Беседа с главным редактором журнала ``Москва``
Л.И. БОРОДИНЫМ
- На Ваш взгляд, верно ли литературная критика отражает характер Вашего творчества?
- Поскольку сейчас литературная критика практически не существует, то меня изредка упоминают в СМИ только как главного редактора журнала. Критиков раз-два и обчелся. Не помню, когда была последняя критическая статья обо мне. Я к этому привык и отношусь ко всему спокойно. На экранах тоже не появляюсь, хотя меня туда иногда и приглашают. Как узнаю, с кем предстоит иметь дело, то просто не принимаю приглашения. На ``сходняках`` тоже не бываю, сижу, как в медвежьем углу, на своем рабочем месте.
- О Вас больше говорят как о ``диссиденте``, чем о патриоте...
- Чаще всего меня называют ``диссидентом`` не с добра, а тогда, когда хотят высказать обо мне отрицательное мнение. Сам себя никогда ``диссидентом`` не обзывал и никогда в них себя не числил. Та немногочисленная русская партия, к которой принадлежал (два-три человека... максимум десять), тоже себя так не называла и обычно говорила между собой ``я пойду к диссидентам`` или ``я встречался с диссидентами``. Мы всегда себя ощущали несколько отдельно. Мы просто считали себя русскими. Как и слово ``диссидент``, не люблю выражение ``русский националист``. Я никакой не националист, я просто русский. Всегда полагал, что слово ``националист`` несколько принижает русского человека. Исторически оно связано с движением малых народов за свои правильно или неправильно понятые интересы. И для такого большого народа, как русский, понятие ``русский национализм`` вряд ли подходит, это заведомо некоторое признание своей ущербности.
- Вы постигали истину жизни тремя путями: как православный человек, через овладение философским знанием, наконец, посредством художественного творчества. Как эти пути были связаны в Вашей жизни?
- Все началось с философии. В 19 лет я был жутким гегельянцем. Его ``Логику`` читал как роман, а любимой моей книгой были ``Лекции по эстетике``. А любимая книга - значит настольная книга. После десятилетки попал по комсомольскому призыву в школу милиции. Там вместе с одним другом мы увлекались Гегелем до такой степени, что в стенной газете появилась карикатура, под которой было написано: вместо того, чтобы осваивать то-то и то-то, Бородин и Ивойлов читают буржуазного философа Гегеля. И, уйдя из училища, я еще два или три года ходил в гегельянцах. Потом заинтересовался другими философами, многие из них показались мне скучны, например, экзистенциалисты. Дело в том, что у Гегеля - целая россыпь тех крупиц, которые немецкий философ так, между прочим раскидал по своим сочинениям и из которых экзистенциалисты сделали свои теории, концепции. Позже изучал Фихте, Шеллинга, Канта.
Второй период моего философского развития начался тогда, когда открыл для себя Габриэля Марселя, персоналистов. Это произошло в Сибири, когда я работал в школе сначала учителем, а потом директором и заканчивал институт. А в это время мой друг В.Ивойлов тоже ушел из школы милиции и прорвался в Питер. С третьей попытки он поступил на экономический факультет университета. Там он узнал о русской философии и однажды упомянул в своем письме о Бердяеве. Я примчался в Питер, и началось мое увлечение русской философией, в первую очередь плеядой ``веховцев``. Собирался писать диссертацию по Бердяеву, написал автореферат по теме ``Неокантианские мотивы в раннем творчестве этого философа``, и тут меня арестовали в 1967 году.
Однажды мне попала в руки книга ``Критика догматического богословия`` Льва Толстого. Критику эту сейчас уже не помню, зато хорошо запомнил догматы, которые писатель цитирует. Стал читать Евангелие и осознал, что все философии могу понять с тем или иным усилием воли, а вот эти маленькие книжицы останутся на всю жизнь загадкой. И не умом, а интуицией почувствовал, что Евангелие гораздо объемнее всех философий мира, вместе взятых. Хотя я отнюдь не отрекся от философии и сейчас беру и с удовольствием читаю Гегеля, особенно его ``Лекции по эстетике``. Мне симпатичен Ортега-и-Гассет. Перечитал и много других философов - Джордано Бруно, утопистов, французских просветителей, но с критическим уклоном и с мыслью, что противника надо знать.
Что касается художественной литературы, то я воспитан на классической иностранной (на произведениях Дюма, Гюго, Бальзака, Диккенса) и русской. Бабушка моя любила Лескова. Когда мне было где-то 7-8 лет, я ее просил читать без конца рассказ этого писателя ``На часах``. Также одним из любимейших моих произведений являлось ``Зимовье студеное`` Мамина-Сибиряка. Нравилась еще и детская книжка тогда популярного, а сейчас малоизвестного писателя Кунгурова ``Артамошка Лузин``.
В 6 лет я уже хорошо читал, и учительница просила меня иногда заменять ее на занятиях чтения. И в 6 лет я прочитал книжку ``Сердца смелых``. Это очерки корреспондентов, которые раньше, чем Фадеев, описали по свежим следам подвиг молодогвардейцев. Потрясение было столь велико, что, возможно, вся моя дальнейшая жизнь в каком-то плане прошла под знаком этой книжки.
- В Вашем рассказе ``Вариант`` есть такие фразы: ``Все, что с ним произошло теперь, было зашифровано в детстве. Его героями были путешественники и революционеры``. Фразы автобиографичны?
- Так оно и есть. В то же время я рос с большой любовью к Отечеству. Моя бабушка - купеческая дочь. Я до сих пор не воспринимаю ни джаз, ни ``попсу``, а только русские, украинские, греческие мелодии, еще итальянские и в какой-#то степени американскую музыку ``кантри``, так как она вывезена из Европы и сохраняет христианскую основу. В джазовой музыке - ритмы каменного века, удачно совпавшие с ритмами машинной цивилизации, работой двигателя внутреннего сгорания.
- Ваша бабушка - из известного купеческого рода?
- Она - из иркутского купечества. Ее дед был купцом второй гильдии. Он владел даже небольшим золотым прииском. Но перед первой мировой войной английский капитал захватил в свои руки все прииски, и сибирские купцы, за редким исключением, фактически разорились. Но я успел родиться в нашем родовом доме, который бабушка вскоре продала. Она преподавала в Сиротовоспитательном приюте ботанику, немецкий и физкультуру. Была образованнейшим человеком, знала иностранные языки. Не могу смотреть без отвращения ту сцену в фильме по произведению Анатолия Иванова ``Тени исчезают в полдень``, где сибирских купцов изображают в ложном свете: изогнув спины, они будто бы целуют ножку девке какого-то важного лица! Это сплошная клевета! Не было таких купцов и таких ситуаций! Я был киномехаником в лагере, и мне пришлось смотреть этот фильм 6 раз, потому что было 6 камер и каждая показывала отдельно. В этом фильме вообще много фальши. Возьмите хотя бы сцену, когда молодая девушка убивает медведя ножом (!!!), а тот настолько тактичен, корректен и элегантен, что только чуть-чуть разрывает на ней кофточку! А публика смотрит с восторгом...
- А каково художественное воплощение идей в Ваших произведениях, в частности истин Православия?
- Важно не цитирование молитв, а сопоставление характеров, линий их поведения, которые и могут иллюстрировать принципы христианства. Считаю ``Год чуда и печали`` моей самой православной вещью, хотя там слово Бог даже не упоминается. Писал эту вещь в тюрьме, ужасно соскучившись по Байкалу. Байкал для меня - все. Когда я читал свое произведение соседям по камере, некоторые из них не могли сдержать слез.
- Как главный редактор толстого литературного журнала Вы отдаете предпочтение философски, нравственно насыщенным жанрам?
- Думаю, что литература не должна быть менторской, у нее несколько иные задачи, чем у религиозной проповеди или лекции по философии. Я бы сказал, что задачи эти несколько спорные, и не всякая литература вписывается в контекст христианской мудрости. Известные сомнения В.Крупина в ценности литературы как таковой отчасти разделяю, так как сама по себе литература как бы человека разлагает на части, но не всегда его собирает. Пикассо разобрал человека на кирпичики в живописи, может быть, я старомоден, но это мне не нравится. Я воспитан на классической живописи, классической музыке, хорошей литературе. Рассматриваю консерватизм как одну из сторон жизни, без которой она не полна. Это не значит, что консерватизм абсолютно во всем прав. Ни один из идеологов консерватизма начала девятнадцатого века, которых мы издаем уже несколько лет, не может претендовать на роль идеолога возрождения России. Но консерватизм надо знать!
- В своих художественных произведениях Вы стремились понять правду и жертв, и палачей. Ваша позиция была обусловлена христианским милосердием?
- Думаю, что сказать так было бы нескромно. Я крестился в лагере после первой отсидки в 1973 году. А до этого в православной организации - Всероссийском социал-христианском союзе освобождения народа - был некрещеным. Мне повезло не озлобиться, и это существенно. Понимал, что меня посадили за дело и дали ничтожно малый срок - ведь я замахивался на свержение существующего строя. В 1950-х годах за это ребят просто расстреливали. А они даже ничего не успевали сделать, только замысливали! Если и бывали у меня срывы, приступы озлобления, то только на время.
- Мне кажется, что бабушка все-таки заложила в Вашем если не сознании, то в подсознании основы православной нравственности...
- В своих мемуарах я пишу, что с бабушкой мы никогда не говорили ни о Боге, ни о Советской власти. У меня было глубокое советское убеждение, что мы живем в самой счастливой стране, потому что у нас есть Сталин. Это было лет в 8-9. В то же время я вырос в сильном национальном поле - в окружении песен, сказаний, стихов Полонского, Тютчева. Бабушка любила Некрасова (народовольческое влияние не обошло ее стороной). Помню, плакал, когда она пела о ``несжатой полоске`` (это стихотворение Некрасова пели!). Бабушка играла с мамой на гитаре, я - на балалайке, и мы устраивали домашние концерты. Или мы с мамой играли на струнных, а бабушка аккомпанировала на фисгармонии. И другое обстоятельство: учительская семья - мы жили на зарплату, не держали огород, поэтому я был практически предоставлен самому себе. Как лето - это скалы, Байкал. Утром выходишь - и перед тобой Байкал. Поэтому я так привязан к нему. Никогда не попадал на юг, в отпуск обязательно летел на Байкал. Потом я жил в деревнях, под Питером тоже в глухой деревне и только в Москве стал городским жителем. По своей психологии я - сельский житель. Москвичам это не понравится, но Москва меня не очаровывает. В Москве единственно мой путь на работу и домой по Кремлевским набережным не оставляет меня равнодушным. Всякий раз, когда вижу Кремль, а за ним храм Христа Спасителя, настроение улучшается.
- Как Вы думаете, остаются различия между русскими писателями, которые сейчас в одном патриотическом лагере, а ранее занимали разные позиции по отношению к советской власти?
- Я стою особняком. Не специально, так сложилось. Бываю в Союзе писателей РФ, поддерживаю контакты. Никто, с кем я общаюсь, мне не противен. С противными не общаюсь. С удовольствием встречаюсь с Беловым, Ганичевым. О Распутине и говорить нечего: мы с ним земляки, друзья. У меня не возникает вопроса: сидели они или не сидели? Поезд ушел. Идейно различия остаются только в том плане, что многие, не осознав сути происходящего, его глубинного смысла, приобрели такое кривошеее положение, все время оглядываясь назад. Даешь им опять Советский Союз! На эти темы не спорю. Но и никаких антипатий не питаю. Все же иногда задевает. Так М.П.Лобанов написал статью о В. Тростникове. Это человек, скажем, неоднозначный, я знаю его давно. Может быть, Лобанов и прав в критике В. Тростникова. Но зачем он назойливо повторяет слова ``диссидентство``, ``диссидентские штучки``? Чем отличался ``диссидент`` Тростников от не-``диссидента`` Лобанова? Тем, что, когда ему стало невмоготу, ушел с выгодных мест, стал дворником и продолжал писать то, что он думает. Он нашел в себе силы быть последовательным. А Михаил Петрович, когда его разругали за ``Мужиков``, притих. А ведь он тоже был ``инакомыслящий``. Поэтому считаю, что его статья о Тростникове не корректна и не справедлива по своей манере!
- Что Вы думаете о новых поколениях в русской литературе?
- Рукописи, которые я получаю, внушают оптимизм. Писателей вроде Льва Толстого сейчас ждать нечего, не то время, но идет хорошая, добротная проза, которая, полагаю, станет хорошей основой для новых Достоевских".
Беседу вел А. С. ВАСИЛЕНКО.
От редакции: 14 апреля 2003 года Леониду Ивановичу исполнилось 65 лет - желаем ему новых творческих успехов!
МАТЕРИАЛ ВЗЯТ С САЙТА ГАЗЕТЫ "РУССКИЙ ВЕСТНИК"
16.05.2003: (http://www.rv.ru/content.php3?id=910)
