Где же вы, Ириарте, Сеа, Андраде? Где новые Скьяффино и Гиджа? Куда подевались Мигесы и Борхесы? Боги забыли про величие Уругвая!
Луис Кубилья
Руководство "Локомотива" вело себя так, будто эта, пока что главная, команда Нижнего Новгорода давно и прочно утвердилась в европейской Лиге чемпионов, а Дмитрия Емельяновича нарочно подослали враги, чтобы он своим манифестом развалил команду и низвел ее до среднего общероссийского уровня. В очередной раз облитый жгучим скипидаром непонимания и равнодушия, Дмитрий Емельянович разругался с этими зомби мирового футболизма и от них отправился сразу к богачу Лихоманову. С богачами у него пока получалось лучше, нежели с упертыми и полунищими официалами, - поневоле поверишь в правоту проводимых в стране реформ.
Впрочем, он не очень огорчался. В запасе у него оставалось еще огромное множество футбольных огневых точек страны, погода стояла великолепная, город благоухал то травами и цветами, то речным рыбным запахом, всюду стояли величественные памятники, сновали живые русские люди, ходили трамваи, сверкали красотой несравненные волжаночки и не оставалось никаких причин для отчаяния. Все вокруг дышало надеждой и мечтой.
Штаб-квартира Лихоманова располагалась в огромном старинном особняке, которому реставраторы придали новое, пореформенное звучание, превратив его в гимн возрожденного поволжского капитализма. В зеркальных стеклах окон отражались улицы и небеса, а перед входом сверкала вывеска с портретом опального академика и надписью:
Штаб-квартира Партии Победившей Демократии
имени Андрея Дмитриевича Сахарова
г.Сахаров
- Я к Сергею Львовичу от Игоря Эммануиловича, - сказал Дмитрий Емельянович охранникам, и эта только что придуманная хитрость сработала. Ураган по-прежнему нес Выкрутасова. Охранники только осмотрели постранично паспорт, заглянули в папку с манифестом и пропустили гостя из Москвы.
Поднявшись на второй этаж в приемную Лихоманова, Дмитрий Емельянович подошел как раз вовремя, когда секретарша громко произнесла группе других посетителей:
- Проходите, господа!
И он нагло прошел вместе с "господами", мельком оглядев их и отметив в каждом знак некоего особого безумия. Все они были вызывающе непричесанными, ковыряли в носах, у одного в ухе светилась явно женская сережка, у другого на майке красовалась Статуя Свободы с вознесенной неприличностью вместо факела, третий кроме того, что ковырял в носу, еще и грыз ногти, четвертый имел на груди медаль "Живое кольцо", а у пятого лицо и лысина сливались в какую-то особенно неприятную безликость.
- Рад, очень рад вас всех видеть в сборе, - стал пожимать всем руки, в том числе и Выкрутасову, хозяин огромного и роскошного кабинета, в котором по углам стояли нагие бронзовые красавицы, а стены горделиво являли на обозрение посетителей многочисленные фотографии в дорогих рамках. На фотоснимках хозяин кабинета был запечатлен со всем российским бомондом - с Еленой Боннер и Никитой Михалковым, с Борисом Немцовым и Борисом Ельциным, с Черномырдиным и Боровым, Хакамадой и Чубайсом, Жириновским и Кириенко, Гайдаром и Березовским, но основополагающей, конечно же, являлась фотография черно-белая, с самим отцом водородной бомбы и всей новорусской демократии.
Усевшись и получив по чашке кофе с коньяком, странного вида посетители завели разные странные же речи, они изъяснялись сбивчиво и нервно, и Дмитрий Емельянович далеко не сразу уяснил себе из разговоров, что эти пятеро все вместе состоят в некоем поэтическом сообществе бафометофористов, владеют поэтическим полем газеты "Потерянный АД" и пришли, чтобы разоблачить неких, затаившихся среди издателей газеты, "латентных коммуняк".
- Их надо вывезти на теплоходе и утопить в Волге между Ленинской Слободой и Памятью Парижской Коммуны! - клокотал медаленосный герой "Живого кольца".
- Это парадоксалит всю нашу форику, - нервно психовал ногтегрызун. - Мне говорят: "Жбанов, у вас жучки завелись под газетной корою!"
- Я тут составил кое-какой списочек, - подавал хозяину бумажку носитель свободы с неприличностью на майке.
Принимая списочек, Лихоманов впервые заинтересовался личностью Выкрутасова. Он спросил:
- А это новенький у вас?
- А мы думали... - растерянно промямлил безликий. - Собственно, вы кто, товарищ?
- Товарищи все в девяносто первом году остались, - оценивая, гад, ситуацию, отвечал Выкрутасов. - Сергей Львович, вам должен был обо мне доложить Игорь Эммануилович. Я - Дмитрий Выкрутасов, основоположник русского тычизма, течения, наиболее соответствующего обновленной России.
- Тычизма? - воскликнул тот, который с серьгой. - Ведь уже был тишизм в "Альтисте Давыдове" у Василия Белова!
- Прошу вас не перебивать, - вежливо сказал Дмитрий Емельянович. - Я до сих пор пока что молча вас слушал.
- Бред какой-то! - возмутился нервный ногтегрыз. - Мы пришли по насущным проблемам базарить, а тут этот протуберанец вторгается в космические сферы нашей жизни!
- Я тоже о космосе пекусь, - спокойно возразил Дмитрий Емельянович. После схватки с Александром Вздугиным бафометофористы не представляли для него достойных соперников в споре. - Сергей Львович, извольте взглянуть на мою систему.
Он протянул Лихоманову красиво отпечатанный манифест. Тот взял, уважительно нахмурился и стал читать. Бафометофористы выглядели уже посрамленно. Тот, который с серьгой в ухе, даже привстал, чтобы заглянуть на название читаемого документа.
- Лев Яшин какой-то... - пожал он плечами.
- Это бомба для вашей "Бомбы", - улыбнулся ему Выкрутасов.
- Футбол, конечно, дело важное, но чтобы вторгаться в наш космосе... - более нервно, чем прежде, загрыз ногти Жбанов. Видно было, что всех бафометофористов распирает желание наброситься на Дмитрия Емельяновича и выкинуть его из окна, и лишь уважительное внимание, с каким Лихоманов взялся читать манифест, заставляло стихотворцев-новаторов сдерживаться. Жирная черная муха, жужжа голосом Валерии Новодворской, влетела в кабинет.
Выкрутасов увидел направленный прямо на него черный взгляд медаленосца. Доблестный бафометофорист взирал на незваного тычиста с такой ненавистью, будто по-прежнему стоял в Живом кольце, а Дмитрий Емельянович явился сюда в виде гекачеписта. Казалось, это не муха жужжит, а мрачный взгляд вперившихся в Выкрутасова глаз демократа-сахаровца. Дмитрий Емельянович тяжело вздохнул и промолвил:
- Очень подвел Испанию Субисаретта!
Мгновенно сбитый с толку медаленосец вздрогнул и потух.
- В каком смысле? - растерянно опросил он.
- В прямом, - жестко отрезал Дмитрий Емельянович. Тут в довершение разгрома муха Новодворская приземлилась медаленосцу прямо на нос, тот вскочил, замотал руками, чертыхаясь и плюясь. Живое кольцо было прорвано.
- Очень, очень любопытный документ, - дочитав до конца, промолвил Лихоманов. - И про Субисаретту вы точно заметили. Козел он! Степан, - обратился Сергей Львович к Жбанову. - Вы у нас главный стилист. Ознакомьтесь с данным манифестом.
- Позвольте, а что же с нашей коммуномахией? Космогония момента требует... - залепетал было безликий, но Лихоманову явно не хотелось сейчас заниматься космогонией коммуномахии.
- Это не менее важно, чем ваша командующая. По-моему тут концентрат чего-то весьма и весьма значительного, - возразил он. - Господин-то сей, он нам загадку преподнес. Читайте, Степан.
Теперь манифест перешел в руки к Жбанову. Покуда тот читал, Лихоманов ласково разговаривал с Выкрутасовым:
- Почему вы обратились именно к нам? Что привело вас? Случайность?.. Хотя, стоп, в жизни ничего случайного не бывает. Закономерность, да-да, совпадение звезд по фазе. Вы давно знакомы с Игорем Эммануиловичем?
- Меня с ним Ардалион Иванович познакомил, - ответил Выкрутасов. - Они оба и направили меня к вам, говорят: "Здесь, в Нижнем, грядущее спасение России, как при Минине и Пожарском".
- Любимый конек красно-коричневых! - фыркнул медаленосец, а тот, у которого Статуя Свободы вздымала в небо неприличность, неожиданно пошутил довольно дружелюбным тоном:
- Это раньше были Минин и Пожарский, а теперь - Минкин и Пожаркин.
Безликий поерзал и с некоторой даже любезностью обратился к Дмитрию Емельяновичу:
- Согласитесь, что корова Русь, хочет не хочет, а должна будет повторить свою историю, но уже дорогой фарса, бурлеска, хохмы.
- Гениально! - вдруг воскликнул Жбанов, щелкая по листам манифеста пальцем, будто сгоняя с них муху, которая по-прежнему летала по кабинету, словно Америка над Ираком.
- Ага?! - торжественно потер руки Лихоманов.
- Ну, ётыть! - улыбнулся Выкрутасов торжественно. - Я б не бомбу б не принес.
В глазах всех бафометофористов мгновенно вспыхнула любовь к Дмитрию Емельяновичу. Лишь медаленосец оставался последним бастионом Живого кольца. Он смотрел обиженно. Последнее, что ему оставалось в утешенье, это прихлопнуть, наконец, муху. Причем, ладонью об стол. Гибель мухи сопровождалась хрустом и мокрым чмоком, а требухи из нее излилось столько, как если бы и впрямь причпокнули пламенную демократку Валерию.
Жбанов отбросил от себя листы манифеста, рассыпавшиеся по столу, и зажмурился, будто проглотил стакан чистого спирта. Потом стал медленно говорить:
- Это ведь не о футболе... О нет!.. Тут что-то подразумевается такое, чего мы не вправе не понять. А понять означало бы, практически, одно и то же, что суицидировать. Вот как возьму сейчас, да и сойду с ума!
- Степка, кончай ваньку ломать, - проскрипел медаленосец, брезгливо вытирая об штаны ладонь.
- Но редактура! - мгновенно внял его совету Жбанов. - Редактура очень нужна, и весьма синкопическая!
- Что-то, я гляжу, у вас в Нижнем мода, что ли, пошла - заковыристые слова вставлять по делу и не по делу, - усмехнулся Выкрутасов, чувствуя, что сия публика боится издевок. - Я тут сегодня утром со Вздугиным успел познакомиться, тот тоже все не по-русски шпарит.
- Со Вздугиным? - в последней надежде вскинулся медаленосец.
- Ну и как? Подружились?
- Подружились... - усмехнулся еще раз Дмитрий Емельянович. - Да я ему морду набил!
- Морду? - рассмеялся Лихоманов. - Позвольте пожать вам руку!
Они обменялись рукопожатием, а медаленосец, вновь посрамленный, буркнул:
- Ну зачем же прямо так, морду... Ум-то у него яркий...
- Фашист не может быть умным! - возразил безликий. - Фашизм сам по себе есть безумие.
- Разве он фашист? - удивился Выкрутасов. - А не белобольшевик?
- В том-то и дело, - сказал тот, который с серьгой, - что они во что только сейчас не рядятся. А сущность...
- В общем так, - решительно произнес Лихоманов. - Степан займется редактурой. Вечером у нас экстренный съезд. На повестке дня возмутительное поведение губернатора Санкт-Петербурга, устроившего в эти дни у себя под крылышком шабаш красно-коричневых литераторов со всякими там Ганичевыми и нашими современниками во главе, с кошмарным Распутиным и прочей камарильей.
- Я ж говорю, фарс! - погрозил пальчиком безликий. - При царе Николашке был свой Распутин, при нынешних - свой.
- Мы должны будем выработать заявление к мировой демократической общественности, - продолжал Лихоманов. - Я представлю вас как нашего нового генератора идей, носителя свежего знания. Согласны?
- Вай нот, - блеснул зачаточным знанием английского Дмитрий Емельянович.
- Вери найс, - живо откликнулся Лихоманов. - А теперь - милости прошу вместе со мной пообедать.
- Виз плежа, - продолжал шпарить по-английски Выкрутасов. К вящей обиде бафометофористов, их на обед не зазвали. Лихоманов, таинственно возлюбив Выкрутасова, отправился с ним вдвоем в собственный ресторан "Медвежья ловля", обставленный по всем законам провинциального богатства, где всевозможные стили состыковывались и перемешивались, подобно деятелям нынешних искусств на какой-нибудь презентационной объедаловке. Тут были и сети, и ружья, и сабли, и вилы, и рогатины, и, почему-то, прялки, иконы, лубочные картинки, соседствующие с произведениями авангардной живописи, а к роскошным, почти ампирным столам подсаживались некие грубо сколоченные скамьи и пеньки со спинками. Подобной же демократичностью отличались меню и карта вин.
В течение всего обеда Сергей Львович говорил о рыбалке и только о ней, будто Выкрутасова направили из Москвы составить максимально точный реестр пойманных Лихомановым обитателей рек. Когда Дмитрий Емельянович с трудом после сытного обеда вылез из-за стола, Сергей Львович весело подмигнул ему:
- А еще клевещут, что у нас народ голодает!
Потом началось совсем необъяснимое. Лихоманов принялся возить своего гостя по каким-то предприятиям, являя взору Дмитрия Емельяновича то сборку соковыжималок, то пошив боксерских перчаток, то отливку бронзовых медведей, то производство спасательных кругов. Все эти промыслы принадлежали ему, Лихоманову, и Дмитрию Емельяновичу ничего не оставалось, как отрабатывать обед в "Медвежьей ловле" излиянием восторгов по поводу того, как у Сергея Львовича все превосходно налажено. Он приуныл, ему хотелось познакомиться с футбольным клубом "Бомба", но что поделать - хозяину видней, чем потчевать внимание гостя. Однажды, заглянув в свое расписание игр чемпионата мира, Выкрутасов с тоской подумал о том, что не видать ему ни голландцев с мексиканцами, ни противоборство Бельгии и Кореи, ни матч США-Югославия, ни поединок немцев и иранцев. Русский ураган нес его все дальше, обламывая матчи чемпионата мира во Франции, как сухие сучья.
Вечером приехали на судостроительный завод, где в доме культуры должно было состояться большое собрание демократической общественности. При советской власти дом культуры назывался "Красный иллюминатор", теперь первое слово было оторвано и валялось где-то на заводе среди металлолома.
- Еще недавно полный зал собирали, яблоку не было где упасть, - горестно признал Лихоманов, выглянув из-за кулисы в зал. Только четыре передних ряда были заполнены остатками русской демократии, наиболее преданными сторонниками выращенных в Нижнем Новгороде реформаторов - Немцова и Кириенко. Возможно, нижегородских борцов за свободу убаюкивало, что последний в данное время находился на посту премьер-министра страны, и потому они ленились ходить на собрания. Как бы то ни было, общественность выглядела жидковато. Одна из старушек помахивала бело-сине-красным флажком, двое молодых людей слева и справа ухаживали за красивой брюнеткой, некий гневного вида субъект обрушивался на другого, тихого, с речами, из коих до слуха доносилось: "3юга... Зюга..." За кулисами, лицом в угол, стоял увесистый бюст Ленина, и Выкрутасову померещилось, что Ильич повел ухом, будто подслушивая.
На сцене образовалось народу едва ли не столько же, сколько в зале. Под висящим портретом Сахарова вокруг Лихоманова сплотились двое банкиров, несколько каких-то сопредседателей чего-то там за права человека, женщина-вождь партии женщин-боннеровок, одна новодворка и две племянницы Аллы Гербер, мальчик от Галины Старовойтовой и лидер местной партии консервативных демократов. Пришли и бафометофористы, но Лихоманов велел им усесться в зале, чтобы там было больше массовости.
Начались выступления, говорилось о поднимающем голову фашизме-реваншизме, о баркашовцах, клеящих по городу свои свастичные листовки, о коммунистах, которые, как тараканы, очухавшиеся от дихлофоса, снова стали выглядывать из всех щелей. К чести бафометофористов, покуда им не давали слова, собрание текло вяло и пресыщенно, как рассуждения плотно поужинавшего человека о возможной угрозе желудочных колик. Но вот Лихоманов объявил выступление поэта Анатолия Угробенко. Им оказался тот самый медаленосец, чутье которого распознавало в Выкрутасове недемократа. Взойдя на сцену из зала, он расставил ноги и заговорил:
- Или мы, или они! Или мы их, или они - нас! Или мы сойдем с арены истории, или они на нее не взлезут! Мы должны готовиться к жадному бою против коммуно-фашизма...
Покуда он выступал, Выкрутасов малость ожил, и тут только все в нем похолодело внутри, когда он увидел в зале знакомую эспаньолку. Вздугин уже сидел, ехидно улыбаясь, а к нему подсаживались товарищи по партии, еще какая-то группа молодых людей просачивалась в зал дворца культуры "Иллюминатор" и размещалась отдельно от Вздугина и белоболов на задних рядах.
- Намечается схватка, - шепнул Дмитрию Емельяновичу Сергей Львович. - Видите вашего сегодняшнего врага? А вон те, на задних рядах - местная баркашовская шпана.
Угробенко перешел от политических лозунгов к чтению своих новых стихов:
Ты помнишь, Рефицул, в кольце Живом,
мы стояли с тобой, как в свинце ножевом,
и язычок оголенного пламени душ наших, суш наших
в море врагов
трепетал!
А теперь - жириновцы, как овцы,
в головах - помоев ушат.
А на улицах, будто откормленные дроздовцы,
баркашата кишат... и т. д.
Сорвав аплодисмент, он многозначительно оглянулся на Выкрутасова и возвратился в зал.
- А теперь, - провозгласил Лихоманов, - позвольте представить вам нашего гостя из Москвы, оригинального и смелого мыслителя, генератора идей, Дмитрия Евгеньевича Протасова, автора замечательной теории тычизма, призванной спасти русскую демократию. Но прежде, чем он выступит, я хочу дать слово нашему пламенному поэту Степану Жбанову, чтобы он прочел манифест Дмитрия Протасова в собственной редакции. Прошу вас, Степан Мартынович.
По-маяковски вшагнув на сцену, Жбанов показал Выкрутасову большой палец и подмигнул.
- Моя фамилия не Протасов, а Выкрутасов, - шепнул Дмитрий Емельянович Лихоманову. - И я не Евгенич, а Емельяныч.
- Приношу свои извинения, - покоробился Сергей Львович.
Зал оживленно внимал Жбанову. Тот, горделиво выпрямившись, заговорил, изображая громовержца:
- Я только сейчас понял, на что похоже лицо Зюганова. Оно похоже на кукиш.
Демократическая общественность разразилась хохотом. Смеялись долго. Наконец Жбанов вновь заговорил:
- Но я не стану дальше изымать из фамилии Лебедя первую букву, а для начала прочту свое стихотворение, только что записанное мною тут, в этом зале. Хыы-м-м...
Текучесть, живучесть, паскуточность и пучесть -
вот свойства твои, блиномордый мой кукиш!
Когда я, веселый и трахливый,
мимо тебя по жизни стреляю шагами,
ты прыщевеешь, ты наливаешься соком,
ты набиваешь оскомину с каменнолобым оскалом,
ты, я тебя ненавижу, паскуда, даже в постели
с Мадонной!
Птицы, отверзните люки для бомбометанья
и, оскверняя гуаном,
сверкайте клоаками неба!
Кукиш, обгаженный вами,
не превратится в кулак,
так и останется кукишем,
какишем, Китежем и кукушонком.
Тут Дмитрий Емельянович ожидал окончания стихотворения, но он несправедливо ошибался в поэтическом даровании Степана Жбанова. Стихи продолжали и продолжали литься из его уст, разя наповал врагов, впрочем, довольно абстрактных. Стихотворение, изобилующее изощренными метафорами, длилось еще минут пятнадцать. Но, к счастью, ничто не вечно, и оно тоже иссякло. Отзыв зала на стихи оказался менее восторженным, чем шутка про лицо Зюганова. Выждав паузу. Жбанов перелистал пачку страниц, которую держал в руках, и перешел к манифесту Выкрутасова:
- Теперь позвольте мне прочесть то, что гальванизировало меня сегодня и что я имел честь синкопически отредактировать. Итак:
ТАЙНА ИОСИФА БРОДСКОГО
Контрсистема, направленная версус механизма
возвратного реалистического вируса и за свободу
стихоисповедания
Слушать сюда! Спасите наши уши! Хватаю за грудь всю тебя, прекраснолядвейная свобода! Ты дремлешь? Проснись! Понюхай, чем пахнут завитки волос у тебя под мышками, не нафталином ли? Наглое государство, именуемое русской литературой, вновь копошится в поисках отнятой у него ядерной бомбы, мы выбили ему зуб, который, как в древнегреческом мифе, был у него один на трех старух, но этот зуб снова вырос...
Дмитрий Емельянович сидел ни жив ни мертв, слушая, во что превратился его манифест под рукой коварного бафометофориста. Так вот что такое синкопическая редактура! Все оказалось шиворот-навыворот, футбол исчез полностью, уступив место абстрактной свободе, почему-то "прекраснолядвейной". Все, что в манифесте Выкрутасова складывалось в логическую систему, у Жбанова превратилось в параноидальную галиматью. Лишь термин "тычизм" и слово "тыч" оказались сохранены. Но как!
- Спешу уведомить всю свободолюбивую общественность, - читал Жбанов, - что я являюсь энергетическим адептом и акцептором Иосифа Бродского, величайшего поэта всех времен и демосов. Когда по планете пронеслись незримые протуберанцы, Иосиф Александрович лично явился ко мне в астральном видении и открыл глобалитарную тайну, страшную для системы реализма. Выражаясь футбольным языком, он откупорил мне секрет стопроцентного забивания голов со стандартных положений. Отдав поэзии долгие годы своей жизни, Иосиф Бродский открыл жизненосные точки парабол. Пользуясь ими, все мы можем добиться турбулентных результатов. Посылая импульсы, мы можем обезвреживать и фашизоидов, и коммуниздиков, и всякое прочее рыло мира. Способность посылать эти импульсы называется "тычизм", импульсатор - "тычист", а сам импульс - "тыч". Мы начнем воспитывать в себе пульсаторность, мы нащупаем онтологические ручьи тыча...
Заканчивал свое чтение Жбанов уже под неодобрительный и все усиливающийся ропот задних рядов, откуда даже стали доноситься угрожающие выкрики: "Козел! Извращенец! Пидор! Дегенерат!" А когда чтение искаженного манифеста закончилось, молодчики по команде вскочили и принялись скандировать, размахивая кулаками:
- Ста-лин! Гит-лер! Ста-лин! Гит-лер!
- Или вы покинете помещение, или я вызываю милицию! - кричал им в ответ Лихоманов.
Сталино-гитлеровцы, продолжая выкрикивать страшные фамилии врагов демократии, потянулись к выходу. Вскоре их крики умолкли за дверью, а демократическая общественность гораздо сильнее и громче возроптала, обсуждая из ряда вон выходящее происшествие. Сергей Львович призвал соратников сохранять спокойствие. Тут в зале появилась Зоя Густавовна. На ней было нарядное малиновое платье, выглядела Лотарь хорошо, и Выкрутасов заволновался, предвкушая сегодняшнюю ночь с нею.
Она села рядом со Вздугиным и что-то нашептала ему. Сашара тотчас поднялся и громко выкрикнул:
- Дайте слово!
- Господа! - засомневался Лихоманов. - Дадим слово лидеру белогвардейско-большевистской партии?
- Минуточку! - возмутился со своего места в зале гневный "Зюга-Зюга". - Я давно записывался, чтобы выступить. Позвольте! Это не менее важно. По поводу окончательной отмены смертной казни.
Но Вздугин уже поднимался на сцену, не дождавшись разрешения, и Лихоманов отверг противника смертных казней:
- Ну выступите следующим, ей-Богу, не все сразу. Разве кого-то казнят сию секунду? Нет? Ну так и подождите. Здравствуйте, Александр! Рады приветствовать вас на нашем собрании, мы всегда протягиваем руку идеологическим оппонентам.
По залу все-таки блуждало негодование.
- Долой белосотенный большевизм! - выкрикнула старушка с триколором.
Вздугина все это, очевидно, только воодушевляло.
- Соотечественники! - воскликнул он. - Свобода в опасности! Наступает критический момент, когда гуляй-поле российских идей снова может превратиться в идеологический концлагерь. Брежноидный коммунизм, самое отвратительное явление российской жизни, вновь поднимает голову. Никто не смеет заподозрить меня в симпатиях к демократии, в любви к водороднобомбовому академику. Я ненавижу демократию в любых ее проявлениях. Но! Известны случаи в истории, когда непримиримые враги объединялись на какое-то время, чтобы дать грозный отпор могучему их общему врагу. Вспомним, хотя бы, куманов и пеценатов или ашитов и хаббанейцев. Ярчайшие примеры! Вот и сейчас я, как вождь партии большевиков-белогвардейцев, хочу предложить вам временный союз в борьбе против брежноидов, стремящихся эксгумировать гроб с телом ССCP. Белое и красное дело ничего общего не имеет с их розовенькой идеологией. Именно розовенькой, ибо вспомните, каким цветом закрашивалась территория СССР на картах времен брежневизма. Буквально сейчас в Доме литераторов собрались огрызки брежноидной интеллигенции, писатели, славившиеся некогда многотонными романами о хлеборобах и рабочих ГАЗа, всяческая шамшура недогнившего социализма. Вы сегодня возмущались петербургским губернатором, приголубившим вымирающую распутинщину, а не знаете, что под носом у нас, в нашем славном городе, творится то же самое. Да-да, уважаемые мои бафометофористы, не вы хозяева в Доме литераторов Нижнего Новгорода...
- Прям уж, уважаемые! - раздалось из зала.
- Представьте себе, именно уважаемые, - услышав, возмутился Сашара. - Я не разделяю демократических взглядов этих поэтов, но знаю, что в душе они все революционеры и рано или поздно отшатнутся от чубайс-гайдаровщины, поймут, что Сахарова можно любить только как поэта водородной эксплозии.
- Какое слово! - восхитился Жбанов.
- Я также знаю, - ободрившись, продолжал Сашара, - что за поэтами бафометофористами - большое будущее. Это - маяковские грядущей миллениумной революции. Я восхищаюсь самим их наименованием - ведь "бафо" означает по-гречески "прошедшая закалку". Бафометафора - метафора, прошедшая закалку. Красиво, чорт возьми! Более того, не хотел раньше времени признаваться, но так и быть, ради союза между нами признаюсь - я заканчиваю огромную статью о поэзии бафометофористов, в которой имплакабилитабельно противопоставляю их достижения так называемому творчеству Александра Сергеевича Пуськина.
Когда, вращая указательным пальцем, Вздугин ввинчивал в аудиторию слово "имплакабилитабельно", многие закатили глаза и восторженно ахнули, а когда Сашара обозвал солнце русской поэзии Пуськиным, весь зал злорадно заерзал, потом, смелея, рассмеялся и, наконец, разразился аплодисментами.
- Браво, Вздугин! Браво! - кричал Степан Жбанов.
Дмитрий Емельянович тоже робко похлопал в ладоши, хотя ему очень не нравилось подобное обращение с именем Пушкина. И морда Жбанова после того, как тот искалечил и испохабил манифест тычизма, была омерзительно Дмитрию Емельяновичу.
Вздугин тем временем с достоинством, как заслуженную награду, принимал аплодисменты, а когда они утихли, заговорил снова:
- Кто-то может заметить, какой-нибудь антисемит-глуповец, что в слове "бафометафора" чувствуется имя Бафомета, таинственного идола тамплиеров. Мол, козлом воняет. Но я в своей статье реабилитирую этого светлого идола. Да, это было фаллическое божество, но никоим образом не козлиное. Оно изображалось в виде напруженного фаллоса, имеющего лик премудрого старца. Придурочный французский лекаришко Батайль придумал ему козлиную голову, и от него пошло и поехало. На самом деле, это было именно ревивискерное божество плодородия, санкта фертилитас. Так что, не стесняйтесь своего названия, господа бафометофористы! Стоп-стоп! Не надо больше рукоплескания, мы и без того уже погрязли в квиетальности. Нас одолевает гибельная странгуляция самоуспокоения. Даже тот факт, что вы собрались здесь, а не поехали бить морды брежноидным писателям в город на Неве, о многом сертифицирует. Растолстела ты, старушка демократия, ожирела, милая! Надо встряхнуться. Надо действовать, нельзя отдавать евразийские просторы на откуп реваншизирующей гидре. Повторяю, сию минуту в Доме литераторов проходит сборище брежноидов, и мы можем оказаться в цугцванге, если немедленно не отправимся туда, чтобы сорвать им малину.
- Красно-белая провокация! - выкрикнул противник смертной казни. - Долой!
- Позвольте! - встал Лихоманов. - По-моему, лидер белобольшевиков рассуждает разумно и предлагает нам дело. Предлагаю закрыть собрание и двинуть полки к Дому литераторов. Спасибо, Александр, за протянутую руку. Объявляю собрание закрытым.
- Минуточку! - громко произнес Вздугин. - Прежде чем мы двинем полки, я хочу избавить нас от человека с подкладкой. Вот от этого господина! - И он грозно указал на Дмитрия Емельяновича. Выкрутасов обомлел. - Этот господин засланный. Сегодня утром он объяснялся в любви к белобольшевизму, а вечером он уже демократ. Утром он носил фамилию Выкрутасов, а вечером уже Протасов. Утром он показывал мне один манифест, вечером тут со сцены зачитывается совершенно иной. Как это понимать, товарищ? Каково ваше истинное лицо? На кого вы работаете?
- Это мы вряд ли узнаем так просто, - произнес Лихоманов. - Я сразу заподозрил в нем неладное и весь день, пудрил ему мозги, изображал из себя, будто попался на его удочку.
- Как? - удивился Выкрутасов. - Да зачем же?..
- Я все ждал, на чем вы проколетесь, милейший, - ответил Сергей Львович. - Но вы - матерая штучка. Подводная лодка сложной системы.
- Да вы ошиба... - забормотал бывший политинформатор горестно, но Лихоманов злобно закричал на него:
- Руки прочь! Оставьте наше общество!
- Александр... - потянулся было Выкрутасов ко Вздугину, но и тот был груб, даже еще хуже:
- Пошел вон! - убийственно отсек он от себя основателя тычизма. - И не советую задерживаться надолго в нашем городе. Зашибем.
Несчастный Дмитрий Емельянович бросился со сцены в зал, к Зое Густавовне, но она тоже превратилась в бастион:
- Пойдемте, я отвезу вас и отдам ваши вещи.
В машине Выкрутасов долго молчал, обдумывая, как доказать свою ни в чем невиновность. Он ехал на заднем сиденье, а на переднем и за рулем сидели Вздугин и Лотарь. Первой прервала молчание Зоя Густавовна. Она оглянулась и внимательно всмотрелась в лицо Выкрутасова, затем спросила:
- Как вас теперь называть?
- Да никак не называйте, - устало махнул рукой Выкрутасов.
http://sp.voskres.ru/prose/segen1.htm
viperson.ru
Док. 648618
Перв. публик.: 27.03.00
Последн. ред.: 27.03.12
Число обращений: 0
Александр Сегень. Русский ураган
|
