Открою имя "Стародума" - это Станислав Рассадин, литературный критик, писатель и журналист - вот уже 14 лет обозреватель "Новой газеты". Почему "Стародум"? Можно припомнить, что одного из героев фонвизинского "Недоросля" (а о Фонвизине Рассадин написал две книги) звали Стародумом, и был он там, что называется, alter ego автора. Если кто-то хочет еще более глубокого подтекста, то скажу так: Стародум и у Фонвизина, и у Рассадина - человек основательный, имеющий свой взгляд на прошлое, настоящее и, по возможности, на будущее, и не снисходящий до того, что громко о себе кричит, всячески привлекает внимание и считается "модным" в сию конкретную минуту.
Теперь о жанре, выбранном Рассадиным: он регулярно пишет для "Новой газеты", как правило, по две небольшие заметки в месяц. Со времен перестройки во многих газетах появились колонки комментаторов: со своими политическими комментариями выступают такие известные российские журналисты, как Виктор Шендерович, Юлия Латынина, Сергей Пархоменко, Леонид Млечин. Жанр комментариев стал настолько популярным, что их стали давать самые обыкновенные люди, "с мест событий", не говорю уже о российском интернете, его блогерах.
Но жанр, выбранный Рассадиным, кардинально отличается от "политического комментария". Ближе всего он к тем публицистическим памфлетам, что в той же "Новой газете" помещает писатель Дмитрий Быков. Как и Быков, Станислав Рассадин пишет литературные памфлеты в прозе. Его аудитория, бесспорно, ?же быковской, но сложные ассоциативные пассажи Рассадина, его обращение к историческим и литературным параллелям, хитро закрученные умозаключения, пожалуй, не придутся по вкусу тем из читающих, кто жаждет легкого необременительного чтения. Рассадинский читатель будет вовлечен в круг тех непростых вопросов, над коими автор задумывался на протяжении всей своей жизни. Что же это за вопросы, над которыми размышляет автор и в "Дневнике Стародума", и в откликах в "Новой газете", да и в его "Книге прощаний", где подводит черту под эпохой "шестидесятых"? В этой связи следует сказать еще несколько слов. Станислав Борисович начинал свою журналистскую деятельность в 1960-е, работал в издательстве "Молодая гвардия", в "Литературной газете", журнале "Юность". Введя в общественный оборот слово "шестидесятники", он, по сути, и был представителем этого общественного и эстетического движения, возникшего в послесталинскую эпоху на гребне надежд и иллюзий, охвативших страну. Думаю, что "шестидесятничество" как некая прививка "идеального", как поиск правды и следование внутреннему нравственному императиву, продолжает жить в сегодняшнем Рассадине.
Одна из главных тем, волнующих нашего Стародума, - писатель и его положение в обществе. Рассадин как-то сказал, что в нашей власти сделать "ужасные" времена еще ужаснее; в этом смысле он - за "человеческий фактор" и уповает на то, что писатель как член общества волен создавать в себе и вокруг себя самую разнообразную атмосферу. Героями его "дневника" становятся и такие личности, как Семен Липкин, не убоявшийся ни сохранить "крамольную" рукопись своего друга Василия Гроссмана, ни опубликовать стихи в "Метрополе", что повлекло "высочайшие" кары; и Юрий Олеша, чей блестящий талант раскрылся далеко не в полной мере - не из-за уступок ли нравственного порядка? Но это же время сформировало и таких писателей, как Сергей Михалков, Михаил Шолохов, Вадим Кожевников, - и Рассадин не устает приводить некоторые характерные "примеры" из их биографий. Ну, скажем, как Кожевников, получив и прочитав рукопись Василия Гроссмана ("Жизнь и судьба"), тут же направил ее в карающие органы, чтобы разобрались в замаскировавшемся под писателя "враге народа" и приняли соответствующие меры.
Горе писателю, приближенному к власти или ставшему властью! Фадеев, покончивший с собой, и тем самым частично отмывший свои грехи перед "убиенными", теми, кто был с его письменного согласия отправлен в сталинскую мясорубку... Федин, сменивший его на посту и "схлопотавший" от Твардовского после исключения Солженицына из Союза писателей: "Помирать будем!" И получается, по Рассадину, что "Божий суд" настигает все-таки сумевших удружить и услужить властям и потому неплохо устроить свои дела, уже здесь, на земле... Самоубийство или самоубийственная потеря таланта - едва ли не самый закономерный конец для людей этого рода...
А вот Эрдман... это другая судьба. Он замолчал сам, вынужденный после создания гениального "Самоубийцы" и последовавшего за сим лагерного срока, разменивать свой талант на дешевые поделки. Сам себе строгий судия, Эрдман - Рассадин тут цитирует Юрского - не дал актеру (Юрскому) сниматься в фильме по своему "халтурному" сценарию: выпил с ним рюмку, да и отправил со съемок восвояси, - стыдно ему было перед памятью Юрия Юрского, отца Сергея...
Творцы и "штукари", истинные дарования и создатели фальшивых ценностей - еще одна примыкающая к уже названной тема. Вал подделок под искусство, обрушивающийся на головы россиян с подмостков эстрады, с экранов телевизоров, безразмерная пошлость, кич - не является ли все это "социальным заказом", насаждаемым сверху? В связи с этим интересны рассуждения автора об эстраде и о комедийных жанрах, чьи представители сегодня растеряли былой ореол "защитников правды", "борцов с пошлостью", каковым даже в жестокие цензурные времена был в народном сознании великий Аркадий Райкин. Уходят талантливые с экранов, бегут из юмористических жанров: "блистательный Жванецкий ударяется в проповедь, блистательный Шендерович все глубже уходит в политику".
Размышления Рассадина о времени. Не только в своем "дневнике", но и в "Книге прощаний" рассматривает он эту "больную" тему. Расссадин отталкивается от реплики все того же Сергея Юрского ("Это время не мое"), обращая затем вопрос к себе: а мое ли? И если не мое, то чье? Заду-мывается - и находит поразительное определение - "ничейное время". Ибо даже власть не чувствует, по мысли нашего Стародума, что она - "властелин" времени. В брежневское время - шутит Рассадин - ходил анекдот, что был "бровеносец" мелким политиком "эпохи Аллы Пугачевой". И горько иронизирует: "вот символический сдвиг: от Анны до Аллы". Что же - приговор эпохе? Позволю себе усомниться в правомерности подобного вывода, да и сам Станислав Борисович остановился на нем лишь "на полдороге".
В "Дневнике Стародума" тема времени тесно переплетается с размышлениями о судьбе друга Рассадина, Булата Окуджавы. Ведь именно ему, замечательному поэту и барду, в конце девяностых было заявлено распоясавшимся хамом, что должен он уйти, что мешает "молодым" пробиться к зрителю. Рассадин всегда писал о друге с трогательной теплотой; чего стоит один штрих из "Книги прощаний": Окуджава перед операцией проделал многочасовой путь на машине, чтобы только увидеть Рассадина и затем быстро уехать... Читая размышления автора о поэте, можно понять, что то время критик хотел бы назвать "временем Окуджавы".
Пожалуй, стоит остановиться и еще на одной важной для автора теме - о менталитете, или ментальности. Много раз наталкивалась в дневнике Рассадина-Стародума на это слово, и часто в сочетании "российская ментальность" имело оно невеселый оттенок и характеризовалось примерно так: страх, несвобода, холуйство, доносительство... Неужто это главное, неужто неотвратимы и кабала, и пресмыкательство перед начальниками? Однако не в этом состоит мысль автора. Он, как я поняла, против фальшивых словес о патриотизме и "национальной гордости".
В архиве "Новой газеты" хранится 234 "заметки" Станислава Рассадина, писанные им с 1996 года - огромный и неустанный труд. Хочу пожелать себе и читателям почаще сталкиваться с заметками Рассадина-Стародума: иные "старые" мысли оказываются на редкость современными...
Ирина Чайковская
Станислав Рассадин. Дневник Стародума. - М.: Изд-во "Новая газета". 2008.
http://www.newreviewinc.com/
Док. 648399
Перв. публик.: 21.03.08
Последн. ред.: 21.03.12
Число обращений: 0
Рассадин Станислав Борисович
|
