В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Глава шестнадцатая. Галатея Назад
Глава шестнадцатая. Галатея
Да, после матча со сборной Англии я уходил с поля и рыдал. Слезы текли в три ручья. Мы должны были стать чемпионами. Я оплакивал наше поражение в полуфинале так, как оплакивают судьбу невинной девушки, попавшей на растерзание банды разбойников.
Эйсебио.

Дмитрий Емельянович уныло вошел в свой номер, сел на кровать, уронил лицо в ладони и заплакал.

- Ты что, Митька! - всполошились девки. - Что с тобой, брат? Да ты чего? Нервы, да? Последствия плена, да?

Он только тряс головой и плакал. Наконец, слезы окончились, он громко высморкался об угол простыни и произнес:

- А ведь это она, девки вы мои!

- Кто?

- Латка ваша. Это я к ней ехал. Вот вам и романтика! Что жизнь с людьми делает, а? Ну скажите вы мне, как такие получаются метаморфозусы, а?

- Да ты что! - вскрикнула Жанна. - Ты?! К Латке?!

- К Латке, - кивнул Выкрутасов. - Только она почему-то раньше была Галиной.

- Она и была раньше Галиной, - подтвердила Жанна. - А потом, когда, как говорится, прошла через плевелы к звездам, стала называться Галатеей.

- Во как! - подивился Выкрутасов. - А через какие плевелы она прошла?

- Постой-постой, братик, - сказала Клавка. - А не ты ли тот самый москвич, из-за которого у нее вся жизнь кувырком покатилась?

- Каким кувырком? - обомлел Дмитрий Емельянович.

- А таким, - сказала Жанна, - что ее один москвич залетный соблазнил и бросил, а она по нему стала сохнуть и поехала в Москву разыскивать негодяя. А там ее другой охмурил. Писатель, его книги сейчас повсюду продаются. Он это... как это... властитель умов. Это он ее называл Галатеей. Потом она от него забеременела, а он ее выгнал, сказал, что писатель не имеет права копаться в пеленках и проверять дневники. Так Латка сама мне рассказывала. Мы с ней одно время дружили, покуда она не стала пионервожатой. Она тогда еще ничего была, это уже сейчас скурвилась.
    
    

- А ребеночек? - спросил Выкрутасов с замиранием сердца.

- Ребеночка она родила, - сказала Клавка. - Нормальный парнишка, Леон.

- Леонид?

- Нет. Леон. В школу ходит. В каком он сейчас классе, Жанк?

- В третьем. Слышь, Мить, может он от тебя?

Выкрутасов вздрогнул:

- Нет, этого не может быть. Поверите ли, девчонки, но мы с ней даже не целовались.

- Да ты что! - заржала Клавка. - Иди ты!

- Честное слово! - воскликнул Дмитрий Емельянович.

- Ну и что, - сказала Жанка. - Может, у нее от тебя непорочное зачатие произошло.

- Даже непорочного не могло быть, - решительно отверг это предположение Выкрутасов. - В каком, говорите, ее парнишка классе учится? В третьем? Значит ему сколько? Девять? Десять? А я с ней был двенадцать лет назад знаком. Эх, как же мы тогда влюбились друг в друга!

- А чего ж ты тогда сбежал, москвич гребаный! - возмутилась грубая Клавка.

- Чего сбежал, - вздохнул Выкрутасов. - У меня семья была, девочки, я семью не мог бросить. У меня нравственные принципы. Может, это, конечно, сейчас не модно, но уж такой я уродился.

- Урод! - фыркнула Клавка.

- Вот она из-за твоих нравственных принципов и с крыши съехала, - сказала Жанна. - Если бы не ты, она бы, может, сейчас не была такая стерва.

- Да при чем же здесь я, если, сами же говорите, ее другой обрюхатил и бросил, - обиделся Выкрутасов.

- Другой! - фыркнула Клавка. - В Москву-то она тебя искать кинулась. Семья у него! А сейчас что, нет, что ли, семьи?

- Нету, девочки, - горестно вздохнул Выкрутасов, - сейчас я полный барбизон.

- Типичнейший барбизон, ничего не скажешь! - укоризненно покачала головой Жанна. - Значит, когда у тебя семья была, то и нравственные принципы присутствовали, а как семья распалась, то ты про нашу Кубань вспомнил.

- Дура ты, Жанка! - возмутился Выкрутасов. - Я же год в чеченском плену просидел. Ты хоть это-то понимаешь?

- А что-то по твоей упитанности не скажешь, чтобы целый год, - усомнилась Клавка.

- Это я уж в Моздоке отъелся, - покраснел Выкрутасов. Все трое некоторое время молчали. Потом Жанна вздохнула и сказала:

- Короче, любишь нашу Латку, отвечай?

- В том-то и дело, что там, в плену, я и понял, что всю жизнь только ее и любил, - нагло соврал Дмитрий Емельянович.

- Тогда иди и добивайся ее заново, - приказала Клавдия. - Может, она опять станет доброй.

- Иди-иди, - кивнула Жанка, - у них на втором этаже, в холле сейчас построение.

- Пойду, пожалуй! - воспрянул духом Выкрутасов. В этот миг он и впрямь готов был поверить, что всю жизнь любил краснодарочку. И ведь в точности получалось, как он хотел. Она и замужем успела побывать, или примерно как замужем, и брошенкой оказалась подобно ему.

Он решительно встал и направился к двери. Оглянулся:

- А вы чего? Тут останетесь?

- Мы у тебя поспим малость, ладно? - взмолилась Жанна.

- Чорт с вами, живите, - сказал Выкрутасов и отправился на второй этаж. Там он успел застать то самое построение, о котором говорила Жанна. Зрелище это было жуткое и отвратительное. Двадцать, если не больше, ночных бабочек, заспанных и перепуганных, стояли вдоль стен холла навытяжку. Каких их только не было, на всякий вкус - и стандартные путаны, и белокурые падшие ангелочки в скромных платьях, и испанисто-тощие, и толстые в обтягивающих, готовых вот-вот лопнуть одеждах, и словно только что выдернутые из дискотеки, и как будто отвлеченные от семейных домашних дел, и а ля рюсс, и америкэн тайп, и раскосые азиатки, и две мулатки... Посреди холла стояла Галатея в окружении милиционеров и троих новых русских. Главарь последних, мерседесоподобный хряк с брезгливым выражением морды, тщательно осматривал каждую. Как видно, этот его осмотр продолжался уже давно.

- Вам чего, молодой человек? - спросил один из милиционеров, завидев Выкрутасова.

- Это ко мне, - сказала Галатея. - Я сейчас к вам поднимусь, Дмитрий. Ждите меня в своем номере.

Выкрутасов сделал вид, что уходит, но все же стал подсматривать из-за угла. Смотр тотчас же и окончился.

- Эту, эту и вот эту, - ткнул пальцем мерседесоподобный в трех девушек, одна из которых выглядела так, будто пришла сюда впервые.

- Ну а нам всех остальных, - оживились милиционеры. Все пришло в движение, и Дмитрий Емельянович поспешил к лифту, успел вскочить в него и отправился обратно на свой седьмой этаж. В номер к девчонкам он, однако, не пошел, а уселся в баре, откуда была хорошо видна площадка перед лифтом. Барменша уже поменялась, не Катька. А жаль - Катьке он очень хотел сказать пару ласковых. Он стал пить кофе и ждать. Часы в баре показывали половину седьмого утра. Для кого-то начало нового дня, а для кого-то, как для тех, в холле, окончание вчерашнего. Так уж устроено в жизни - что-то еще только началось, а что-то еще не успело окончиться.
    
    

Она появилась без пятнадцати семь. Он окликнул ее:

- Галя!

Она медленно подошла, села за его столик.

- Будет лучше, если ты станешь называть меня, как все, Латой. Той Гали, с которой ты был знаком когда-то давно, уже нет на свете. - Она помолчала, потом глубоко вздохнула: - Но я все-таки очень рада тебя видеть. Ты сильно изменился. Постарел, уже не тот соколик.

- Я был в плену у чеченов, - сурово произнес Выкрутасов.

- Как тебя туда занесло, дурака? - В глазах ее мелькнуло что-то ласковое. - Ты же был в тренерском составе.

- Долго рассказывать. Тренерский состав постановил от меня избавиться. Я остался не у дел. И...

- По контракту, что ли, пошел?

- Не совсем. Несколько сложнее. В общем, я был консультантом по вопросам исламского экстремизма, - врал Выкрутасов напропалую.

- А ты что, раньше кэгэбэшником, что ли, был?

- Угадала. Имел некоторое отношение к разведке.

- Может, возьмешь мне кофе с коньяком? Или ты только моих пионерок обслуживаешь?

Он взял для нее кофе и коньяк.

- Семь часов, - сказал он, вернувшись за столик. - Хорошее время. Никого нет, тишина, можно поговорить.

- Ну и о чем ты хочешь со мной поговорить?

- О нас с тобой. Понимаешь, Галкыш... То есть, Латыш... Ой, смешно получилось... В общем, понимаешь, я понял, что все эти годы любил только одну женщину на всем белом свете. И эта женщина - ты.

Он посмотрел ей прямо в глаза. Она усмехнулась и отвела взгляд. Видно было, что ей, все же, приятно слышать такое.

- И почему ты думаешь, что я опять буду тебе верить, как тогда?

- Ты можешь не верить ни единому моему слову, - пожал плечами Выкрутасов. - От этого ничего не изменится. Каждый день, сидя в страшном чеченском подвале, я вспоминал тебя, и с каждым днем твой образ в моем сознании становился все четче и яснее. Я почти физически осязал тебя. Я брал твою руку, и мы шли с тобой по улицам и душистым скверам ночного Краснодара. Твой образ укреплял меня в решимости бежать из плена. Я твердо определился, что как только совершу побег, сразу отправлюсь к тебе в Краснодар, чтобы просто сделать это признание в любви. Скорее всего, думал я, ты замужем, воспитываешь детишек, но я все равно скажу тебе, что только твой светлый образ спасает меня от смерти и помогает жить. Скажу - и уеду доживать свой век в одиночестве. Но теперь я знаю, что ты одна, как и я одинока, и я готов сказать тебе: будь моей женой.

Она молчала, потупившись. Он взял ее руку и тихонько запел:

- Галина красная, Галина вызрела...

- Чего это я вызрела! - игриво возмутилась Галатея. - Мне, между прочим, еще тридцати лет не исполнилось. И я не Галина.

- Знаю, мне твои пионерки сказали, что ты Галатея.

Она вдруг вырвала свою руку из его руки:

- Я, конечно, не верю ни единому твоему слову, но да ладно, коль уж приехал, так не жить же тебе в гостинице. У тебя там вещи-то хоть есть?

- А как же! Я, едва только бежал из плена, прибыл в Моздок, позвонил друзьям, они мне все, что нужно, привезли. Даже денег.

- Ну, насчет денег можешь не беспокоиться. Девки у тебя?

- Я им разрешил поспать.

- Пошли.

В номере они застали спящую Клавдию и полусонную Жанну. Покуда Дмитрий Емельянович собирал свои вещи, Галатея отдавала Жанне приказы - дождаться освобождения всех пионерок, собрать с каждой сколько нужно и собранную сумму завтра, то бишь сегодня вечером, отдать ей.

- Все, чао, в девять часов вечера на втором этаже, - сказала она и под ручку с Выкрутасовым отправилась к лифту. Выйдя из гостиницы, они зашли во двор, где стоял роскошный полуспортивного вида иностранный автомобиль. Названия Дмитрий Емельянович не сумел прочесть, но Галатея сама спросила:

- Как тебе моя "Сонатка"? То-то же! В плену сидя, такую не заработаешь,

- Это точно! - весело воскликнул Выкрутасов, усаживаясь на переднее сиденье.

Они выехали из двора и поехали по одной из прекраснейших улиц земного шара - краснодарской Красной.

- Ты по-прежнему за сквером Дружбы живешь? - спросил Дмитрий Емельянович.

- Еще чего! Там родители. У меня теперь своя квартира на Северной. А у тебя жены, что ли, нету?

- Была жена, Латочка, была, дa вся вышла. Когда меня из тренерского состава вывели, уже отношения испортились, а когда я в плен попал, она и вовсе другого себе завела. Из новых русских. Типа того, сегодняшнего, на втором этаже в холле.

- Это наш кубанский маслобойный король, - сказала Галатея.

- Оно и видно, рожа масляная, - усмехнулся Выкрутасов. - А ну-ка, остановись!

- Зачем это?

- Надо.

Он вышел из машины и направился к небольшому цветочному рыночку, на котором продавщица, позевывая, еще только устанавливала свой товар. Купив у нее огромный букет роз, на который ушло почти столько же, сколько стоит пионерка в гостинице "Красной", Дмитрий Емельянович горделиво возвратился в ярко-синюю "Сонатку".
    
    

- Можно было и без этого обойтись, - сказала Галатея, принимая дар московского гостя. - Но все равно - приятно.

Вскоре они приехали на Северную, оставив "Сонатку" у подъезда нового желтокирпичного дома, вошли в этот подъезд, поднялись на девятый этаж, вступили в квартиру Галатеи, хорошо обставленную, двухкомнатную хорому.

- Ну, будь как дома, коль уж приехал, - сказала хозяйка хоромы, разворачивая полиэтиленовое покрытие букета.

Выкрутасов прошел в большую комнату и первым делом воззрился на огромный фотопортрет какого-то мужчины в черных непроницаемых очках, с длинным носом и брезгливо сложенными губами. Конечно, Дмитрию Емельяновичу было бы гораздо приятнее увидеть свой портрет в таких масштабах, но, помнится, тогда, двенадцать лет назад, он ей фотографий своих не дарил. Поэтому приходилось смиряться. Но то, что произошло потом, не на шутку обидело недавнего кавказского пленника. Войдя в комнату, Галатея поставила вазу с выкрутасовскими розами на стол прямо под портрет неизвестного. Высокие розы своими душистыми темно-красными бутонами почти касались брезгливых губ.

- Кто сей? - спросил Выкрутасов с обидцей.

- Бог, - кратко отвечала Галатея.

- Разве боги бывают в черных очках? - пошутил гость.

- Бывают, - с тоской промолвила она.

Выкрутасов понял, что, скорее всего, это и есть тот самый хлюст, который охмурил ее в Москве, сделал ребенка и отфутболил.

- А где Леон? - спросил он, вспомнив о ребенке.

- В Геленджике отдыхает, - улыбнулась Галатея. - Расслабься. Пойду завтрак сварганю.

Она ушла, а Выкрутасов обиженно прошелся по комнате. Тут его словно молнией ушибло. На книжных полках он увидел несколько книг одного и того же автора, стоявших не в ряду с другими книгами, а нагло впереди других, обложкой к зрителю, а не корешком. На одной из них посреди обложки фигурировала в уменьшенном виде та же фотография в черных очках: "Виктор Пеле. Из жизни одного инсекта". Что это еще за Пеле такое! Пеле может быть только одно! То есть - один! Возмущению Дмитрия Емельяновича не было предела.

На другой обложке был изображен великий бразилец Пеле, сам зеленый на футбольном поле черного цвета: "Виктор Пеле. Пеле-Негро". На третьей книге стояли обнаженные Адам и Ева: "Виктор Пеле. М и Ж". На четвертой - мыльный пузырь, в котором отражались лица людей, буденновцы на конях, горящие здания: "Виктор Пеле. Буденный и Мутота". На пятой - лицо Фиделя Кастро на фоне флага, представляющего собой дикую смесь кубинского с американским: "Виктор Пеле. Хенерасьон X".

Это был подлый удар ниже пояса, прямо по футбольному самолюбию Дмитрия Емельяновича. Он еще более обиженно ткнул телевизор в пупок выключателя и стал смотреть утренние новости. Ему удалось узнать о том, что вчера хорваты один-ноль обыграли румынчиков, а аргентинцы в красивейшем матче три-два - англичан. Такие игры пропущены! Впервые в жизни шел чемпионат мира по футболу, а Дмитрий Емельянович его не смотрел! Начхать на этого бога в черных очках! Нет бога, кроме футбола, и Выкрутасов - пророк его! И нет иного Пеле кроме: блистательного бразильца Эдсона Арантиса ду Насименту! Понял? Выкуси! - И Дмитрий Емельянович показал этому самозванному Пеле кукиш. Затем он взял свой чемодан, открыл его и достал оттуда манифест тычизма. Любовно перелистал и принялся мечтать о великом будущем отечественного футбола, а точнее сказать - тыча.

- Это что у тебя? - спросила Галатея.

- Божественное откровение, - мстительно ответил Выкрутасов.

- Пошли завтракать.

Они уселись на кухне. На завтрак хозяйка подала фаршированные кабачки, бекон, яйца, пирожки с капустой. Немного отведав того-сего, Выкрутасов хмуро спросил:

- Ну и как будет его настоящая фамилия?

- Кого?

- Пеле этого. Ведь не Пеле же он на самом деле!

- Нет, он на самом деле Пеле.

- Да ладно врать! Не сын же он.

- Не сын. Но он действительно Пеле. При рождении ему, конечно, присвоили другую фамилию. Он носил ее и в школе, и в институте. Но когда он стал писать романы, он понял, что в литературе он то же, что Пеле в футболе. Взял да и сократил свою родительскую фамилию ровно напополам.

- Ну и как звучала фамилия полностью? - злился Выкрутасов.

- Ну зачем тебе знать это, Митя?

- А все же? Пелеканов? Пелебздеев? Пеленалов?

- Ой-й-й! - возмутилась Галатея. - Вот пристал! Ну Пелёнкин его бывшая фамилия. Радостно тебе от этого? Ведь это сущности не меняет. Повторяю - настоящая его фамилия Пеле. А Пелёнкин - всего лишь временная, навязанная родителями кличка. Ну что ты так смотришь?

- Ты все еще любишь его? - спросил Выкрутасов.
    
    

- Люблю, а что?

Дмитрий Емельянович зло усмехнулся:

- Пелёнкин! Тебе хотя бы на пеленки для малыша давал денег этот Пелёнкин? Наглец какой! Посмотрите на него - Виктор Пеле! Чем он так взял-то тебя? Выкинул вон с ребеночком, тоже мне, писатель! Разве писатели так поступают?

- Он не просто писатель. Он гений, гениям все дозволено,

- В чем же его гениальность? Молоденьких краснодарочек брюхатить?

- Ты не поймешь, если не читал его книг.

- Попробую прочитать. Больше чем уверен, что ничего особенного.

- Не смей так говорить. Виктор Пеле это Виктор Пеле. Это самый великий писатель всех времен и народов. Только он сумел доказать, что реальности не существует, что все мы - лишь отражения на стенке мыльного пузыря, готового с минуты на минуту лопнуть, что влюбленные мужчина и женщина должны стремиться подальше бежать друг от друга, чтобы не произошло взаимопроникновения душ, способного вызвать преждевременное лопанье этого пузыря.

- Знакомая песенка! - усмехнулся Выкрутасов, яростно приканчивая фаршированный кабачок. - Мир - как отражение моего собственного мочевого пузыря! Ведь мы, поди, субъективные идеалисты?

- Пеле выше всяческих измов, - гордо отвечала Галатея.

- Вот оно как! - снова обиделся Выкрутасов. - А скажи, как же так получилось, что ты кинулась в Москву искать меня, а удовольствовалась объятиями первого попавшегося Пеле?

- В тебя я просто влюбилась, - отвечала Галатея. - Как влюбляются все девчонки. Когда ты уехал, я готова была покончить с собой, но вместо этого ринулась искать тебя. А Виктор... Мы встретились с ним случайно на одной тусовке. И он просто поглотил меня. Я не влюбилась в него, я погибла в нем. Он сделал из меня то, что хотел. Из сырого материала вылепил Галатею и оживил ее. Это человек, способный на великие поступки. Тебе ли объяснять, что такое Пеле, ведь ты напрямую был связан с футболом. Виктору все позволено. Он Виктор, а значит - победитель. Захочет - может убить, захочет - оживит. Может изломать и уничтожить, а может и воскресить. Его книги - вот истинная реальность. А мир, в котором мы живем, - лишь отражение его книг. Понимаешь?

- Приблизительно, - отвечал Дмитрий Емельянович, все больше утверждаясь в мысли, что и отсюда ему придется делать ноги.

- Ну что? - усмехнулась Галатея. - Передумал жениться на мне? А? Передумал, передумал!

- Вовсе нет, - смутился Дмитрий Емельянович. - Просто я пока не знаю, каким образом придется бороться с твоим идолом.

- Бороться? Бесполезно! - захохотала Галатея.

- Да? А вот скажи, когда он лепил тебя, он заранее планировал вылепить из милой и чистой казачки суровую сутенершу?

- А вот хамить не надо, ладно? - тотчас поджала губы она. - Если хочешь, можем сегодня поехать к морю. Ты давно был на море?

- Целую вечность. Еще до плена.

- Бедный! Тяжело было в плену?

- Курорт. Я так подружился с чеченцами! Если бы не хотел тебя увидеть, ни за что не расстался бы с ними. Может быть, и мусульманство бы принял. А он хотя бы алименты на ребенка присылает?

- Он выше этого. И давай больше не будем о нем, хорошо? Возьми любую из книг в дорогу, пока будем ехать, почитаешь. Нам до моря два часа ехать. Куда отправимся? Хочешь - в Анапу, хочешь - в Геленджик, хочешь - на Тамань?

- Мне все равно. Спасибо за вкусный завтрак. Прости за еще один вопрос - а ты с ним встречалась после того, как он тебя отфутболил?

- Нет. Мне это и не надо. Я с ним постоянно нахожусь. В его книгах. Его книги важнее физической близости. Так что, в этом смысле можешь не ревновать.

- И даже не созваниваешься?

- И даже не созваниваюсь. Допрос окончен? Чорт с ней, с посудой - едем прямо сейчас! Бери с собой самое необходимое. И возьми вон ту, с Фиделем Кастро, это последняя.

- Что ж, почитаем, - пробормотал Дмитрий Емельянович, вытаскивая указанную Галатеей книжку мерзкого Виктора Пеле. Ему уже не терпелось убедиться в том, что сей, якобы, великий писатель кропает обычнейшую авангардистскую ахинею. - Посмотрим-посмотрим, какой это бог в очечках!

- Зачем ты берешь с собой чемодан? - спросила она, когда они покидали квартиру.

- В нем все мои вещи, а я, быть может, захочу провести на море не один день, - в очередной раз соврал Выкрутасов, на самом деле он брал все свое омниа меа на всякий случай - вдруг захочется сбежать.

Вскоре они уже ехали в машине, Галатея сидела за рулем, а Дмитрий Емельянович взялся читать книгу Пелёнкина.

- Учти, если тебе не понравится, голову оторву, - улыбнулась Галатея.

- После знакомства с борзиками мне уже ничего не страшно.

- Что еще за борзики?

Он пояснил и опять вернулся к Виктору Пеле.

Перво-наперво вызывало удивление то, как книга оформлена. На форзаце тот же кубинский лидер, что и на обложке, возглашал: "Взял книгу? Купи! Купил книгу? Читай!" На авантитуле значилось название серии: "Сто лучших книг второго тысячелетия". Контртитул нес на себе фирменный знак и наименование издательства - "Козлобаран". На фронтисписе помещалась фотография автора, который закрывал лицо руками, будто ему только что плеснули в морду соляной кислоты. На титуле значилось "Виктор Пеле. Хенерасьон X. Романиссимус" и вновь имя издательства: "Москва, Козлобаран. 1998". Далее следовало неимоверное количество оборонительных сооружений книги: "Тщательно и строго охраняется законом Российской Федерации об авторском праве. Воспроизведение всей книги или какой-либо ее части, а также любая цитация категорически запрещается без письменного согласия автора и издателя. Любые попытки нарушения закона будут беспощадно преследоваться в судебном порядке, а также иными средствами наказания и возмездия. Запрещается также без ведома и письменного согласия автора и издателя писать рецензии на этот роман, высказывать печатно любые мнения по поводу этого романа, ссылаться на текст романа, а также развивать мысли, высказанные автором в этом романе..." И - так далее, на целую страницу. Выкрутасову вмиг представился Виктор Пеле, которого со всех сторон рвут зубами охотничьи собаки и просто шавки, растаскивая его на цитаты, воруя у него мысли и высказывания, перепечатывая целыми кусками текст романа. Но это еще не все. На каждой странице книги внизу стояла печать с изображением какого-то цветка, кажется, белены, и надписью: "Из книг Виктора Пеле", а также подпись автора и вновь угрозы: "Все, что напечатано на этой странице, принадлежит Виктору Пеле, являясь его несомненной интеллектуальной собственностью. Перепечатывать или цитировать любое слово, опубликованное на данной странице, без ведома и письменного согласия автора и издателя категорически запрещается!"
    
    

- Да, - покачал головою Дмитрий Емельянович, - так заботиться о своем интеллектуальном богатстве может только бог.

- А что ты хочешь, - фыркнула Галатея. - Знаешь, как гениев обижают все, кому не лень! Приходится обороняться. Ты читай сам роман-то!

И Выкрутасов углубился в чтение. Роману, а точнее - романиссимусу - предшествовал еще и длиннющий стихотворный эпиграф на английском языке. Стихи принадлежали какому-то неизвестному Выкрутасову поэту - Бернгарду Раскинду. Смысл эпиграфа остался непонятым Дмитрием Емельяновичем, который, наконец, приступил к первой главе.

Когда-то Выкрутасов много читал, особенно работая политинформатором. Он всегда стремился повышать свой читательский уровень. В свое время перечитал всех русских классиков, советских зубров литературы и даже тех, кого запрещали, ибо врагов надо знать, чтобы иметь представление, как с ними бороться. Читая романиссимус, он долго не мог понять, что же такое знакомое слышится ему в манере автора, и, наконец, понял - пред ним было дитя от брака Аксенова с Лимоновым. Та же раскрепощенность, та же любовь к смелому использованию ненормативной лексики, то же поминутное выпячивание своего знания английского языка, а главное - явное заискивание перед жвачно-тусовочной, наркотно-балдежной молодежной культурой. Автор ловко и беспрестанно играл словами, каламбурил и острил так жадно, будто его только что выгнали из команды КВН и он во что бы то ни стало хотел доказать, как они просчитались.

Герой романиссимуса, носящий фамилию Кубинский, являл собою образец двадцатипяти-тридцатилетнего охломона, без цели в жизни, при этом хорошо зарабатывающего на различных телевизионных халтурах. Попутно Кубинский отведывал всевозможные виды галлюциногенных наркотиков, и множество страниц отводилось на нудное описание якобы захватывающих галлюцинаций.

Машина неслась по шоссе, уже давно выскочив за пределы Краснодара. Дмитрий Емельянович упорно читал, хотя после сороковой или пятидесятой страницы перестал понимать смысл и нужность этого чтения. На сотой странице появился Фидель Кастро Рус, в очередной галлюцинации Кубинского, на сей раз отведавшего экстракта белены. Тут Дмитрий Емельянович почувствовал рези в желудке и осознал, что они поселились в нем уже давно, на семидесятой или даже шестидесятой странице, но лишь теперь стали особо ощутимыми. Он читал дальше, а рези усиливались, к тому же к горлу стала подступать тошнота. Но, ловя на себе время от времени ревнивые взгляды Галатеи, он продолжал читать:

"- Здравствуй, - обратился к Кубинскому криэйтор Острова Свободы по-русски. - Не пугайся меня. Я пришел к тебе с того света, но это нисколечко не страшно.

- Как! - удивился Кубинский. - Разве ты уже умер?

- А разве ты не знал? Я умер двадцать лет назад. После меня правил первый двойник, он тоже умер. Теперь Кубой заведует мой второй двойник. Но это меня не волнует. Я пришел к тебе как к носителю топонима Кубы в своей фамилии, а также как к полурусскому-полуеврею, ибо я тоже наполовину еврей, а наполовину русский. Слушай же меня и запоминай. Я открою тебе тайны великих противостояний. На свете, как ты знаешь, есть только две силы, контрдействующие друг другу - капитализм и революция. Во главе капитализма стоит коксаккинг Северная Америка, во главе революции - эссфакинг Латинская Америка. Могущественный орал борется с пылающим и дерзновенным аналом..."
    
    

Тошнота еще больше усилилась, но Дмитрий Емельянович сделал над собой усилие, сдержал рвотный спазм и читал дальше. Его прежде всего взволновало, что Фидель Кастро вел себя примерно так же, как в его сне Лев Иванович Яшин. Он тоже явился к Кубинскому, чтобы открыть ему заветные тайны - как лучше бороться с мировой закулисой, стремящейся уничтожить человечество с помощью вещизма, главным оружием которого является телевидение. Правда, в отличие от Льва Ивановича, пелёнкинский Фидель почему-то полностью зациклился на ротовой полости и ее полной противоположности - анусе. Разумеется, там так и сыпались пошлые каламбуры, типа "Я с детства не любил орал, я с детства анус подставлял" и тому подобные мерзости, которых великий вратарь Яшин, в отличие от хенерасьонхерового Фиделя, ни за что бы себе не позволил.

Следующий спазм Дмитрий Емельянович сдержал еле-еле.

- Гал... Латочка! - взмолился он. - Останови машину.

Когда она выполнила его просьбу, он выскочил пулей из "Сонатки" и очистил желудок в ближайших кустах.

- Сам не знаю, - оправдывался он, вернувшись на свое переднее сиденье, - что со мной такое!

- Может, тебя тошнит от книги? - спросила Галатея, тронувшись в дальнейший путь.

- Еще чего! - воскликнул он фальшиво. - Классная книга! Вечером дочитаю.

- Нет, читай сейчас. Я должна знать твое окончательное мнение. От этого многое зависит. Я должна видеть в тебе единомышленника. Человека, с которым я буду вместе поклоняться этому богу.

Дмитрий Емельянович с тоской посмотрел по сторонам. Они ехали по Кубани, по великой казачьей области России, населенной певучим и плясучим, воинственным и трудолюбивым народом, но вместо того, чтобы высадиться в каком-нибудь хуторе или станице, познакомиться с людьми, наслушаться казачьих песен у костра, он должен был читать эту белиберду, защищенную со всех сторон законом Российской Федерации. "Какого чорта я буду вместе с ней поклоняться вору, присвоившему славное имя!" - подумал Выкрутасов и сделал попытку вновь углубиться в чтение. Далее в разговоре с нажравшимся белены Кубинским призрак Фиделя Кастро стал нести какую-то полнейшую ахинею: "Китайский монах Дзе Хуюнь из монастыря Сунь Янь утверждает, что когда проводится чемпионат мира по футболу и миллионы болельщиков замирают у экранов телевизоров, они в эти минуты вступают в оральный секс с омерзительным футбольным божеством. Контакт этого ряда является магистральным в процессе закабаления человечества и превращения всех людей в коксаккеров. Человек превращается в одноцельный рот, душа его становится ротовой полостью, а каждый забитый на экране телевизора футбольный гол есть ни что иное, как семяизвер..." Дальше Дмитрий Емельянович не мог читать.

- Стой! Останови еще раз, пожалуйста! - крикнул он в отчаянии, и когда машина остановилась, он бросил книгу на заднее сиденье, схватил оттуда же свой чемодан и бросился наутек из роскошной "Сонатки".

Он шел и не оглядывался. Впереди он видел какую-то деревеньку, позади услышал голос Галатеи:

- Эй! Псих! Вернись, я все прощу!

- Целуйся со своим романиссимусом! - не оборачиваясь на эти призывы, скрежетал зубами Дмитрий Емельянович. - Тантра-мантра! Одноцельный рот! Козлобараны латентные!

- Чтоб тебя опять борзики сцапали! - крикнула Галатея, хлопнула дверцей и еле слышно ужужжала на своей великолепной иномарке прочь. Наконец, оглянувшись, Выкрутасов увидел ее далеко-далеко.

- Что ж они, дуры, все с ума так посходили! - ворчал он, двигаясь в сторону казачьего жилья. - Суггестивные шизоиды! Когнитивные диссонансы! Сары - сансары недобитые! Випашьяны, етишь их двадцать восемь! - Словечки, населяющие книгу Лжепеле, сыпались из несчастного Дмитрия Емельяновича, как тараканы, которых колбасит от дихлофоса. - Упанишады недогнившие, хари-кришны мордастые! Аш-ш-шурбанипалы!

В глазах у него так и высвечивались наглые белые буквы на ярко-красном фоне задней стороны обложки книги:

V.I.P.

VERY IMPORTANT PERSON

V.I.P.

VICTOR INNOKENTIEVICH PELE

V.I.P.

- Ну и ну! - кипел от негодования Выкрутасов. - Каков нарцисс! Ни дать ни взять - голубая луна. Боря Моисеев. Как же мы себя любим-то, поглядите! Изломал девчонке судьбу, выгнал беременную, да еще алиментов не платит!

Он был очень зол на писателя Виктора Пеле. За то, что тот нагло присвоил себе громкое футбольное имя, что оставался для бывшей казачки Гали богом, что превратил ее в сутенершу Галатею, что в этом была доля вины и самого Дмитрия Емельяновича, за то, наконец, что будучи хоть и фальшивым, но Пеле, писателишка позволил себе столь неуважительно отозваться о чемпионатах мира по футболу.
    
- Бедная девочка! Бедная девочка! - шептал Выкрутасов, охваченный внезапным приступом жалости к глупой Галатее. - Что они с тобой сделали!

Ему хотелось срочно вернуться в Москву, найти этого самозванного Пеле, этого Виктора Иннокентиевича Пелёнкина, и сделать ему что-нибудь этакое, в духе его писанины. Слить его! Именно такое выражение использовали его герои по отношению друг к другу. Слить - в значении истребить. Даже в этом сказывалось нечто сексуально-извращенное.

- Берегись, ВИП! - грозил Выкрутасов кулаком куда-то, как ему казалось, в сторону Москвы. - Уж я тебя солью!

http://sp.voskres.ru/prose/segen1.htm

viperson.ru

Док. 648623
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0

  • Александр Сегень. Русский ураган

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``