Когда Бурручага влепил Шумахеру третий гол, я испытал то же самое, что в шестьдесят шестом на "Уэмбли" - великолепный стадион "Ацтека" показался мне грязным заброшенным пустырем рядом с городской свалкой.
Франц Беккенбауэр
- Тебе вправду было хорошо со мной?
- Очень.
- В точности так же, как тридцать лет назад?
- Даже лучше.
- Верю. Конечно, я тогда дышала свежестью, а теперь нет, но зато с тех пор я очень многому научилась по этой части.
Свежестью Тамара Сергеевна и впрямь не дышала. Запахи из ее рта очень не вязались с роскошью квартиры. "У нее, должно быть, проблемы с желудком, - неприязненно думал Дмитрий Емельянович. - Странно, вроде бы, хорошо питается..."
Он мучительно сознавал, что придется все-таки бежать из всей этой роскоши. Его настораживали перепады в настроении Тамары, пугали ее призывы расправиться с негодяем Василием. И очень не хотелось забивать вымученные голы, а потом врать, как ему было хорошо. Кроме того, он заметил лежащие на столике возле кровати очки. Должно быть, она близорука. Что, если, разглядев его как следует сквозь очки, она не увидит сходства с пионервожатым Минькой? Да и можно ли долго ломать комедию, будучи обладателем паспорта? Рано или поздно...
- Сколько времени, вожатушка? У тебя зрение хорошее? Циферблат различаешь?
Он посмотрел на настенные часы. Она и впрямь близорука.
- Десять.
- Где же эти козлы? - возмущенно фыркнула она.
- Какие козлы? - спросил Дмитрий Емельянович и тут только вспомнил про вчерашнюю авантюру.
- Вчера мне холодильник по ошибке привезли. Обещали все выяснить и сегодня в половине десятого за ним приехать.
- Холодильник? - изобразил Выкрутасов удивление.
- В прихожей видел огромную коробку?
- Видел. Но... Она ведь пустая.
- Как пустая?
- Я сам удивился - валяется на полу пустая коробка из-под импортного холодильника.
- То есть!.. - Тамара Сергеевна вскочила и, забыв даже накинуть халат, устремилась в прихожую. Дмитрий Емельянович успел лишний раз отметить несоответствие ее тела его идеалу женской красоты - слишком тощая, увядшая, на ногах синие прожилки, груди мятые. Излишне худых он столь же не любил, сколь и непомерно толстых.
В спальню она вернулась через некоторое время уже одетая в длинный шелковый халат синего цвета, расшитый белоснежными лилиями, будто стяг донаполеоновской Франции.
- Это мистика какая-то! - промолвила Тамара в ужасе. - И впрямь коробка пуста. Но главное - я мельком сунулась туда-сюда по квартире и все обнаружилось на своих местах. Ни деньги, ни драгоценности не исчезли. Картины тоже все на месте. Кроме одной. Представляешь, почему-то украли самую дешевую. Поддельного Рылова. Напротив него висело "Иззебренное кругово" Малевича, они его не тронули. Шизы какие-то!
- Та-а-ак... - Дмитрий Емельянович уселся в кровати по-турецки. - Может, этот Рылов не такой уж и поддельный?
- Не смеши меня! - фыркнула донаполеоновская Франция. - Я его нарочно повесила лицом к лицу с Малевичем. Посредственность против гения. Понимаешь?
- Туманно.
- Ну что тут непонятного! От картины Малевича исходит мощнейшая эманация трансцендентальной силы. Кругово иззебренное спиралевидно метеорирует в пространство вокруг себя. Оно безжалостно угнетает человеческую особь, пока еще слишком слабую для восприятия галактических вторжений.
- Точно! Угнетает! - воскликнул Выкрутасов.
- Поэтому необходимо было повесить напротив этого супрематического шедевра нечто банальное, непременно изображающее воду, море, морской прибой, какую-нибудь пошлятину типа Айвазовского. Я и нашла этого Рылова, чтобы Малевич ему постоянно прямо в рыло лупил.
- Когда мы тридцать лет тому назад стояли с тобой на берегу моря, оно не казалось нам банальным и пошлым, - оскорбленно произнес Выкрутасов. Здорово он вжился в роль бившего пионервожатого! Это было еще и защитным ходом, поскольку на лице у Тамары появились, наконец, очки. К тому же, ему было обидно - украденная картина нравилась ему в миллион раз больше, чем дурацкое круговое иззебрево.
- Ты неправильно меня понял, - строгим голосом экскурсовода отвечала Тамара Сергеевна. - Само по себе море не банально. Оно прекрасно. Но когда художник рабски слепо переносит его красоты на холст, избавляя себя от акта творчества, получается не произведение искусства, а пакость. До чего же хорош свежий окорок или только что выловленный и порубленный на куски лосось! Но изобрази это с фотографической точностью на полотне - и получится тривьялитэ.
- Три чего? - не вмиг понял Выкрутасов, хотя был довольно образованным человеком.
Она смотрела на него в упор и до сих пор не видела, что он не пионервожатый Минька, ставший ее первым мужчиной в пионерлагере "Артек" тридцать лет тому назад. Немудрено, она бросилась в вихрь рассуждений об искусстве и видела в Выкрутасове уже не человека, а некую абстракцию, некое округленное вожатово. Выкрутасов понял, что не стоит ее спасать из этого вихря.
- Но в море можно искупаться, окорок съесть, лосося посолить, пожарить и тоже съесть, а что делать с супрематическим лососем? - возразил он.
- Ха-ха-ха! - рассмеялась Тамара Сергеевна нервно. - Как же ты, оказывается, общераспространен! Не обижайся, милый, но в тебе говорит сейчас вандайменшенал мен.
- Кто во мне говорит? - снова обиделся Выкрутасов.
- Человек одномерного пространства, - пояснила любительница супрематизма.
- Ну спасибо! Не ожидал таких слов, когда шел сюда все эти тридцать лет! - воскликнул Дмитрий Емельянович.
- Сердится! Лев! Тигр! - бросилась его обнимать Тамара. - Обожаю! - Она сняла очки и бросила их на пол, в мягкий ворс ковра. - Глупый мой, вожатушка мой! Если бы ты знал, что такое для меня эта картина Малевича! Ведь это же мы с тобой.
- Где?
- На картине Казимира Севериновича. Черное кругово - это моя душа, иззебренная красным треугольником твоей души. Это также и наши тела, вошедшие одно в другое в любовном порыве. Ведь ты же иззебрил меня тогда! И сегодня иззебрил. Понимаешь ты это, дурачок мой?
Она стала покрывать поцелуями его лицо, но увы, супрематические рассуждения не истребили из ее рта запах, разве что только иззебрили его. У Дмитрия Емельяновича в самой сердцевине желудка зажглась какая-то острая боль.
- Почему же ты морщишься? - спросила она, отшатываясь.
- Прости, в животе вдруг почему-то заболело.
Она хмыкнула обиженно, отвернулась, наткнувшись на столь нестерпимую приземленность вожатушки, и снова надела очки:
- Пойду принесу тебе суперэффективное средство от живота.
В животе у Выкрутасова жгло не на шутку, и он зло подумал:
"Сейчас, чего доброго, вместо лекарства притащит какую-нибудь абстракцию!" Но Тамара Сергеевна не пошла на принцип и выдала приземленному Лжеминьке полосатую пилюлю. Проглотив ее, Дмитрий Емельянович откинулся к подушкам и стал претерпевать боль.
- Давно это у тебя? - спросила Тамара.
- Впервые. Честное слово, - прокряхтел мученик.
- А ты вообще часто болеешь?
- За всю жизнь ни разу ничем не болел.
- Так бывает. Ты тридцать лет шел ко мне и крепился в ожидании встречи, а теперь расслабился, и вот...
- Это ты очень мудро заметила, - не лукавя, восхитился таким объяснением Выкрутасов.
- Минька, а ты кем всю жизнь работал? Кто ты по профессии? - задала очередной роковой вопрос Франция.
Тут Дмитрия Емельяновича почему-то задело особенно сильно, и он выпалил, как из пушки:
- Футболист!
- Кто-кто-о-о?! - выпучила глаза Тамара Сергеевна, будто Выкрутасов назвался медвежатником или сутенером.
- Разве ты не видела меня по телевизору? - пожал плечами Дмитрий Емельянович.
- Да я вообще ни разу в жизни не смотрела футбол.
- Парадокс! - хмыкнул Выкрутасов. - А ведь ты, тоскуя обо мне, могла очень часто наблюдать за моей игрою. Ведь я играл не только в чемпионатах страны, но был определен как лучший игрок сборной СССР на чемпионате мира в Мексике в восемьдесят шестом году.
- Увы, - горько улыбнулась она. - всю жизнь меня окружали люди нормальные, не интересующиеся футболом.
- Какой это был чемпионат! - мечтательно закатил глаза Дмитрий Емельянович, вспоминая Мексику двенадцатилетней давности, куда ему удалось попасть. Тогда политинформаторы еще были в цене. - Первый матч мы играли против Венгрии и разгромили венгритосов, отделали их, как Бог черепаху. Шесть - ноль, только представь себе!
- Это большой счет? Я в этом ни бельмеса. Помню только, у Дуанье есть картина "Футбол".
- У тебя все из картин состоит, а у меня из живой жизни, - с долей презрения сказал Дмитрий Емельянович. - Шесть - ноль, это разгромнейший счет. На чемпионатах мира он случался только дважды - во Франции в тридцать восьмом, когда венгры выиграли у сборной Вест-Индии, и в нашем случае. А крупнее только Уругвай - Боливия в пятидесятом, восемь - ноль.
- Тогда понятно! - засмеялась Тамара Сергеевна.
- Что тебе может быть понятно! Картина! Таких картин еще не написано, - бушевал Выкрутасов. - Я каждый гол посвящал тебе. А ты даже не знала о том, что я - великий Футболист. В матче против Бельгии я забил три гола и всякий раз кричал в телеобъективы: "Да здравствует Тамара!" Если бы судья не подсуживал тогда сборной красных дьяволов, фиг бы эти бельгийцы нас обули. В четвертьфинале мы бы играли с испанцами и, может быть, только в полуфинале проиграли бы аргентинцам...
- История не терпит сослагательного наклонения, - робко поставила свой штампик госпожа Ромодановская.
- Это верно, - горестно вздохнул Выкрутасов. - На том мексиканском чемпионате меня включили в символическую сборную мира. Как сейчас помню: Шумахер, двое-трое бразильяшек, Платини, соответственно - Марадона, без этого никакая вода не святится. Линекер, Кулеманс, еще кто-то из французишек, и я.
- С ума сойти! Про Марадону я слышала, а про тебя - нет. Я вижу, у тебя прошел животик?
- Спасибо, ты спасла меня... Но я так огорчен твоим полным равнодушием.
- Теперь я понимаю, что мне всю жизнь надо было заниматься не искусствоведением, а футболоведением, - иронично заметила Тамара. Ее ирония не осталась незамеченной, и Выкрутасов с вызовом объявил:
- Да, футбол - это высшее достижение человеческого гения. Выше искусства, выше музыки и литературы. В одном матче можно увидеть столько картин, сколько ни один художник не напишет за всю жизнь, а какие сюжеты рождаются на футбольном поле, какие интриги! Лев Толстой сложил бы свое писательское оружие и сказал: "Это я не в состоянии описать!"
- Куда ему! - снова фыркнула Тамара. - Да, вожатушка, тридцать лет не прошли даром, они разметали нас с тобой в разные стороны. Вот я смотрю на тебя и не могу понять, ты это или не ты. Как же ты изменился! Ведь ты тогда, кажется, учился в университете, чуть ли не на истфаке... И вот... Как же это случилось с тобой? Каким ветром тебя занесло в футбол?
- Ураганным! - воскликнул Дмитрий Емельянович воодушевленно. - Однажды под ноги попал футбольный мяч, я сделал два-три паса, и все вокруг меня перевернулось.
- Я же помню, что в "Артеке" ты не играл в это мячепинание.
- Ты еще скажи - мячеиспускание, - пошутил Выкрутасов.
- Да, так даже лучше, - засмеялась Ромодановская.
- Нисколько не лучше! Футбол - мое божество, а ты надсмехаешься. Ты, которой я посвящал каждый свой триумф!
- Прости! - вдруг опомнилась Тамара и кинулась на шею лжефутболисту. - Я глупая! Обожаю тебя! Только тебя люблю, а этого молодого негодяя я сама застрелю.
- Сама... - презрительно отстраняя ее от себя, усмехнулся Дмитрий Емельянович. Ему вдруг шибануло в нос какое-то запоздалое шампанское. - Где там твой пистолет? Я сейчас отправлюсь и пристрелю его. В два счета. Когда я забивал третий гол бельгийцам, мне гораздо больше было жаль ихнего вратаря, чем это ничтожество. Я прострелю ему башку без сожаления.
- Секундочку! - воскликнула Тамара, убежала в другую комнату и вскоре возвратилась оттуда с пистолетом, бросила его на кровать перед Выкрутасовым. Он взял оружие, с уважением разглядел надпись на корпусе: "PIETRO BERETTA GARDONE V. T. CAL. 9 PARABELLUM" и спросил:
- Заряжен?
- Полный магазин, - ответила Тамара. - Пятнадцать патронов. Предохранитель слева сбоку.
- Без вас вижу.
- Помнишь, как ты лихо стрелял в "Артеке"?
- Я и сейчас не дам промаха.
- А ну сбей вон ту вазу.
- Не стоит.
- Сбей, она копеечная!
- Тем более. Какой-то скромный труженик создавал ее...
- Какой ты стал нудный, Минька! Эх ты, футболяга! А сейчас-то, надеюсь, уже не играешь? Или еще носишься по полю с мячиком?
- Теперь я на тренерской работе. Между прочим, в свое время сам Лев Иванович Яшин открыл мне тайну одного клада.
- Клада? Это уже поинтересней, чем голы венгритосам. Что за клад? Ценный?
- Неизмеримо ценный! Но он закопан не в земле, а в сердце нашего народа русского, - с дрожью в голосе произнес Дмитрий Емельянович, и вдруг до самых пяток охватило его величие тайны Льва Яшина.
- Го-осподи, я-то и впрямь подумала - клад! - рассмеялась Тамара Сергеевна. - Можешь мне поверить, в сердце народа русского давным-давно все копано-перекопано, как в гробнице Тутанхамона, и все сокровища и клады извлечены и распроданы. Меня рвет, когда я слышу: "народ-богоносец", "загадочная русская душа"... Тьфу! Носимся со своим дурацким балетом, а не задумываемся, что во все времена истории лучше всех танцевали рабы и рабыни.
- Футбол выше балета, - зациклился на своем Дмитрий Емельянович.
- Так и вашего брата-футболягу покупают и продают, перекупают и перепродают, как крепостных рабов, - ударила в самое больное место Ромодановская, и Выкрутасов спросил:
- У тебя в роду, часом, не было крепостников-помещиков?
- Именно, что были самые что ни на есть крепостники, - с гордыней отвечала Тамара Сергеевна. - И я этим восторгаюсь.
- А у меня в роду были крепостные крестьяне, и я этим горжусь, - стукнул себя в грудь кулаком Дмитрий Емельянович.
- Да? А я всю жизнь считала, что ты из настоящих Голицыных. Когда ты мне про футбол свой рассказывал, еще подумала: "Надо же, нонсенс какой - футболист Голицын!"
"Ага! - сообразил Дмитрий Емельянович. - Стало быть, пионервожатушка был Голицын". Но это было уже запоздалое знание, потому что Выкрутасов твердо решил с минуты на минуту уйти отсюда и более не возвращаться в эту роскошную квартиру, которую только невооруженным глазом можно было увидеть роскошной и блистательной, а на самом деле жилье сие представляло собой помойку космополитизма, свалку псевдоискусства.
Они уже не стеснялись смотреть друг на друга с презрением. Тамара презирала в своем якобы бывшем возлюбленном футболиста, а Выкрутасов презирал ее презрение к футболу и русскому сердцу.
- Ты что, и впрямь убьешь Ваську? - спросила она.
- Раз плюнуть, - фыркнул он.
- Только не до смерти, ладно? Припугни его да и все.
- Как скажете. Могу и припугнуть только. Могу ранить.
- Можно и не ранить. Мимо стрельни, чтоб струхнул.
- Стрельнем мимо. Рассказывай, где мне его разыскать?
