам и позевывая, он стал прикидывать, доводилось ли ему хоть раз в жизни спать вот так, на земле, в лесу, и признал, что подобное произошло в его жизни впервые. Он встал и пошел дальше по лесу, ему попадались грибы, причем довольно много - белые, подосиновики, подберезовики, но ему не во что и незачем было их класть, и такое тоже происходило с ним впервые. Он обожал собирать грибы, но так редко в его жизни удавалась хорошая грибалка, по пальцам можно пересчитать. И вот теперь они, будто в насмешку, выбегали ему навстречу и, казалось, смеялись ему в лицо: "Не сорвешь! Не сорвешь!" Он старался идти так, чтобы солнце держалось справа, иначе можно было совершить круг и возвратиться к тому дереву, под которым прошедшей ночью ему предоставился вольный ночлег. Он шел так довольно долго, покуда не набрел на грибника. Приближаясь к нему, даже заволновался - не утратил ли за время одиночества дара речи?
- Здравствуйте, - сказал он грибнику.
- И вам здравствовать, - отвечал тот, подозрительно осматривая странную личность, одетую не по-грибному и без корзины.
- Со мной случилось несчастье, - продолжал Выкрутасов и вновь вынужден был прибегнуть к вранью, ведь не пересказывать же первому встречному-поперечному всю историю своей жизни за последние три недели. - Меня чем-то опоили, ограбили и бросили в лесу. Я с трудом соображаю. Очнулся под деревом. Скажите, далеко ли отсюда до Светлоярска и в каком направлении путь держать?
- Вот оно что... - пробормотал грибник. - Да ведь до Светлоярска отсюда ого-го как далеко. Ежели туда пойдете, там будет Пехотинка. Но я лучше советую вам идти вон туда, немного подальше, но там вы придете в Соколиное, оттуда ходит автобус до Тихозера, а от Тихозера на электричке доедете до своего Светлоярска.
- А что все-таки лежит на пути в Светлоярск, Соколиное или Пехотинка? - спросил изгнанник.
- Пехотинка.
- Спасибо. И вот еще, скажите, вчера как французы с хорватами сыграли?
- Оживает память-то! - засмеялся грибник. - Выиграли лягушатники, два-один победили херватых. Все же, товарищ, пить надо поменьше, вот вам мой совет. До свиданья!
С тем они и расстались. Дмитрий Емельянович зашагал далее в направлении Пехотинки, как показал ему грибник. Дабы не утратить все же дар речи, изгнанник перебрасывался сам с собою некоторыми фразами:
- Есть еще и среди грибников нормальные люди... Стало быть, в финале Бразилия - Франция... А ведь могут и победить французишки у себя на Сен-Дени... А если я и двенадцатого буду по лесам шастать?.. Да, брат, в лесах-то уж точно телевизора не сыщешь!.. Классный все же мужик - не коммунист, не монархист, не демократ, не сектант, а нормальный русский человек - грибы собирает и футболом интересуется... А в матче за третье-то место кто с хорватами играть будет? - вдруг всполошился он. Очень ему было боязно - не одичать бы! Вот и сейчас испугался, что не вспомнит простейшее - кто проиграл бразильцам в полуфинале. Но нет, вспомнилось: - Да голландцы же! Слава тебе, Господи! Голландцы! Может, успею дойти до дома?..
Полчаса ли прошло, час или больше, но лес наконец кончился, путник вышел на проезжую дорогу и еще через какое-то время добрел до Пехотинки. Это был его первый пункт на пути из Тихозера в Светлоярск. Здесь он попил воды из колодца и малодушно пожалел, что отказался от тридцати рублей мелочью в доме царя-инвалида. Чувство голода скребло ему желудок, а здесь, в пехотинской столовой, можно было, наверное, недорого перекусить. Но, покидая Пехотинку, он взял себя в руки и сказал самому себе:
- Нет уж, дорогой мой, пусть это будет твое чистилище! Как там говорил генерал?.. Пургаторий! Ты должен пройти это расстояние пешком и впроголодь. Впр-р-р-роголодь!
Это слово ему очень приглянулось. В нем была его верига, он мысленно написал его у себя на лбу как девиз, он нес его на своих плечах, как крест, но оно не удручало его, а наоборот - вдохновляло. Он всю свою жизнь неплохо питался, даже когда лишился заработка. Даже в эти три недели позорного изгнания он не просто не голодал, а можно сказать - обжирался! Пришло, пришло времечко искупить это обжорство, поголодать вволюшку!
Он шел и каялся. Каялся во всех мелких грешках и преступлениях. Он, конечно, никого не убил, не ограбил, не развратил. И все-таки, пересматривая сейчас всю постель своей жизни, он то там, то сям обнаруживал песчинки обманов, подлостей, неправильных поступков. И пытался вытряхнуть их.
За день он миновал еще несколько населенных пунктов и на закате пришел в Ребятушкино. Название этой деревушки настолько понравилось, что он решил эту ночь провести не в лесу, а здесь, вблизи человеческого жилья. Дождался, когда совсем стемнело, пролез в чей-то сеновал и там устроился. Ему было хорошо. Голод то затухал, то вспыхивал, до боли скручивая внутренности, но постепенно усталость одолела его, и горестный изгнанник сладко уснул в душистом сене, с любовью думая о шуршащих где-то под ним мышах.
На рассвете он пробудился бодрый и выспавшийся. По-диверсантски озираясь, выбрался из своего убежища и никем, кроме собак, нe замеченный покинул деревню с веселым названием. Шел и так молился Богу:
- Господи! Дай Бог, чтобы в этом Ребятушкине наступило благоденствие, чтобы у всех ребятушек случился какой-нибудь хороший прибыток! А мне, Господи, дай сегодня выйти на финишную прямую, чтоб хотя бы завтра утром или днем добраться до Светлоярска, потому что сегодня еще пятница, десятое, чемпионат отдыхает, а завтра вечером - первый финальный матч, за третье место, Голландия-Хорватия. Его, конечно, можно бы и не смотреть, но я и без того почти весь этот чемпионат по России провыкрутасился и толком не посмотрел. Хотя бы матч за третье место и главный финал урвать от жизни!
Через пару часов он вышел на широкое асфальтированное шоссе и по нему явился в большое село Двукратово, название которого не раз звучало когда-то в его светлоярском детстве и юности, а значит, до Светлоярска стало ближе, чем раньше. Шли вторые сутки голода, и бедного изгнанника пошатывало. В Двукратове он справился относительно точности направления пути у какого-то с виду умного человека:
- Простите, - сказал он, - я тут совершаю пешее путешествие под эгидой ЮНЕСКО. Скажите, я правильно держу путь? Светлоярск - туда?
- Туда, - ответил ему житель Двукратова. - А у вас рублей пять не найдется на опохмелку?
- Увы, - улыбнулся Выкрутасов. - Я совершаю не только пешее, но и голодное путешествие. Такой эксперимент. И поэтому у меня с собой ни копья денег.
- Жлобяра! - плюнул ему вслед двукратовец, не поверил.
А Дмитрий Емельянович под эгидой ЮНЕСКО шел дальше, радуясь тому, что его пошатывает, что голод злится у него в брюхе, рычит и кусается там, напоминает о себе непрестанным слюноотделением. Голодающий изгнанник даже жалел, что между Тихозером и Светлоярском лежит такое маленькое расстояние, каких-то сто с чем-то километров. Ему хотелось побольше, чтобы по-настоящему прочувствовать, что такое впроголодь, из последних сил доползти до родного порога, упасть и умереть.
- Пррррочувствовать впрррроголодь до рррродного поррррога и умерррреть! - рычал, грызя желудок, голод.
Выкрутасов пытался гадать, сколько он уже прошел километров. Если человек проходит в час пять километров, то наверняка уже больше половины пути пройдено, ведь вчера он пехотурил часов двенадцать и сегодня часов пять чапает.
- Завтра, - бормотал порядком изголодавшийся и измотанный путник, - завтра я приду... завтра... Голландия-Хорватия... матч за третье место...
Мимо проплывали большие и малые деревни и села - Люшино, Седое, Брань, Гусиново, Телепай, Крутое, Дьяково, Сусище... Названия казались и знакомыми и незнакомыми, его тошнило, ноги болели, еще хорошо, что легкие летние туфли были не новые, притертые и не сильно намозолили, но всех прочих неудобных ощущений хватало вполне, чтобы к вечеру Дмитрий Емельянович дошел до деревни Зимушка в состоянии полного одеревенения. Не обращая никакого внимания на собачий лай, он забрался в старую незапертую баню, в которой хорошо пахло множеством пережитых здесь людьми удовольствий, лег на жесткую скамью и уснул тяжелым, болезненным сном.
Пробуждение на сей раз не принесло радости. Все тело болело и ныло, вставать не хотелось, но и лежать на жестком - тоже. Сейчас бы протопить эту баньку, напариться вдоволь, потом сесть ужинать с доброй хозяйкой, выпить рюмок пять чистой самогонки, утопить в утробе тушеного петуха с подливой и мятой картошечкой, а потом залечь с доброй хозяйкой...
Он покинул баню в Зимушке, но уже не молился о ниспослании жителям покидаемой деревни большого прибытка, как будто уже само собой - если здесь переночевал Выкрутасов, прибыток и счастье непременно озарят деревню. Он вообще шел молча, ибо на разговоры жаль было тратить силы. День стоял теплый, обещал быть жарким даже, но голодному изгнаннику было холодно, он поднял воротник пиджака и пел, прижав кулаки к подбородку. Вот уже третий день в животе его не появлялось ничего, кроме колодезной воды, которую он пил в каждом населенном пункте. Голод больше не кусал и не рвал его желудок, он сидел там, свернувшись калачиком, и поскуливал.
Снова мимо медленно проплывали селения - Худяково, Чащоба, Малая Прыть, Веденеево, Рябинки... Но где же, где же окраины Светлоярска? Он пытался припомнить окрестные деревни, но в висках так сильно стучало, что из памяти выплыли лишь Лесное, Поминка и Горлово.
Теперь он часто останавливался, садился на обочине и подолгу отдыхал, чтобы потом, собрав остатки сил, идти дальше. Весь этот пургаторий ему уже порядком надоел.
Во второй половине дня он пришел в Александровку и здесь спросил у двух местных женщин:
- Скажите честно, до Светлоярска далеко отсюда?
Они посмеялись над ним, но ответили:
- Недалёко. Километров тридцать, но вы неправильно идете. Не на ту дорогу свернули. Вам надо возвратиться до развилки, там пойти направо. А вы пошли налево.
Надо же! А он и не заметил ту развилку!
Пришлось возвращаться, а это в таком состоянии истощения особенно досадно.
Теперь либретто мыльной оперы под названием "Страдания Выкрутасова" могло пополниться еще одним пассажем: "Я голодал, я полстраны прошел, не имея во рту даже маковой росинки, я чуть не умер от голода". Но это не радовало Дмитрия Емельяновича. Ему хотелось одного - молча дойти до родительского порога и молча умереть. Даже чемпионат мира по футболу был им забыт!
На закате он окончательно выбился из сил и, не в состоянии добраться до ближайшего селения, устроился на ночлег в поле. Стог сена, до которого он доплелся, был слишком высок, чтобы забраться наверх. Истощенный путник малость подпортил ему бок, ободрав и постелив на земле сухое сено. Лег, снял пиджак, укрылся им и уснул. Так заканчивалась суббота одиннадцатого июля - канун финального матча и дня рождения Дмитрия Емельяновича. Завтра ему исполнялось сорок лет ровно.
И удивительно прекрасный сон посетил Выкрутасова в ночь перед сорокалетним юбилеем. Ему приснилось, что он проснулся полный свежих и необъятных сил, мощный и веселый. Светило солнце, небо сверкало ослепительной голубизной. Он в два счета забрался на самую вершину высоченного стога и отпустил пиджак, который большою клетчатой птицей взвился в небо, захлопал рукавами-крыльями и полетел далеко-далеко. Вот какая это страна, что в ней даже пиджаки становятся птицами и устремляются в небо! Радуясь пиджаку-птице, Выкрутасов глубоко вдохнул, поднял руки, подпрыгнул и тоже полетел, голый и мускулистый, разгребая небо руками. Он полностью освободился от себя прежнего и в оглушительной наготе стрелой летел вперед и вверх, в свой родной город Светлоярск, который, оказывается, расположен не на земле, а на небесном сахарном облаке...
И - чудо! Он проснулся на рассвете, вскочил, будто отпружиненный, и с радостью обнаружил себя посвежевшим и бодрым. Желудок спал и даже не храпел, голова была ясная и почти не болели мышцы ног, ягодиц и спины. Солнце уже встало за горизонтом, в чистом небе летали птицы, стояло свежее, но не холодное, утро.
- Господи! - воскликнул Дмитрий Емельянович. - Как хорошо! Он нагнулся за пиджаком, но пиджака не обнаружил. Поискал там, сям, нету. Он точно помнил, что вчера, ложась, укрылся им. Перетряхнул все сено, на котором спал, и радостно рассмеялся:
- Он и впрямь улетел! Ой, я не могу! Улетел!
Сон сбылся самым неожиданным образом - кто-то ночью присвоил себе мимоходом и это клетчатое имущество бедного изгнанника! Но кто это мог быть? Кому взбрело в голову шастать ночью по полю в поисках случайных изгнанников, ночующих в окрестных стогах сена? Но не корова же его сжевала, да и коровы по ночам тоже не ходят, и корова, скорее, стала бы сено есть. Оставалось признать, что пиджак-птица и впрямь улетел, как во сне. И удивительнее всего, что Выкрутасова это нисколько не огорчало, а наоборот - радовало! Он чувствовал, что чем меньше обременен имуществом, тем ближе вероятность полета не во сне, а наяву.
- Слава тебе, Господи! - перекрестился он и зашагал в сторону своего Светлоярска. Душа пела. Так начинался день его сорокалетнего юбилея. Он был уверен, что сегодня наконец доберется до заветной цели, возвратится на круги своя, где его ждут не дождутся отец, Емельян Иванович Выкрутасов, и мать, Вера Сергеевна Выкрутасова, урожденная Булочкина.
http://sp.voskres.ru/prose/segen1.htm
viperson.ru
Док. 648640
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0
Александр Сегень. Русский ураган
|
