В раннем детстве читал рассказ: парень-партизан, отбился от отряда, пришел в свою деревню, обнаружен и окружен врагами. Ему предлагают сдаться. Но он даже будто не слышит, парализованный отчаянием, безысходностью... Бросает в окно гранату. Она отчего-то не взрывается... Дальше не помню. Зато на всю жизнь запоминается ощущение отчаяния, безнадежности, бессилия.
И потом - Бог ты мой! - сколько раз снилась мне сходная ситуация: я в помещении... один или не один... в окружении... обреченность... скорая гибель - смерть навсегда...
А еще герои детства: "панфиловцы"... и Зоя... и "Молодая гвардия"... И еще Джон Браун, окруженный со своими сыновьями в помещении арсенала... И последний отряд французов на Ватерлоо, окруженный англичанами и не видящий смысла жить...
Проживая жизнь оптимистом, всегда имел в резерве ситуацию поражения, личного поражения и гибели. Иметь-то имел, да не шибко верил. Но вот оно, подано мне на блюдечке, оно - мое сновидение - судьба. Надо только войти в дом. И уже не выйти, потому что "поднятые руки" - такого ни в одном сне не бывало. Даже если захочу, не смогу опоганить сон-обещание.
Да вот беда - сны-то мне снились "безыдейные"! А тут надо мной красные флаги и лозунги про СССР, и вожди-самоделки, за душой у которых ничего, кроме "даешь взад историю", "банду Ельцина под суд!" и "настоящую демократию против ненастоящей".
Будь то тридцать лет назад, мне было бы достаточно самого факта совпадения ситуаций сна и яви.
Оттого и метался вокруг дома с видеокамерой дни и ночи, будто камера способна помочь определиться, отстраниться от "идейности ситуации" и вернуться-обернуться в молодость, где принцип несоизмеримо важнее истины или хотя бы догадки про нее. Пока перезаряжались батареи, просматривал отснятое, вглядывался, вслушивался, словно отыскивал санкцию, и через три часа снова спешил туда с надеждой, что нынче-то все увидится иначе...
И вот увиделось же! Тут мое место, в малом круге людей с иконами в руках и с молитвой на устах. А камера теперь вовсе помеха...
Только не я ли говаривал бывало кое-кому из моих бывших соратников, отставших и уставших, но все еще молящихся за Россию, что, дескать, когда бой, явный или скрытный, молиться - удел женщин. А удел мужчин - сражаться. Но и это не все...
Мне ли, политизированному "православцу", место среди людей воцерковленных, подлинно верующих? Примкнувший - на большее мне не претендовать, и молитва моя будет формальной, потому что не умею загонять мысль как собаку в конуру, а без того нет полноты и искренности молитвы. Встав рядом, стану изображать из себя нечто большее, чем есть по сути. Но с юности не терпел позу и по соседству с чьей-то выспренностью всегда упрямо "играл на понижение".
Этим же днем по темноте бродили мы сквозь толпу вокруг "Белого дома" с Ксенией Григорьевной Мяло... Ей тоже что-то мешало "войти и остаться"... Возможно, ощущение "неисторичности" происходящего, это когда и событие есть, и люди, событие сотворяющие, и дискретный набор просматривающихся последствий. Но при этом что-то не так с самой логикой события для "полной гибели всерьез", то есть для полной отдачи себя на волю момента. Возможно, исключительно женским чутьем чувствовала она некую внутреннюю "каверзу" в событии, безусловно трагическом изначально, в то время как лично мое отношение к происходящему мотивировалось абсолютно рационально: справедливая реакция на подозрительно поспешный развал Союза; на грабеж, учиненный новыми "экономическими" пассионариями; на социальную бесперспективность; на чисто внешнюю отвратность частных лиц, заговоривших от имени истории (то есть если у вчерашних вождей вообще не было лиц, то теперь объявились именно лица, и значительной частью весьма противные, - и в том отнюдь не самая последняя причина народного раздражения)...
Сказанное имело отношение только к тем, кто был "под балконом", то есть к москвичам-горожанам, чистосердечно реагирующим на речи, лозунги и воззвания с балкона.
И по мере того как политические страсти "сгущались" до единого и в сути единственного и первейшего лозунга: "Даешь Советский Союз!" (а это происходило буквально на глазах) - по мере того исчезала реальная политическая правооснова самого события.
* * *
В сокращенно цитированной речи Г.Зюганова с балкона "Белого дома" была еще и такая фраза: "Все народы бывшего Союза готовы снизу хоть завтра объединиться снова".
Думаю, что это была иллюзия самого Г.Зюганова, а не сознательная дезинформация.
И тут хотелось бы задать вопрос бывшим руководителям внутреннего политического сыска: как воспринималась, как квалифицировалась вся та, без сомнения, объемная информация о реальном отношении нерусских народов к русскому, как оценивались антирусские мифы, в политическом качестве сформировавшиеся уже к началу 70-х? Что всерьез не воспринимались - это понятно. Но неужто вовсе не проводилась хотя бы самая элементарная аналитическая работа?
Мне, к примеру, вовсе нет нужды читать теперешние украинские учебники и пособия по истории Украины. Они построчно были отчеканены в головах украинских националистов еще в конце 60-х. Помню, в тех же 60-х латышский националист В.Калныньш прочитал в лагере курс из сорока часовых лекций по истории Латвии, отыскивая корни латышской национальной самобытности чуть ли не в неолите. Пачка лекций была посвящена конквистадорской, оккупационной деятельности российского империализма. Некто Петр Сорока в шестьдесят девятом году уже заканчивал десятитомный труд по истории Украины. Только один перл из его трудов: "Моисей выводил евреев не из Египта через Синай, а из Киева через Сиваш". Москали специально подожгли киевскую библиотеку, где погибли главные доказательства первородности украинской нации. Об этом "преступном империалистическом поджоге" можно услышать и сегодня в любой интеллигентской украинской семье.
Международная семья-банда, в Московии имевшая фамилию Романовых, а в других странах всяких прочих "гогенцоллеров", по преступному сговору принудила своих холуев-историков переписать историю народов Европы, чтобы стереть в человеческой памяти знания о великой Украине. И царский холуй Карамзин отнюдь не первый из того числа. Первыми были грязные русские монахи с их заказными сказками о том, "откуда, мол, пошла и есть земля Русская", и многое еще чего насочиняли, чтобы сокрыть правду об украинском народе. Но украинский народ знает и помнит, как "запроданец" Андрей Боголюбский эмигрировал к угрофиннам, воровски прихватив с собой шапку Мономаха, как с него пошла и есть неславянская народность с прилагательным "русские" вместо нормального имени, как эта "грязная" и тунеядская кровосмесительная народность вероломством и подлостью подчинила и превратила в рабов тысячи прочих народов, всю историю жаждавших справедливого отмщения "ленивым и грязным москалям" - все это было не просто сформулировано, но лозунгово-куплетно отчеканено, повторяю, еще в конце 60-х.
В конце 80-х, во время моей первой поездки по стране с группой известных советских писателей, зашел как-то разговор о возможных сепаратистских потугах прибалтийских народов. Я тогда сказал, что главной нашей головной болью будет не Прибалтика, а Украина. Советские писатели дружно подняли меня на смех в том смысле, что почти у каждого из них половина родовы на Украине, что они каждый год там бывают, и не по разу, в отличие от меня, ни разу там не бывавшего, что знают обстановку из первых рук, что да, несколько полупсихов-галичан действительно мутят воду, но все хохлы их дружно ненавидят и презирают и при том и малейших помышлений не имеют об отделении от России, потому что... ну, это вообще невозможно представить! Да куда ж денутся все эти хохляцкие поэты и писатели, которые только через русский язык и вышли более или менее на мирового читателя. А что до прибалтов, то они через пару месяцев сами приползут к нам, опухнув от голода, потому что мы их кормим...
Уже в девяностом мой сослуживец по журналу "Москва", женатый на литовке и каждый отпуск проводящий в Литве, заверял меня, что не помышляет Литва об отделении, уж он-то это знает - вся родня литовцы.
В том же девяностом весьма известный русский писатель в компании рассуждал о перспективах тогда так называемой Средней Азией: чучмеки ни к какой промышленной деятельности не способны по определению. Вся промышленность там - это русские. Без русских они упадут в каменный век, они держатся за нас, как теленок за коровью сиську.
Парадоксально, но все подобные рассуждения вовсе не подпадают под графу так называемого великодержавного шовинизма, но единственно под графу недомыслия, когда никакая степень информированности не способна повлиять на уровень мысли.
Подлинными великодержавниками были те царские чиновники, которые писали гневные реляции наместнику Кавказа генералу Ермолову, указывая ему на недопустимость его личного вмешательства в некоторые внутренние армянские проблемы-конфликты... Вообще, чрезвычайно полезное чтиво - документы, регулирующие ситуации на русских "украинах" - что западных, что южных, что восточных.
Но советский чиновник, вооруженный передовой теорией марксизма-ленинизма, - это принципиально иной тип "державника". Для него первично внедрение социалистического бытия. И если четыреста литовских хуторских хозяйств бельмо на социалистически перекошенном глазу - то немедля в Сибирь их, сукиных детей. Оставшихся успешнее доведем до необходимой кондиции - советского человека. То же самое не только с латышами, эстонцами и украинцами, но и с румынами, болгарами, поляками, чехами...
Нынче то и дело слышишь: "Вот гады неблагодарные! Мы их от фашизма освободили, а они теперь в НАТО бегут!"
Когда адмирал Ушаков освободил от французов остров Корфу, к нему пришла местная знать с вопросом: какую форму правления намерен учредить победитель на данной территории? На что адмирал отвечал, что его полномочия закончены с окончанием военных действий. Вот это называется освобождением.
Когда же освобожденным румынам и полякам, не имевшим исторического опыта коллективного землепользования, навязываются колхозы, поскольку они, в соответствии с "передовой теорией", - начало тропы в светлое коммунистическое будущее, то это "зашвырка" фугаса к горизонту взаимоотношений.
Да что там! Вся история построения "нашего великого государства" - это сплошное минирование, и неизвестно, на всех минах коммунистического азарта мы уже подорвались или еще нет.
Коварство нынешней ситуации еще и в том, что вождям и теоретикам коммунизма собственно "советскими" удалось сделать только русских, поскольку только русских удалось лишить религии, то есть в значительной степени денационализировать. Все прочие вчерашние советские народы без особых усилий стряхнули с себя "советизм", как пыль придорожную, и объявили себя тем, кто они есть по сущей природе своей: армяне, литовцы, грузины, молдаване и т.д. "Советизм" как интеграционный фактор перестал существовать, и, соответственно, как бы вовсе утратился смысл "советской державности".
На митингах и собраниях то и дело слышим стенания о том, какую могучесть мы потеряли, какую экономику, какое благоденствие утратили, какое безобразие творится с нашей армией и флотом, с наукой опять же...
Но кто эти "мы", столь пострадавшие? Прочие страны так называемого СНГ тоже весьма раздираемы внутренними противоречиями, там тоже и митинги, и собрания, и прочие формы бузотерства..
Но хотел бы спросить наших вездесущих корреспондентов: слышал ли кто-нибудь из них, что где-нибудь, положим в Баку или в Тбилиси, митинговали за немедленное воссоединение с Россией? Русскоязычных, разумеется, я в виду не имею.
Так уж получается, что мы, русские, с помощью наших русских евреев и революцию сварганили, и режим установили соответствующий величайшей задумке человечества - коммунизму, мы же и государство, как оказалось, самовзрывное отгрохали, проведя неслыханную селекцию населения (и тут уж без оглядки на национальность - дело-то общеинтересное). А когда обрушилось столь самоотверженно построенное здание семьи народов, стали мы враз несчастными, потому что (так уж получается) остались одни с нашими евреями, каковые, как всегда, выпали в осадок жертв, оставив нам право быть единственно виноватыми.
И если, оставшись одни, мы не сумеем с достоинством восстановиться на мировой сцене, то все дурное, когда-либо и кем-либо сказанное в наш русский адрес, окажется правдой. Но если сумеем и только тогда, когда сумеем, только после того может идти какая-то речь о реальных и, видимо, лишь частичных относительно прежнего объема интеграционных процессах. Нынешние же вопли о восстановлении Союза (или империи) - свидетельство страха, бессилия, беспомощности и безыдейности. Ничего, кроме презрения и злорадства со стороны отпавших от нас народов.
Ну а с Белоруссией? Опять, дескать, нехорошие люди ставят палки в колеса делу объединения.
Да нет сегодня бездурнопоследственного варианта объединения. Повторить ленинский опыт с известным "правом на самоопределение" - значит ничему не научиться из собственной истории. Как когда-то, присоединив Польшу, мы получили в подарок евреев, так и теперь, лишь "засоюзничав" с Белоруссией, получим в довесок хорошо откормленную и политически натасканную Западом оппозицию. Равносоюзное объединение с Белоруссией сегодня, при так и не отстроенной реальной вертикали власти, невозможно еще и потому, что того же тотчас же потребуют татары, башкиры, а там, глядишь, и Саха с Тувой. На единственно правильный автономный вариант не готовы ни белорусы, ни тем более Лукашенко.
Это сейчас, по прошествии десяти лет с печально-трагических событий девяносто третьего. А в тот год эйфории самостийности лозунг, возобладавший над всеми прочими: "Даешь Советский Союз!" - тогда он звучал приговором всей совокупности страстей, большей частью справедливых - страна корчилась в судорогах самоизничтожения, охмелевшие от безвластия самозванцы-чебурашки, вчерашние коммунисты и добрые советские человеки всей яростью челюстей вгрызались в ткань государства, расплевывая несъедобное и давясь жирными кусками ничейного добра... Ничто не принадлежало народу. Все принадлежало власти. Но власти не стало, осталось ей принадлежавшее, а теперь подлежащее разграблению. Происходила очередная экспроприация экспроприаторов. В тихой и потому в наимерзейшей форме. Протест против всеобщего распада был свят в истоке протеста. Но свет и святость меркли там, где начиналось политиканство. И самозванство опять же...
* * *
Во второй половине дня третьего октября, подъезжая на своей "двадцатьчетверке" к Останкино, еще с середины проспекта Мира слышал пальбу. На улице Королева, метрах в трехстах от телецентра, путь мне перегородили четверо парней с красными повязками на рукавах: "Нельзя туда. Сворачивайте вправо". Только что передо мной туда, вправо были отправлены два "жигуленка".
"Вы кто, ребята?" - спрашиваю. "Из дружины мы, - отвечают хмуро. Анпилова..." "По идее, - говорю, - милиция должна здесь стоять". Только отмахнулись: "Ехали - видели милицию?" "Ни одного! Но мне надо туда. Обязательно". Показываю удостоверение прессы. Поколебавшись, пропустили. Когда подъехал почти вплотную к низенькой баррикаде, преграждавшей улицу, увидел, что автомашин полно напритыкано у обочин. Тут со всех сторон загрохотало, левее от меня пуля чиркнулась об асфальт, и я поспешно откатился назад метров на двадцать. Рядом "жигуленок", из раскрытого оконца торчит головенка малыша лет шести. Папаша, знать, пошел "смотреть на войну сблизи", оставив сына в зоне обстрела. Да чего там! Вот и мамаша с дитем в коляске. Ей тоже интересно, кто в кого стреляет...
А кто в кого стреляет, понять совершенно невозможно. Временами пальба стихает, но вдруг трескотня автоматов сливается в единый грохот, люди прячутся за автомобили, или падают на землю, или бегут в кусты, что по обе стороны улицы. Но, попривыкнув, возвращаются, лишь чуть пригибаясь. В сторону проспекта Мира строем прошли парни, человек двадцать.
- Чего ж вы уходите-то? - Крик из толпы на обочине.
- Приказали, вот и идем, - отвечал последний идущий.
Больше реплик не последовало. Если еще есть, кто приказывает и кто исполняет приказы, значит, дело как-то поставлено, значит, план есть... А то и стратегия!
Между прочим, толпа у Останкино преимущественно сочувствовала "белодомовцам", в то время как назавтра толпа у "Белого дома" кричала "ура" всякий раз, как танковый снаряд попадал в здание...
Без сигнала подкатила "скорая". В самый раз. Из кустов вывели парня с простреленным плечом. Мотал головой, матерился, не понять, в чей адрес. С той же стороны из кустов ко мне подошли трое парней.
- Батя, надо за водярой сгонять. Там, - кивнул на кусты, - без водяры не разобраться.
Что ж, сгоняли. До первого ларька. Выгружая ящик с водкой, предложили мне вознаграждение за труды - бутылку.
- За рулем, - говорю.
- Ну и зря. Нынче менты все при своих бабах!
- И много вас там? - спрашиваю.
- Есть кое-кто...
Кое-кто там, в кустах, действительно был, потому что редко, да чувствовалось, что вот эта автоматная очередь явно не из телецентра. Но редко. В основном палили оттуда, из главного здания. Причем палили куда глаза глядят. Позже, по темноте, видно было, как пулевые трассы улетают в сторону проспекта, в кусты, где полно любопытствующих мальчишек, и даже в сторону телебашни с явным попаданием - искорки вспыхивали на каркасе.
Со стороны проспекта к телецентру прошли два "бэтээра". Несколько камней полетели в броню из толпы на обочине. "Бэтээры" остановились, высунулся мальчишка, закричал: "Вы чё, люди, мы же с вами!" И тут же по толпе шорох - дескать, Руцкой послал "бэтээры" на помощь... Но машины покрутились на площадке перед телецентром и поползли назад мимо притихшей толпы.
Очередной всполох автоматной трескотни, и из кустов вывели мальчишку лет шестнадцати. Пуля прошила ему ляжку насквозь... Лицо - белая маска... Шок... На губе сигарета... "Скорой" не видать... Вдруг рядом знакомый человек - Ушаков Геннадий Сергеевич, стоматолог, благодетель зэков всех поколений. Он здесь на какой-то роли. Узнав меня и что я с машиной, тащит раненого ко мне, вдвоем впихиваем его на заднее сиденье и летим прочь от Останкино. Навстречу опять эти же самые "бэтээры", только теперь на полной скорости и по встречной полосе, то есть навстречу нам. Я едва успеваю выскочить на бордюр, шаркнув задним мостом... Сдурели, что ли?!
У разворота на проспект Ушаков выскакивает из машины, обеими руками машет "скорой", перегружаем с помощью санитаров раненого - и назад.
Все машины, что стояли по обочинам, откатываются. Оказывается, те самые "бэтээры", что "за народ", открыли беспорядочную стрельбу вокруг себя. Мы все равно проскакиваем вперед, потому что от кустов, что у самой микробаррикадки, женщина тащит на себе раненого мужчину. Ушаков остается, а я везу их на Щербаковку. Парень в сознании, в больницу не хочет, а на Щербаковке живет брат-хирург... Улицы пусты, машин ни встречных, ни поперечных, светофоры - не помехи...
Вернувшись, нахожу Ушакова, спрашиваю, как дела. Только рукой отмахивается, и через секунду мы с ним оба катимся по земле в сторону клумбы - свист пуль не над головой, будто параллельно ушам. Лежим, вжавшись в землю.
- "Бэтээры" палят? - спрашиваю.
- Да все палят, кому не лень! - бормочет сердито. - Избиение младенцев!
- А младенцев-то много? - спрашиваю.
- Какое там, к утру всех перебьют, если не разбегутся.
- А отцы-командиры? Макашов, Анпилов?
- Макашов давно уже... Анпилов, говорят, где-то здесь, по кустам шарахается... Не видел...
Чуть стихает пальба, отступаем к машинам. Рядом с моей "двадцатьчетверкой" красный "жигуль", приемник на полную мощь... человек десять вокруг... В эфире кто-то грозится большим войсковым соединением двинуться на Москву, на помощь восставшим, начать партизанскую войну...
- Фуфло! Провокация! - тихо говорит Ушаков, но услышавшие его возражают, спорят...
На какое-то время теряю Ушакова из виду, но минут через двадцать он подходит ко мне с парнем военной выправки, говорит - надо бы помочь этому человеку. Сгонять надо кое-куда. Сгоняем, отвечаю. Ушаков для меня авторитет. Был он, ныне уже покойный, немногим из тех московских врачей, кто принимал нас - доходяг из лагерей, - и приводил в божеский вид, и опекал по мере сил и возможностей. Александр Викторович Недоступ, к примеру, пожизненный мой благодетель. Был еще рентгенолог Леонард Терновский, сам со временем "схлопотавший" политическую статью...
- Куда мчимся? - спрашиваю.
- В Строгино, - отвечает.
- Ничего себе! И зачем, если не секрет?
- Не секрет. За оружием.
- Это как же, - удивляюсь, - шли штурмовать, а оружие за кольцевой оставили?
- Думали, нахрапом...
- А гранатомет? С него ведь начинали, как рассказывают.
- Не знаю, откуда он взялся, - отвечает хмуро мой пассажир. - Не наш, во всяком случае...
- А "ваши" - это кто?
- Я при Анпилове.
- Ну а сейчас-то... Зачем? По-моему, ситуация...
- Посмотрим! - перебивает. Мои вопросы его явно раздражают.
Тем не менее, пока мы гоним по опустевшей, безлюдной и почти безмашинной Москве, узнаю, что он военный, старший лейтенант. Намекнул ему, что неплохо бы его документы увидеть. Сказал, что "сдал перед делом". Кому сдал - не спрашиваю.
Ушаков, конечно, для меня авторитет, но и ему могли "туфту двинуть". Ко мне и ранее подходили парни и мужики и просили подбросить до дому. Те, кому "кино со стрельбой" уже надоело... Может, и этот... До Строгино сейчас никаким транспортом не добраться...
В конце концов решаю для себя так: если парень меня "дурит", ну чтож, это тоже как-то вписывается в общую картину, и я со своими "метаниями" вполне заслуживаю подобной "шутки".
По Москве же гнать - одно удовольствие! До самой кольцевой ни одного гаишника, ни одной гаишной машины, ни одного милиционера или просто военного. Москву словно сдали на власть стихии и инстинкта народного. Власть - она, может, в панике, а может, в многохитром расчете. А что до народа и его инстинкта - окна домов уже большей частью темны. И чем дальше от центра, тем темнее. И похоже, что власть выигрывает "дело" автоматически... Если и в страхе, то без особого напряжения мозгов.
Красный светофор, зеленый - без разницы! Не более получаса гонки, и мы на месте.
- Через пять минут выйду, - говорит мой пассажир и исчезает в подъезде многоэтажки-"термитника".
Жду десять минут и начинаю разворачиваться. И тут он появляется с парой "Калашниковых" в руках и с канистрой.
- Канистра зачем?
- "Бэтээры" жечь, - отвечает. - Заскочим на заправку. Их нам прислали, а они, суки...
- Кто же это их вам прислал?
- Неважно...
На заправке никого, но время-то идет. Когда наконец разгоняемся в обратный путь, говорю:
- Там, поди, уже все кончилось.
Молчит.
Так, почти без разговоров, минут за сорок долетаем до Останкино. Толпы уже нет. Но кто-то, в основном мальчишки, мечется по кустам... Но стрельба... Такое впечатление, что у защитников Останкино осталась уйма патронов и задача - до утра "распулять" их - трассы так же, как и два часа назад, - во все стороны... Прислушиваюсь и все же улавливаю ответные выстрелы; значит, кто-то еще "держит осаду"...
Мой пассажир говорит "спасибо" и исчезает в тени деревьев с автоматами и канистрой.
Оттуда же, из темноты, появляется молодой священник и просит подбросить до дому. Словно в прощание, нам вслед яростный автоматный треск; оглянувшись, вижу вспыхнувшие искры на асфальте, где всего лишь минутой назад сояла моя машина.
Просматривая видеохронику останкинских событий, горевших или сгоревших "бэтээров" не видел. О жертвах среди защитников Останкино тоже вроде бы ничего. А сколько народу перебили вокруг телецентра - о том, наверное, никогда не узнать.
Года через два или три надумал все-таки позвонить Анпилову, узнать о судьбе своего ночного пассажира.
- Я знаю про эту вашу поездку, - отвечал Анпилов. - Жив. Но ему пришлось уехать. Если хотите, завтра у нас митинг у музея Ленина, подъезжайте, поговорим.
Если память мне не изменяет, на митингах я не бывал ни разу в жизни. Ни на советских, когда сгоняли, ни на антисоветских, когда приглашали...
* * *
Домой вернулся в четвертом часу и, конечно, проспал начало событий у "Белого дома".
С Игорем Николаевичем Хохлушкиным и с дочкой подкатили мы к Бородинскому мосту, когда уже дымились окна российского парламента, когда танки выстроились на противоположной набережной, когда пальба была в самом разгаре - и та же самая картина, что у Останкино: площадь перед осажденным домом забита толпой, мамаши с колясками прогуливаются в зоне обстрела, мальчишки снуют туда-сюда поперек площади... Идет война. Кто-то с кем-то сражается всерьез, и это, знать, очень интересно - смотреть на взавправдашную войну в центре Москвы-града, если толпа, по мере ожесточения пальбы, с визгами и криками скатывается по лестницам на набережную, но через несколько минут снова заполняет только что покинутое пространство. Вот в первые ряды пробивается несколько "крутых" и круто "поддатых" молодых и современных. Они дружно кричат "ура!", когда очередной танковый снаряд вламывается в уже дымящийся этаж. Впрочем, "ура!" кричат не только они...
При очередном раскате автоматной трескотни "крутые", расталкивая всех вокруг себя, несутся вниз по лестнице, один натыкается на Игоря Хохлушкина. Игорь Николаевич, слегка придержав парня за рукав кожанки, говорит-спрашивает:
- А может, это неприлично - так хотеть жить?
Амбал смотрит на Хохлушкина, что весом меньше пятидесяти... В другой ситуации размазал бы... Но ни слова, даже без "пошел ты!..". Исчезает...
Лишь после того, как в толпе обнаруживается труп, отряды милиции со щитами не без труда оттесняют зрителей вниз, на набережную, где под мостом и далее моста скапливается, может, полтысячи, может, более... Сочувствующих осажденным нет. Но и "ура!" кричат явно не из любви к Ельцину... Просто выстрел, попадание, дым - "ура!" Один раз только слышал: "Так их, глуши коммуняк ср...!"
Тусуясь в толпе, мы как-то все же оказываемся в первых рядах, впереди нас только милиционеры со щитами. В руках у меня камера с наспех перезаряженной батареей, но снимать ничего не хочется, да и нечего снимать... Кто-то где-то в кого-то стреляет, стреляющих не видать... Я вежливо стучу сзади в щит ближайшего милиционера, показываю ему камеру, говорю ему:
- Мне туда, - то есть к дому.
Никаких возражений. Перебегаю площадь, оказываюсь под коротким спуском слева от центрального входа. Еле втискиваюсь - опять мальчишки, нигде не вижу ни одного вооруженного человека, а стрельба-то не утихает ни на час. Решаю, что осаждающие в сквере, пытаюсь пробраться туда. Навстречу опять же гражданские на плащ-палатке выносят раненого, палатку перехватывают мальчишки, что торчали у спуска, и бегом несут раненого через площадь к набережной. Там в готовности несколько машин "скорой".
Только сунулся в сквер - автоматный треск словно за ушами, и теперь вижу в кустах людей в камуфляже, стреляющих с колен куда-то вверх бесприцельно... Передо мной двое. Один - майор, молодой, почти мальчишка.
- Слушай, батя, - говорит, - ты что здесь... На старости на ж... приключений ищешь? Давай-ка отсюда в наклон и бегом!
Стыдно! Никогда не забыть, как было стыдно. Ведь и верно, зачем я здесь? Забыл, что мне уже под шестьдесят? Чего гоношусь? Приключения... Мои приключения закончились... Их, как говорится, у меня было... Быть или не быть - вопрос давно решенный. С кем быть и с кем не быть - тоже. Все давно определено, сформулировано, отчеканено... Разумом...
Но ведь говорил уже: всю жизнь самые яркие сны - окружение, безысходность, гибель... И когда вступил в боевую по цели организацию Огурцова... Победа не воображалась... А все та же ситуация: вот мы что-то начали, влипли, просчитались, окружены и скоро конец...
И всю жизнь сны про то самое... Но вот он передо мной - не сон, тот самый случай: дом окружен и обречен, и по всем законам судьбы мое место там, и редчайшее - воплощение сна в реальность... Не сомневаюсь, тридцать лет назад я был бы внутри вне зависимости от правоты или неправоты, потому что в подсознании, как оно формировалось с детства, обреченный и погибающий всегда правее
потому что у него уже нет выбора,
потому что он уже использовал право на выбор ранее,
потому что выбор совершается однажды и навсегда.
Еще думаю, что этим неизжитым и вполне постыдным инфантилизмом обязан Гегелю, которым был увлечен в девятнадцать лет, когда "Логику" читал как роман, а "Лекции об эстетике" как детектив. Никто из "гегелеведов" не согласится со мной, но "пророко- и демонообразный" немецкий мудрец, по моему впечатлению, был величайшим фаталистом и пессимистом... Не от Соломона, но именно от Гегеля узнал, что все, решительно все по самому высшему счету есть всего лишь суета сует и томление духа, и потому произвол личного выбора истина в первой и последней инстанциях... И да будет свят...
Христианством тут и не пахнет. Оно, христианство, Православие, - оно в сознании, почти что в разуме и, конечно, на языке. А глубже, в инстинкте, один Бог знает что, поскольку - сын эпохи атеизма. С этим жил, с этим и умереть...
И вот ныне мальчишка-майор справедливо стыдит меня за бессмысленную суету, и мне стыдно... Сам ведь когда-то потешался над престарелым Сартром, когда тот гоношился на баррикадах бунтующей молодежи Парижа..
- Давай-давай, батя! Дуй отсюда! Пригибайся и бегом!
Конечно. Только "бегом" - этого, хлопец, ты от меня не дождешься.
За спиной пальба словно свирепеет. Вижу, что милиционеры на коленях перекрылись щитами. Разве щиты пуленепробиваемы?.. За ними часть толпы, что еще не вытеснена на набережную, плашмя на асфальте. Где-то там друг мой, Игорь Хохлушкин, и дочь... Ее-то я зачем привез?
Дочь расскажет после, что, когда "пули засвистели" и все упали на асфальт, рядом с собой она увидела отстреленный палец...
Отыскал, и мы спустились на набережную. Всех нас оттеснили за Бородинский мост, и мы не видели, как, сдавшись на милость победителя, вышли из горящего дома "вожди" и "вдохновители", обещавшие умереть за конституцию. Вышли, оставив умирать на этажах вдохновленных ими мальчишек и не мальчишек...
Популярная фраза "расстрел парламента" двусмысленна, нечиста, насквозь прополитизирована. Расстрелянное здание - да вот оно, на месте и краше прежнего. Члены парламента живы и в подавляющем большинстве своем неплохо устроены. Нынешняя конституция, каковой присягнули в той или иной форме члены "расстрелянного парламента", - или она не "ельцинская"? Сам парламент, как ветвь власти, здравствует и действует. Оппозиция функционирует в рамках, определенных Главным законом государства...
И только одно: невозможно без душевной дрожи смотреть на портреты погибших!
Потому что еще и вопрос: за что погибли? За "Даешь Советский Союз!"? Отчасти. За "Банду Ельцина под суд!"? И за это тоже... За Россию? Конечно. За что же еще погибать русским парням...
Но в любом случае, правы или не правы, - это не про них, погибших. Это про выживших и живущих. Это про всех нас.
Уже совсем стемнело, а мы все стояли и пялились на темный квадрат здания с горящим по всему периметру этажом. Но несколькими часами ранее мы же были свидетелями некоего действа, о котором, возможно, только мы и знаем. Игорь Николаевич Хохлушкин обратил внимание на окно, что правее и двумя этажами выше этажа горящего. Оттуда, из окна, безостановочно короткими очередями строчил пулемет, именно пулемет - автоматчик не успевал бы столь шустро менять рожки... Еще продолжалась стрельба вокруг, и из общего грохота выделить пулеметный "разговор" было невозможно.
- Ну, сейчас вдарят по нему, - сказал Хохлушкин, оглядываясь на шеренгу танков на противоположной набережной.
Собственно, "пулеметное строчение" мы определили по коротким световым вспышкам, не видя, разумеется, ни пулемета, ни стреляющего. Когда же на недолгое мгновение стрельба вдруг прекратилась, а световые вспышки из окна продолжались, мы предположили, что там - пулемет с глушителем, что ли? А такие бывают? Насколько я был информирован, даже самые совершенные "глушилки" от долгого употребления постепенно теряют свои свойства...
И тут меня осенило. Да это же обыкновенная "морзянка"!
"Морзянку" я знал, но только в тюремном ее использовании, где точкаодин удар, тире - два. Позже, сопоставив по времени, выяснили: сия почти двадцатиминутная информация передавалась из осажденного здания сразу после того, как депутаты покинули "Белый дом".
Знать, обстановка в "мятежном стане" отслеживалась от начала и до конца событий...
Говорил уже, что то ли по менталитету, то ли по Гегелю я фаталист не только по отношению к собственной судьбе, но и к истории. Это моя, и притом любимейшая, формулировка: "История свершается в единственно возможном варианте". То есть - никаких "если бы"! Тысячи обстоятельств-параметров определяют тот самый единственный вариант. Но иногда как бы за бортом остаются значительные события, влияние каковых и последствия, казалось бы, никак не просматриваются в логике реальной исторической фактуры.
В этом смысле события августа девяносто первого легко укладываются в цепочки причинностей дальнейшей "исторической поступи". Но вот с октябрем 93-го все много сложнее. Популярное мнение "справа": "Пресечение последней попытки реставрации коммунистического режима", даже если оно верно, все равно это только характеристика факта-события в его всего лишь вероятной перспективе. Кто-то, безусловно, таковую перспективу имел в виду. Тот же генерал Макашов, возможно... Но была еще и искренняя боль за судьбу России тысячелетней - я это видел и чувствовал, торча днями и ночами под мятежным балконом.
Само по себе качество чисто политического действа определилось и выявилось поведением его инициаторов. Пощаженные, они так или иначе вписались в ту самую действительность, против каковой восставали, и этим как бы перечеркнули и сам смысл, то есть предположительный фактор-вектор последствий, своей вчерашней инициативы. Но возможно ли такое вообще в истории? Ведь тогда следует признать, что Ельцин одержал не только "физическую", но и моральную победу над своими противниками, ибо подлинными противниками его были инициаторы противостояния...
Тогда погибшие - щепки "санитарной рубки"? Есть такое понятие в системе лесного хозяйства. Так в чем же провиденциальный смысл событий октября девяносто третьего? Единственное, что я могу предположить: мы были свидетелями своеобразного "предупреждения"...
* * *
И тут припомню я один случай из моего лагерного опыта. Что поделаешь, из всех личных опытов лагерный - самый богатый.
На семнадцатой зоне в бараке, где я жил, через две койки от меня пребывал старик латыш. Было ему за семьдесят. Говорили, что он чуть ли не последний, кого органы вытащили из бункера в лесу неподалеку от его собственного бывшего хутора аж в шестьдесят втором году. Отравленный газовой гранатой, а после еще дважды простреленный, выжил, следствие суровое перенес, но остался калекой. По новому кодексу осужденный не на четвертак уже, а всего лишь на полтора червонца, дожить до воли он и не помышлял. Освобожденный от работы по немощи, дни и ночи проводил в бараке, днем на стуле близ печки, ночью на шконке на правом боку - никак иначе лежать не мог... Сидел, лежал и спокойно ждал смерти. Лагерный сон не чуток, но от его страшенного храпа со стонами и кашлем люди просыпались. И я в том числе. Просыпались и негуманно проклинали старика злыдня. Злыдень - потому что ни с кем практически не общался, лишь косился злобно - так казалось - на всех, в том числе и на своих соплеменников.
Подходя к своей койке, я неизбежно оказывался рядом с ним. Он смердел. Видать, не всегда успевал дойти до туалета. Одежду ему иногда стирал другой, такой же обреченный по причине паркинсоновой болезни зэк-старик, исполняющий в бараке функции шныря, то есть уборщика.
Глаза старика латыша часто были лишь чуть приоткрыты, тогда казалось, что он и не видит никого вокруг себя. И в такие минуты, а иногда и часы он постоянно что-то бормотал по-латышски, бормотал достаточно громко, чтобы, положим, мешать вдумчивому чтению какой-нибудь серьезной литературы.
Когда вокруг тебя сплошные по справедливости или несправедливости несчастные люди, невольно черствеешь сердцем - норма! И если поначалу он только раздражал меня, то со временем раздражение переросло в ненависть. Возвращаясь в барак с работы, я прежде прочего кидал на несчастного злобный взгляд - опять смердит! Или - опять бормочет! В особо дурном настроении я даже, бывало, проходя мимо, ворчал: "У, гад! Опять не даст дремануть перед ужином!"
Слышал он или не слышал, мне было плевать. По крайней мере, никакой реакции с его стороны. К тому же было мнение, что он вообще по-русски "не волокет".
Но вот однажды, когда я, в очередной раз "одарив" его, бормочущего, взглядом суперпрезрения, плюхнулся на койку на спину, собираясь, как всегда в таких случаях, прикрыться подушкой, чтоб хотя бы чуть менее слышать его тупое бормотание, он вдруг широко, то есть по-нормальному, открыл глаза, вперил в меня свои звериные зраки и жестом руки поманил к себе. Я встал и подошел, и физиономия моя при этом доброты не излучала.
Сначала был хрип, будто он разучился говорить вообще. Но потом на чистейшем русском прозвучало следующее:
- Знаешь, как бывает, три охотника на одного медведя... В решето... Куда уж мертвее... Подошли, а он последней судорогой одной лапой - раз!- и нет башки.
Я не из робких. Но помню - позорный холодок прошуршал от сердца к желудку, а оттуда аж к горлу.
Ни в реакции моей, ни в ответе он не нуждался. Веки опустились, на губах слюна...
Возвращаюсь к октябрю 93-го. Какие бы подтексты, дурные или благостные, ни прочитывались в событиях, пусть даже и вовсе не имевших никаких последствий, возможно, единственный и тогда уж не столь маловажный смысл и историческое оправдание (от слова "правда") жертв 93-го- предупреждение!
Не зарывайтесь, овладевшие Россией! Чем терпеливее народ, тем менее он программируем. Как блины пекущиеся институты по изучению общественного мнения и, соответственно, по контролю за ним даже за мгновение до того, как "медведь махнет лапой", ничего подобного не предскажут.
Сказано же:
"Блюдите ако опасно ходите".
Спор
Сколько нынче ни читаю мемуаров, правды о том коротком периоде с восемьдесят седьмого по девяносто первый - ни у кого. Одни по лукавству, другие по неготовности к рефлексии комкают, "зажевывают" то состояние духовной смуты, каковой практически не миновал никто, поскольку все внезапно оказались перед фактом объективной, то есть - как оно виделось - от личности не зависящей катастрофы советского бытия.
Но в том-то и дело, что то была именно видимость "независимости", отсюда и муть душевная на всяком индивидуальном уровне. Но духовная на социальном. И если слегка "подтянуть за уши" гегелевскую диалектику, то можно сказать, что качество советского идеологического сознания, достигнув некоего критического состояния, преобразовалось в иную количественность, то есть - структурность бытия, и поскольку все в известной мере были, так сказать, сотворцами этого процесса, то со временем иные, опомнившись, закрутили шеями в поисках виновников случившегося.
Так возникла концепция Третьей мировой - причина бедствия была вынесена вовне, а инициатива социального творчества заторможена, если не парализована. Но в том только часть проблемы, если обозначить проблемой межеумочное состояние нынешней российской социальности.
Другая часть проблемы в том, что социализм - религия атеистического сознания. Русский человек по преимуществу остался религиозным или, по крайней мере, потенциально религиозным. В православии себя нашли немногие. Многие, кто при социализме, будучи атеистами, позволяли себе ересь по отношению к социалистическим догмам, отталкиваясь от отвратности дней текущих, превратились в ортодоксов коммунизма-социализма. И в том не вина и не беда, но логика нехристианского, но все же религиозного сознания. Либо Царствие Небесное, либо царствие земное, структурированное по человеческим понятиям справедливости. В то время как христианство - это правда о несовершенстве человека и, соответственно, всего им рукотворного...
Для принятия этой правды нужно особое духовное напряжение. И всякий раз, когда где-то должное напряжение ослабевало, там тотчас же обнаруживалась социалистическая идея в той или иной ее разновидности.
Вера в коммунизм и, положим, вера в "права человека" - явления в этом смысле однопорядковые, у них лишь "востребователи" с разными менталитетами.
В идеальном же своем звучании они равно нацелены на добро и справедливость, но по существу, являясь лишь суррогатом подлинной религиозности, обречены на обращенность в противоположное.
Специфика нынешней смуты, в значительной мере обусловленная семидесятилетней атеистической пропагандой, породила дивное разнообразие типов духовно-душевных состояний.
По Достоевскому-то как: социализм не прав, потому что есть Бог, и если Бога нет, то все позволено. Вторую часть формулы Достоевского Россия попыталась опровергнуть и продемонстрировала миру строго упорядоченное бытие без Бога, логично перестроив и первую часть формулы - если Бога нет, то прав социализм.
Но когда оказалось, что и Бога нет, и социализм "не прав", то тогда-то вот действительно все позволено, потому что "однова живем!" Криминальный взрыв в России, поскольку это был именно взрыв, выявил с очевидностью, что значительная часть населения Советского Союза на момент так называемой перестройки пребывала в состоянии абсолютного "неверия" во что бы то ни было. Грабеж, каковой учинили одни вчерашние советские люди над другими вчерашними, по "скорости" прецедента в истории не имеет. Хотя бы потому, что никогда в истории человечества никакой народ в течение одного поколения не лишался национальной религии, а с ней и морального кодекса...
И собственно революции здесь не в счет, потому что революции всегда имеют в своих программах моральные альтернативы. Нынче в России - никаких революций или контрреволюций. Распад! Как следствие попытки сотворения бытия, не удостоверенного высшим знанием самой природы человеческого бытия. А высшее знание не в философиях и социальных теориях, а в мировых религиях.
И когда народ в силу тех или иных обстоятельств теряет ключ-шифр к пониманию религиозного смысла бытия, он встает на путь гибели.
Последнее, я отчего-то уверен, - не к нам. И вера все же не совсем утрачена, и ревность к жизни - она сохранилась, она в кипении мысли и в политических страстях, она, наконец, в тех дивных метаморфозах, что происходят с людьми буквально на глазах. Диву даешься - какие идейно-духовные типы порождает наша, казалось бы, агонизирующая социальность: ультранационалисты и интернационалисты, верующие коммунисты и христиане-сталинисты, национал-большевики и демохристиане, ортодоксальные марксисты и анархисты, прозападники и антизападники, "церковники" и "антицерковники"...
Нет, конечно, не от хорошей жизни сие разнообразие, но оно свидетельство поиска, продолжения жизни народа, которому по его исторической судьбе досталось испытывать на себе (надеюсь, на свою и общечеловеческую пользу) великие утопии и соблазны.
Подлавливаю себя на едва ли столь уж лестном совпадении чувств детства, ранней молодости, то есть в начале жизни и теперь, в конце ее. Тогда, пионер и комсомолец, был я ужасно горд, что живу в стране, первой строившей коммунизм. Всяких там англичан, французов и "прочих шведов" было жалко - так скучно и неинтересно живут бедняги: ни тебе коллективизаций, ни индустриализаций, и Сталина у них нет! И ради чего живут?
Стишок той поры:
Страна моя! В твоем просторе
От тех дорог до тех дорог
Сто иностранных территорий
Я б без труда упрятать мог.
Страна моя - кусок что надо!
Не на аршин, не на пятак
Авансом выдана награда.
И жить хочу не просто так!
Еще бы! Жить просто так - несчастный удел тех самых "шведов". А вот строки через пятнадцать лет, и легко ль ли поверить, что написаны они в камере Владимирской тюрьмы на шестой день голодовки - по поводу чего, уже и не помню:
Мне Русь была не словом спора,
Мне Русь была - судья и мать.
И мне ль российского простора
И русской доли не понять,
Пропетой чуткими мехами
В одно дыхание мое.
Я сын Руси с ее грехами
И благодатями ее.
Но нет отчаянью предела,
И боль утрат не пережить.
Я ж не умею жить без дела,
Без веры не умею жить,
Без перегибов, перехлестов,
Без верст, расхлестанных в пыли.
Я слишком русский, чтобы просто
Кормиться благами земли.
Знать, головою неповинной
По эшафоту простучать...
Я ж не умею вполовину
Ни говорить и ни молчать...
Думаю, что, к примеру, для Валерии Новодворской вышеприведенные строки - свидетельство безнадежной жизоидности. Шиз не шиз, но какой-то момент инфантилизма явно просматривается. Но ведь не стыдно ж! Потому что и сегодня, когда, попросту говоря, все так плохо... И сегодня на людей с Запада смотрю как на обделенных...
Чем, спрашивается?
Если спрашивается, то, конечно, ответа быть не может, потому что нормально живут и будто бы даже процветают... А мы никак толком и цвета набрать не можем. Напротив, теряем по миллиону в год населения... Зато у нас будто бы все еще впереди, а "они" вообще живут без "переда", одним "нынче" живут, и нешто это жизнь!
А мы? Перефразируя песенку из шутовского кинофильма: "Мы не пашем, не сеем, не строим, мы срамимся общественным строем!"
Раньше тоже многие ничего путного не делали, но строем гордились, то была почетная и денежная профессия - гордиться строем. Бовины, арбатовы, боровики, стуруа, познеры - несть им числа, профессиональным гордецам строя. Нынче они все аналитики, политологи, не стыдясь смотрят на нас из телеящиков и вещают, вещают...
Одному такому "гордившемуся", только рангом ниже, удалось задать вопрос:
- Как же ты жил, такой-сякой?
Ответ был великолепен:
- Если хочешь знать, я все понимал в сто раз лучше тебя. А говорить то, что думаешь, означало работать на разрушение.
- Но разрушение-то состоялось.
- Зато без моего участия.
- А может, оно потому и состоялось, что ты двуличничал?
- Недоказуемо!
Подобным лукавством, как пикантной приправой, сдобрено большинство мемуаров бывших "советских". Читать их утомительно, а часто и просто противно.
Но вот передо мной счастливое исключение - мемуары Станислава Куняева. Современному человеку интересны безусловно. Но вдвойне будут интересны исследователю не столь уж отдаленного будущего, каковой озадачится восстановлением идейно-духовного состояния советских людей, точнее советской интеллигенции на переломе эпох. Куняевские воспоминания интересны именно в силу их откровенности, порой как бы не в пользу автора - по первому суждению, но чем далее, чем глубже погружаешься в духовный мир советского поэта, тем большим уважением проникаешься к автору, не поставившему своей задачей "причесывать" и смятенность ума, и противоречивость мыслей и поступков, и если автор где-то слегка лукавит, то лукавство это вторично и полуосознанно в сравнении с великолепно выписанными картинами советского писательского бытия, образами современников... Кого я лично не знал, те так и останутся в моем сознании с подачи Куняева.
И наконец, каким прекрасным языком все это изложено! Дай Бог иному современному прозаику достичь подобной точности и незаменимости слова, сочности и художественной достаточности в изображении и природы русской и русского быта, и все это без многословности и вычурности, чем грешат ныне и начинающие, и маститые - как редактору литературного журнала, мне ли не судить...
Прочитав от корки до корки двухтомник, я словно бы просмотрел иллюстрации к собственным соображениям по поводу трагедии сознания типичного советского интеллигента. Эта трагедия - предмет исследований будущих социологов, поскольку в том же, в значительной мере, и трагедия бывшего советского общества в целом.
Александр Проханов где-то признавался, что чем дальше, тем больше он чувствует себя советским человеком. С.Куняев мог бы сказать о себе то же самое еще с большим правом.
Отдадим должное - коммунистическая власть умела воспитывать нужные ей кадры и сохранять их в состоянии искренней влюбленности в бытие, ею сотворенное.
Лишь по поводу обращаясь к эпохе 30-х годов, с каким вдохновением пишет С.Куняев о пятилетках, о великих стройках коммунизма - индустриализации и коллективизации и, конечно, о Великой Победе - в целом о достижениях народа под руководством партии, той самой партии, которая, не отказавшись ни от одного своего программного постулата, в итоге привела страну к катастрофе. Вот эта поразительная способность, или, напротив, неспособность видеть процесс в его последовательной закономерности- специфика мышления людей, как бы навсегда заданная всей мощью советской пропагандистской машины, не оставив шанса собственно историческому мышлению, когда искренняя потребность человека желать добра своей стране и народу безнадежно парализована идеализированным видением прошлого.
Должен сказать, что Станислав Куняев начала девяностых, когда я имел с ним довольно тесное общение, и автор этих прекрасно написанных воспоминаний - это не один и тот же человек. Тогда, в девяностых, вышедший из партии, как и большинство советских писателей, мучим был он и раним противоречиями, кои видел в собственной жизни, интуитивно догадываясь о взаимосвязи общей позиции русской интеллигенции в системе разлагающейся власти, говаривал или проговаривался о сомнительности тех или иных альянсов с правящей партийной верхушкой - в целом был довольно близок к системному пониманию трагедии коммунистического эксперимента в России. Главное - было у него ощущение трагической взаимосвязи цели, сколь прекрасно она ни звучала бы, со средствами ее достижения в том смысле, что не только цель не оправдывает средства, но средства способны преобразовывать цель. Наши случайные разговоры на эту тему помню почти дословно...
Нынче нет. Нынче С.Куняев - обличитель настоящего и певец прошлого, и между прошлым и настоящим он уже не видит и принципиально не хочет видеть взаимосвязи. Нынче он - борец...
Мне, конечно, трудно без улыбки читать следующие строки:
"Я начинал чувствовать себя человеком, которому судьба предназначила именно этот путь, путь долгой жизни и тяжелой борьбы".
И далее:
"Но мне все больше и больше становились нужны не просто друзья-поэты, а соратники по борьбе, не пропивающие ума и воли, люди слова и долга, готовые к черной работе и к самопожертвованию".
Полагаю, ни одного из таковых он не нашел, поскольку ни об одном факте самопожертвования мне ничего доподлинно не известно.
Особенность, и я бы даже сказал - парадоксальность советского мышления продемонстрирована Станиславом Куняевым с завидной честностью и добросовестностью. Где-то ранее я уже говорил об этом добром качестве его души - если и утаит что-то, то потом непременно откроет...
Я же имею в виду 91-й год - историю с ГКЧП. Вот как оценивает С.Куняев предпринятую попытку предотвращения коммунистического развала.
"Это была попытка спасти Союз от хаоса, анархии, развала. А если смотреть глубже - то произошло столкновение двух сил в высшем эшелоне власти - национал-государственников с космополитической, компрадорской кастой".
И еще:
"...если бы мне предложили подписать "Слово к народу", считающееся идеологическим обеспечением действий ГКЧП, я несомненно подписал бы его..."
Таковы слова. Но вот, получив информацию о событиях в Москве, С.Куняев "мчится" в столицу!
"После Малоярославца вклинился в танковую колонну... Я махал рукой из машины танкистам... На душе было и радостно (неужели кончается горбачевское гнилое время?!) и тревожно... Зачем такая громада стальных чудовищ?"
И радостно и тревожно? Да ради "конца гнилого горбачевского времени" и ради спасения Союза от анархии и т.д. чем больше танков, тем лучше- или не так?
Наконец Станислав Куняев, всей душой жаждущий "конца горбачевского времени", домчался до Союза писателей, где, между прочим, большинство, как и он сам, коммунисты. По крайней мере, вчерашние еще. Появляется некто Сергей Бобков, молодой поэт и сын того самого Филиппа Денисовича Бобкова - правой руки любимца партии Андропова.
"...поэт Сергей Бобков... потребовал, чтобы писательская верхушка поддержала ГКЧП..."
То есть что? То есть помогла прикончить "гнилое горбачевское время" и спасти СССР от анархии?
И далее прелюбопытнейшее сообщение мемуариста:
"Тем не менее... умудренные жизнью секретари Большого Союза... не клюнули на провокацию Бобкова-младшего. Опытные функционеры... нашли выход из щекотливого положения. Они заявили эмиссару Янаева, что ситуация с ГКЧП еще не ясна и надо какое-то время подождать, присмотреться к событиям, словом, не торопиться..."
Не торопиться избавляться от "гнилого горбачевского времени", не торопиться "спасать Союз"?
Станислав Куняев не просто удовлетворен "мудростью Большого Союза", но и ни в чем неповинного Сергея Бобкова "буквально размазывает" по паркету... Ни об одном из своих идейных врагов С.Куняев не высказывается с таким прямо-таки физиологическим отвращением, как о человеке, призвавшем "Большой Совет Союза писателей" к соответствию слова и дела. С.Куняев обнаруживает в нем, в посланце спасателей советского государства, "все признаки физического вырождения" - "узкогрудость, мутноглазость"... (Я знаком с Сергеем Бобковым. Не атлет, но и не дохляк...) "Троянский жеребенок" (С.К.) своего не добился. Писатели-коммунисты, "опытные функционеры" остались в своих кабинетах выжидать исхода событий. Не поддались на провокацию!
Провокация! Любимейшее словцо советского интеллигента. Что левого, что правого. Когда Владимир Осипов пришел в конце 60-х с первым номером журнала "Вече", где не было даже намека на "антисоветчину", к лидеру официальных русских патриотов даже не за помощью - всего лишь за советом и сочувствием, - "Провокация! немедленно прекратить!" - такова была реакция русского интеллектуала. А как же! Ведь могут перекрыть воздух! Сократить тиражи! Хуже того - оргвыводы! И тогда что?
Как это у Юлия Кима...
И режут нам статьи и книги,
И затыкают всякий рот,
Едва какой-нибудь задрыге
Взбредет взойти на эшафот...
С.Куняев:
"...С русскими диссидентами нас разделяло то, что мы ни при каком развитии событий не могли и помыслить о том, что можем уйти в эмиграцию и покинуть нашу страну. Мы не могли, живя в СССР, позволить себе каприза печататься за границей... это резко отделяло нас от "русской национальной диссидентуры"".
"Пути "подполья", по которым шли журнал "Вече" или ВСХСОН, казались нам сектантскими и в той или иной степени объективно смыкавшимися с путями правозащитных организаций..."
Здесь все неточно и все лукаво. Разве мы с Осиповым помышляли об эмиграции, разве свой журнал Осипов делал в "подполье"?
О ВСХСОН С.Куняев в те времена и не слыхивал и не подозревал о существовании Евгения Вагина, которого бранит теперь за эмиграцию задним числом - ибо "передним", то есть в начале перестройки, Вагин был с любовью принимаем в журнале "Наш современник".
В те же времена, когда вместе с "Большим Советом Союза" русские патриоты выжидали итогов внутрипартийной схватки, на всякий случай дружно выйдя из КПСС, - именно в это время ко мне неофициально обратился представитель "Большого Союза" с предложением возглавить этот самый "Большой Союз", откровенно признавшись: "Нам нужен свой Вацлав Гавел". И в объятия к "разрушителю" Горбачеву кинулись не мы - "русская диссидентура" - хотя бы по причине, что выпустил сей "разрушитель" нас из лагерей, - не мы, но именно они, русские писатели-патриоты заверяли Горбачева в своей лояльности к "реформации". И в знаменитом "Римском клубе" "русская диссидентура" не присутствовала... А кто?
Но тут лукавства не было. Была каша в головах. За эту бывшую "кашу" теперь слегка стыдно, вот и выстраивает Станислав Юрьевич задним числом боевые порядки: государственники, дескать, в эмиграцию не хотели, печататься за границей - такая гадость!
Меж тем тиражи советских писателей за границей были несметны. Но по разрешению! Официально! А это ж совсем иное дело! Главное, чтоб все по закону!
Что в действительности ожидало русских патриотов-писателей в случае нарушения ими "нормы поведения"? Да всего лишь, как самая страшная кара, исключение из Союза. Всего лишь. Минус льготы, минус дачи, минус творческие отпуска... То есть - минус то, что имели советские писатели в награду за соблюдение "правил игры". У этих "правил" были свои "люфты". Например, "борьба с еврейским засильем в русской культуре". Или, напротив, космополитические эскапады в пику слегка осмелевшему "русизму".
Еще одно любопытное место в мемуарах С.Куняева.
"Разрушать же государство по рецептам Бородина, Солженицына, Осипова, Вагина с розовой надеждой, что власть после разрушения перейдет в руки благородных русских националистов? Нет, на это мы не могли делать ставку".
На что была будто бы сделана ставка - о том чуть позднее. В эти же годы, о которых говорит С.Куняев, советским ренегатом Яновым была издана на Западе книга, в которой он предупреждает мировую демократию о реальной опасности скорого смыкания "диссидентской правой" (это мы) с "правой советского истэблишмента", куда безусловно отнесена и "русистски" ориентированная советская интеллигенция... Что, в свою очередь, может привести к возникновению советско-фашистского режима...
Напрасно Янов и других пугал и сам боялся "смыкания правых", потому что "официальные правые" нас с Осиповым и прочими боялись еще больше. Провокация! Шаг вправо или шаг влево карается... Могут исключить... И тогда как выполнять миссию по спасению государства от разрушения?
Во-первых... И это существенно.
Мы, "русская диссидентура", знали, что коммунистический строй с самого начала запрограммирован не только на саморазрушение, но и на разрушение "своего пространства". Они, все, о ком С.Куняев говорит "мы",- они этого не знали. Они и сейчас этого не знают!
И стенания о том, как славно жилось в заминированном доме под минорное тиканье часового механизма и как все стало дурно после того, как механизм сработал, - "это исключительно от незнания самой природы русского коммунистического опыта или эксперимента - как угодно.
И потому, во-вторых, все рассуждения о выборе "ставки" - рефлексия позднего периода. Дальше "борьбы с еврейским засилием в культуре" и мечты о "русификации" коммунизма политическая мысль "официальных правых" не шла, потому что "думанье" дальше было чревато... И дело даже не столько в страхе перед возможной карой за ересь, сколько как раз в душевной честности многих этих самых "официальных правых". Если б додумались - пришлось бы жизнь ломать - парадокс! Страх честности... На уровне нерефлектируемой интуиции...
Отсюда и некорректность логики, ставящей в один причинный ряд исторически реальные русские социалистические тенденции и конкретный коммунистический опыт, заимствованный из марксизма, то есть из "нерусских" источников. Но и об этом тоже чуть позже.
Другой парадокс в том, что мы, "русская диссидентура", каковую, между прочим, можно было пересчитать по пальцам, мы отнюдь не мечтали пополнять свои ряды за счет, положим, русских писателей. Где-то в конце 70-х узнал я, что Валентин Распутин, будучи приглашенным на встречу с работниками иркутского телевидения, наговорил им такого, что телевизионщиков-партийцев после вызывали в партком и вопрошали, почему они, коммунисты, не возражали Распутину... Я тогда черкнул коротенькое письмецо своему земляку, где прямо говорил, что диссидент Распутин - потеря для России... Просил об осторожности... Письмо, отправленное с "нарочным", было перехвачено.
Еще о "рецептах разрушения" Бородина и прочих.
Лично мои "рецепты" в виде нескольких статей, написанных в 70-х и напечатанных, между прочим, за границей в русских журналах, были опубликованы в начале 90-х не где-нибудь, а в "Нашем современнике", и не кем-нибудь, а Станиславом Юрьевичем Куняевым под общим заголовком "Невостребованные пророчества". Вот так в те годы оценивал Станислав Куняев лично мои "рецепты разрушения".
На пророка я никогда не претендовал и не тянул. Но, положим, в статье "К русской эмиграции" упрекал "старых русских" в нетерпении, в "неответственной" жажде "русского взрыва", критиковал "революционные" призывы Дмитрия Панина...
В статье "О либерализме" пытался раскрыть разрушительную, энтропийную суть либералистского сознания...
Нынче стараюсь вспомнить, была ли у нас, кого С.Куняев называет "русскими диссидентами", какая-нибудь "ставка"? Похоже - не было... Была надежда, что русская интеллигенция поймет трагедийный смысл существующего политического строя и подготовится к событиям, кои мы считали неминуемыми... Но в сущности, мы были своеобразными заложниками не желающих думать и знать, и не скажу за других, но сам-то так или иначе не избежал влияния "безмятежно живущих" - а может, ошибка, может, все обойдется и российский коммунизм без больших потерь трансформируется в нечто естественно развивающееся на основе постепенно восстанавливаемых традиций русской государственности. Надо обладать колоссальным самомнением, чтобы уверенно противопоставлять свое мнение мнению большинства. Я таким самомнением не обладал и, возможно, отчасти потому к началу 80-х с каким-то душевным облегчением переключился на частные проблемы - помчался в Сибирь спасать последний, еще не тронутый топором кедровник в Тофаларии... Это оказалось так легко - делать конкретное, стопроцентно правильное дело...
Ну, а наши "официалы"?
Если верить Станиславу Юрьевичу Куняеву, у них была такая ясность относительно будущего России, что только позавидовать!
Еще в восемьдесят втором (это с приходом Андропова во власть?) он "...с ужасом чувствовал, что устои нашего советского государства шатаются, слышал подземные толчки, глухой пока еще скрежет несущих конструкций..."
Он тогда уже, напоминаю, в 82-м, знал, что "...партийная верхушка сама разрушит партию, сама угробит социализм, сама предаст многомиллионную партийную массу..."
Потрясающе! С таким знанием - на свободе!
Даже радио "Свобода", имеющее в своем распоряжении самую полную информацию о состоянии наших дел, как раз в это время, когда было полностью покончено с диссидентством всех мастей, в растерянности признавалось, что советский коммунизм с приходом Андропова получил новое дыхание, и теперь вся надежда на национальные окраины. Но когда это еще будет...
Противоречив Станислав Юрьевич. Если скрежещут несущие конструкции, то есть народная вера в коммунизм и социалистическая экономика - первейшие "несущие", то при чем здесь "партийная верхушка"?
Тогда же, в 82-м, С.Куняев понял, что "идея социализма... скомпрометирована антисоветской частью самой партийной верхушки".
Если Ю.Андропов - антисоветчик, так чего ж он, черт возьми, упек меня на пятнадцать лет именно тогда, когда я практически выдохся?.. Может, за то и упек? Тогда поделом!
И на что же была сделана ставка столь тонко чувствующими ситуацию русскими патриотами?
"...Пока есть время для организации сопротивления...", надо "подготовить для грядущего отступления окопы и траншеи национальной обороны, объяснить замороченным людям, что сталинская солдатско-принудительная система была исторически неизбежна для спасения страны, что Россия в той степени, в какой это было ей нужно (! - Л.Б.), сумела переварить социализм, приспособить его к народным нуждам..."
Если социализм "переварен", да еще именно в той степени, в какой России нужно, ни больше ни меньше, и если, опять же, "переваренный социализм" приспособлен к народным нуждам, то нужно ли народу это доказывать? Наконец, переварен социализм или приспособлен? Это ж не одно и то же!
И в конце концов, социализм - это плохо или хорошо? Если переварили и приспособили, то есть избавились, то, надо понимать, плохо...
А вот личная программа С.Куняева по организации сопротивления:
"...Если уж у нас не хватит сил и времени русифицировать партию и сохранить советскую государственность... - то единственный наш реванш, единственный плацдарм для будущей борьбы... - это написать правду обо всем..."
О чем же, Господи?
"О вождях революции, о расказачивании, о русофобии 20-х годов, о судьбах Есенина и Клюева..."
Что ж, о преступлениях 30-х годов написано уже достаточно, и рассказать о преступлениях советской власти 20-х годов - значит пополнить картину, создать полное представление... Еще хорошо бы рассказать об уничтожении полтораста тысяч "церковников", о борьбе с Православием, о раскулачивании и раскрестьянивании... Понятно, одному человеку не под силу всестороннее разоблачение социализма. Но, как говорится, с миру по нитке... Один поведает о преступлениях советской власти против поэта Мандельштама и врачей, о государственном антисемитизме. Другой - о преступлениях оной против поэта Клюева и казачества, о государственном русофобстве. Третий еще о чем-нибудь... (Это к вопросу о "рецептах разрушения".) Глядишь, картинка нарисуется и в душу сперва западет, а потом, когда придет время, из западания выкарабкается и мыслишку продиктует соответствующую перед тем, как бюллетень в урну бросать...
Ведь слово советского писателя - это вам не диссидентские статейки, рассчитанные на "ты, да я, да мы с тобой", это какие тиражи! И какие аудитории!
Конечно, при этом надо уметь понимать, что, положим, раскулачивание и коллективизация, со всеми ее прелестями - дело необходимое "для спасения страны". А расказачивание... То троцкистские штучки...
Впрочем, тут, мне думается, советская власть более права, чем С.Куняев. Не лежала душа казаков к советской власти, мятеж за мятежом, так что "для спасения страны" правильно их порезали, как и тамбовских крестьян и ижевских рабочих. Да и "церковников" тоже... И Мандельштам с Клюевым - "люфтили" в то время, когда требовалось исключительное морально-политическое единство, чтобы подготовиться к Великой войне...
Но Станислав Юрьевич с такой точкой зрения не согласен, считает, что были преступные перегибы, и в этом смысле очень нехорошо имеет в виду евреев. Троцкого в особенности и прочих...
Что там Троцкий, в гражданскую в каждой политтройке полка, дивизии, армии и фронта, согласно ныне известным спискам, в обязательном порядке присутствовал как минимум один еврей - как онтологически и утробно преданный духу социалистической революции. А командовал победоносной Красной Армией... Известно, Троцкий. И по личному указанию Владимира Ильича расстреливал каждого десятого из отступившего полка добросовестно все он же, Троцкий. И это было необходимо для "спасения страны", ведь если б не победили в гражданскую, учитывая, что даже такой антисоветчик, как Колчак, воевал не за царя-батюшку, а за Учредительное собрание, - если б не победили, глядишь, ненавистную демократию поимели бы вместо советской власти еще в 20-х.
Владимир Ильич что говаривал? Мы Россию завоевали. Теперь задача - ее удержать... Дословно не помню...
И верно ведь, в "завоевании" евреи шустрили вовсю, но черной неблагодарностью платит им С.Куняев - если б не завоевали, что бы мы потом "переваривали" и "приспосабливали к народным нуждам"?
Есть же откровенное признание Ленина, что не победить бы без активного участия российского еврейства.
В молодости, в период нашего самоопределения, часто возникал весьма некорректный и коварный вопрос: если бы по чуду или машиной времени я, положим, со своими тогдашними убеждениями и симпатиями был бы перенесен в год девятнадцатый, на какой стороне оказался бы?
Что лично до меня, то под команду Ленина-Троцкого не пошел бы точно. Зная из истории о неоднозначности Белого движения, наверное, стал бы искать генерала-идеалиста, кому бы верил и доверял... Так думалось в 60-х...
Ну а С.Куняев? Под Деникина или Врангеля он тоже не пошел бы. Постарался бы отыскать в Красной Армии хотя бы дивизию без евреев в командирах....
Думаю, что докапризничать нам бы не дали. Шлепнули. И его, Станислава Юрьевича, много раньше меня. У большевиков поведенческий "люфт" вызывал праведное омерзение.
...И как не сказать в этой связи о парадоксальнейшем явлении в нынешнем патриотическом, точнее, просоциалистическом сознании - как это сознание объясняет нынешнюю российскую трагедию. А объясняет оно его исключительно по-троцкистски!
Отказавшись от курса на мировую революцию, Сталин начал воссоздавать "типовую" державу, сохраняя в качестве теории "воссоздавания" социалистическую идею, то есть идею, всей своей сутью отрицающую "державность" как таковую. Итогом чего явилось, выросло и заматерело совершенно особое бюрократическое сословие.
Бюрократия, как система управления, абсолютно неизбежный класс в любом государстве, и его "производительность" находится в прямой зависимости от честности цели самого государствоустроения. Советская бюрократия с первых лет своего формирования оказалась как бы в двусмысленном положении: идею ранней или поздней победы мировой революции никто не отменял, эта идея интенсивно внедрялась в массы до самых последних дней сушествования Советского государства. Построенная по типично масонскому принципу Коммунистическая партия структурно заведомо предполагала разные степени "посвящения" бюрократических кланов, где высший клан просто обязан был иметь на вооружении самый оголтелый цинизм, поскольку именно цинизм обеспечивал должную "оперативность" управления. Именно так Троцкий и предсказывал перерождение социализма в национал-шовинизм, каковой рано или поздно должен был войти в противоречие с идеей социализма и постепенно "зажевать" ее, но не в интересах народа, но исключительно в интересах партийной бюрократической верхушки.
Ярослав Смеляков, стихи 50-х годов, если не ошибаюсь (по памяти):
Но я видал в иных домах
Под маркой вывесок советских
Такой чиновничий размах,
Такой бонтон великосветский,
Такой купецкий разворот,
Такую бешеную хватку,
Что даже оторопь берет,
Хоть я не робкого десятка!
Прошу особо обратить внимание на "бешеную хватку". И понятно, в связи с чем!
По Троцкому, Сталин, в душе предавший идею мировой революции, сотворил класс, каковой должен со временем загубить великую социалистическую идею, верно поднятую на щит Лениным и Троцким, в свое время безошибочно просчитавшим самое слабое звено в "капиталистической цепи".
Нынешними соцпатриотами Сталин выведен из полосы критики, и в таковом действе есть своя логика - без апостола идеи идея исчезает сама по себе. Но зато партийная верхушка по смерти апостола вдруг оборачивается своим истинным лицом коллективного ренегата и сознательно (!), вопреки все еще будто бы "работающему" народному мечтанию о вселенском счастье, как максимум, и воцарении коммунизма в отдельно взятой, как минимум, разваливает социализм, причем исключительно в своекорыстных целях и интересах.
Напомню С.Куняева: "...партийная верхушка сама разрушит партию, сама предаст многомиллионные партийные массы..."
Утверждаю, перед нами почти дословные пророчества господина-товарища Троцкого.
Троцкому простителен примитивизм понимания социалистической идеи и возможности ее реализации. Чего там! Злыдень пархатый!
Но нам-то, добрым братцам-славянам, нам-то бы не след уподобляться...... Нам-то бы посерьезнее да поответственнее бы...... Нам ведь еще государство русское восстанавливать предстоит, а далеко ли уйдем с троцкистскими пророчествами?
............
Не очень-то нравится мне все вышенаписанное, потому что произведение (именно так!) С.Куняева "Поэзия, судьба, Россия" не заслуживает ёрничества, как, впрочем и личность самого С.Куняева, именно этой книгой утвердившаяся в первой строке списка его единомышленников-литераторов. Да и тема, в каковую я вцепился клещом, в книге по объему ничтожна, иной может ее и не заметить или, по крайней мере, на ней не зациклиться, как я.
Но все же - тема сквозная и стержневая. И если на то пошло, то для меня эта тема - коммунизм и Россия - главная в жизни.
* * *
Непосвященному невозможно представить уровень того духовного напряжения, в котором проходила жизнь людей в лагерях и тюрьмах 60-х. Не было еще ни диссидентства как такового, ни западного сочувствия, ни среды сочувствия на родине. Каждый был сам по себе, и каждому предстояло самостоятельно, то есть "бесколлективно", определиться на всю оставшуюся жизнь. Она же, жизнь, была ценой этого самоопределения. Воистину, нам "Русь была не словом спора"... Но споров-то этих - Боже мой, сколько их было. И по сей день не услышал еще ни одной темы, которую мы в 60-х не пропустили бы сквозь строй суждений, которую не обмусолили бы и так и этак, по которой так или иначе не определились бы.
И, безусловно, главной темой определения был "русский коммунизм". Проблема формулировалась приблизительно так: "русский коммунизм" ("большевизм") - это "явление русского духа" (по Бердяеву и по Куняеву тоже) или только состояние его?
Если последнее, то все проще и легче, поскольку в "состояние" народный дух впадает в силу тех или иных сложившихся обстоятельств и способен легко или нелегко "выйти из состояния", обогащенный опытом избавления...
Если же он, "русский коммунизм", есть явление, то речь уже должна идти о некоем результативном продукте всего предыдущего исторического опыта народа - именно так трактовался "русский коммунизм" всеми виднейшими русофобами 60-70-х годов - от Янова и Ричарда Пайпса до идеологов радио "Свобода" и Бжезинского. Парадокс в том, что так же он ныне трактуется многими современными патриотическими идеологами, только с иным знаком...
Озабоченный этой темой Н.Бердяев тоже впадал в противоречие, утверждая, что "большевизм" должен быть изжит изнутри русским народом. Простое изживание, повторюсь, возможно только для состояния, но не явления. Это противоречие он пытался разрешить в своем курсе берлинских лекций под общим названием "Соборность во Христе и товарищество в Антихристе". Но, как мне показалось, еще больше запутался в доводах и обобщениях.
Нам было бы куда проще, не погружаясь в проблему, принять вторую посылку - о "состоянии" - и зачислить себя в передовой полк "изживания", но, как уже сказал, ставкой-то была жизнь, ни больше ни меньше, и определяться предстояло с максимальной добросовестностью. Благо, власть, отправив нас в лагеря, предоставила нам достаточный "тайм-аут". У Ю.Андропова тогда еще "не дошли руки" до лагерей и тюрем (это случилось уже к концу 70-х - ужесточение режима, в особенности относительно связи с "волей"). Мы же, в 60-х, находили возможность доставлять в лагерь самую разнообразную нужную нам литературу.
На одиннадцатой зоне, к примеру, мы имели все пятнадцать томов "Истории..." С.Соловьева, шесть Ключевского, был Забелин, Беляев, даже Покровский, полный комплект журнала "Былое". Там же, в зоне, я впервые познакомился с удивительными документами - Уставными грамотами Русского государства. К тому же многим из нас удалось обзавестись в Москве личными "письмописателями" и в письмах получать интересующие нас тексты - получение писем режимом не ограничивалось. И по сей день храню толстущую пачку, где все - от Хомякова до Чаянова. Мне даже удалось создать своеобразную картотеку по "русскому вопросу" - опять же славянофилы, все "веховцы" и большая часть "сменовеховцев", "евразийцы", русские философы конца-начала веков - около тридцати имен... Единственный, мимо кого я прошел (как-то уж так получилось), - Лосев, его читал в 80-х и, признаться, уже без особого интереса.
"Самиздат" по интересующим нас вопросам тоже отслеживался. Популярную в 60-х брошюру А.Амальрика "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года", к примеру, мы получили на семнадцатую зону в виде нескольких чистых тетрадей, страницы которых надо было только прогладить утюгом. Была проблема утюга, но и она решилась. Посредством писем я, положим, внимательно следил за творчеством в те времена, по моему мнению, главного теоретика "антирусизма" Г.Померанца, ни одна его статья мимо меня не прошла. По взаимной договоренности выписывая все литературные журналы, мы, конечно же, обратили внимание и на явление "молодогвардейства", увидели в нем пока еще робкую и не очень внятную попытку переосмысления русской истории, сокрушались, когда она была пресечена... без сопротивления.
Если в лагере со свободным временем было жестко, то во Владимирской тюрьме, куда многие из нас так или иначе попадали за "строптивость", тюремная администрация, не желая способствовать общению политзэков и не имея возможности создать нужное количество рабочих камер, от работы нас освободила вообще - двадцать четыре часа (минус сон) читай, думай, пиши, спорь...
За два с половиной года Владимирской тюрьмы пару гуманитарных факультетов я точно освоил...
Последние годы 60-х для политических заключенных были особой эпохой. Ранее попав в лагерь в состоянии той или иной персональной "идейной дурости", всякий тут же оказывался в атмосфере чрезвычайных идейных страстей. Поскольку в 50-х и в начале 60-х хватали и сажали "кого ни попадя", идеологическая пестрота в лагерях скопилась несусветная. Коммунисты-ленинцы, социал-демократы-плехановцы, националисты, анархисты, анархо-синдикалисты и даже монархо-синдикалисты. К концу 60-х ситуация значительно упростилась, и в основном за счет индивидуального самоопределения по отношению к Западу. Образцовый пример самоопределения и, соответственно, "разделения" - судьба Владимира Осипова и Владимира Буковского, бывших "подельников", а ныне идейных антиподов. Упрощение идейной ситуации шло также по религиозной линии. Русские социал-демократы, анархисты и прочие становились ортодоксальными православными, евреи самых различных идейных толков азартно изучали иврит и готовились к возвращению на "историческую родину". Националисты, в основном украинцы и прибалты, "русофобились" на глазах, формируя в своих рядах будущих духовных лидеров "самостийности".
Русские национально-государственной ориентации, составлявшие в общей массе политзэков ничтожное меньшинство, не выпадая из стихийно сложившихся микроколлективов, духовно, тем не менее, все более и более обособлялись. Сравнительно небольшие наши "срока" к началу 70-х были уже на исходе, и каждому предстояло принципиально определиться "на всю оставшуюся жизнь" уйти с позиции или остаться на ней. Разумеется, речь не шла о позиции мировоззренческой, но исключительно о той или иной степени сопротивления и противостояния. Слово "борьба" у нас никогда не употреблялось, и состояние, соответствующее этому слову, в виду не имелось. Речь шла о "правилах игры" в "большой зоне": принимать или не принимать. Не было таких, кто был бы готов рано или поздно снова оказаться в "малой зоне". Готовность таковая противоестественна. Однако большинство настраивало себя на искусную конспирацию обретенного знания о системе, в которой предстояло доживать жизнь. Кто-то, напротив, знал, что в силу характера игра такая не по силам... Я был в числе последних...
Марксизмом рационализированная хилиастическая раннехристианская ересь про построение Царства Небесного на земле, жестоким способом инспирированная в России, вынужденно переориентированная со всего человечества на "отдельно взятую", она была обречена на разложение и крах с тяжкими для России последствиями. Русская "ересь жидовствующих", отрицающих "трудную" мудрость христианской философии, повенчанная с либералистской идеей прогресса, породила в начале ХХ века тип "жидобольшевика" - по "белогвардейской" терминологии, реализатора химерической идеи достижения абсолютной социальной справедливости посредством физико-механического оперирования с социальными классами. По мере материализации идеи исполнитель-фанат самоуничтожался (именно так!) за ненадобностью, оставляя после себя в остатке некий полупродукт- человека советского, будто бы являвшего собой некий высший этап человеческой эволюции, но пребывающего на длительной стадии становления, в помощь чему, собственно, и обоснован постоянный контроль за "становлением" по времени вплоть до всемирового торжества коммунизма, когда сам по себе исчезнет фактор дурного влияния со стороны "несозревшей" части человечества. Через денационализацию русских (то есть советизацию) и посредничество относительно денационализированного еврейства удалось сотворить феномен "дружбы народов" опять же под неусыпным контролем соответствующих ведомств, каковым по работе скучать не приходилось, о чем свидетельствовали контингенты концлагерей...
Противоестественность осуществляемой социальной модели, вынужденно ориентированной на экономическую самодостаточность, напоминала опыт того самого доброго дяденьки - Роберта Оуэна, которому на первых порах удалось достичь поразительных результатов как в производительности труда, так и в сфере человеческого фактора - как в цирк приходили подивиться и "буржуи", и монархи на чудачества идеалиста-энтузиаста. Но кончился буржуйский капитал и лопнул социалистический эксперимент. Вчерашние "добрые коммунары" словно маски скинули, возвращаясь в облики, каковыми были наделены наследственностью и эпохой.
У российского социализма тоже был капитал, стимулирующий идейный пафос строителей коммунизма. Если Роберт Оуэн на каждую копейку роста производительности "незаметно" подкидывал в дело копейку из своего капитала, то "подкидная копейка" социализма российского конспирировалась куда тщательнее, ибо копейку эту вырабатывали рабы. Когда-нибудь будет просчитана роль рабского труда в строительстве социализма, но и без подсчета она очевидна: база так называемой оборонки, столь обожаемой нынешними необольшевиками, создавалась ведомством ГУЛАГа... Драгметаллы, а затем и ядерное сырье, "великие стройки коммунизма" от Волго-Дона до Куйбышевской ГЭС... И наконец, великий лесоповал...
На каждой странице сочинений сталинских соколов литературы отпечаток пальца зэка...
Преступлением против социализма Никиты Хрущева было не столько "развенчание Сталина", сколько экономически не просчитанный роспуск значительной, в сути, ударной части контингента ГУЛАГа. Именно с этого момента, когда отменена была "социалистическая халява", - с этого времени отмечаются первые тревожные судороги экономической системы социализма в целом. Миллионные трудармии, предусмотренные на заре соцстроительства подлинным большевиком Троцким и воплощенные в реальность другим подлинным большевиком - Сталиным - в течение тридцати лет безотказно обеспечивали тылы социалистической экономике. Хрущев и Ельцин - вот знаковые фигуры загнивания и распада государства, сотворенного поперек человеческой природы.
На первом, пафосном этапе революции ее вожди мечтали об обществе интернационалистов, обществе Иванов, не помнящих родства, но в итоге трансформации революционных идей получили общество Иванов, молчащих о родстве. Сколько из нынешних "большевиков" хвастались мне (именно так!), что у них вся родова выбита, и это хвастовство надо было понимать как некую супермудрость - дескать, что поделаешь, иначе бы не выстоять Великому государству... Подлинная социалистическая гражданственность - в том и суть, чтобы уметь обеими ногами стоять "на горле" собственных родственных чувств, и не просто стоять, но слегка приплясывать... Иначе бы не выстоять!
Так ведь не выстояло же! Но нет, последнее не в счет, потому что план Даллеса, ЦРУ, агенты влияния и вообще холодная война, которую проиграли. Партийная верхушка загнила к тому же...
Viperson
Док. 644971
Перв. публик.: 06.12.10
Последн. ред.: 06.12.11
Число обращений: 0
Леонид Бородин: Без выбора
|
