1 июля, 2009, среда. В 16. 10 Ашот - он вечно сидит в Интернете - прислал сообщение: "Ушла Зыкина. Вот это горе". Вот это действительно для меня горе, несравнимое ни со смертью Майкла Джексона, по поводу которой три дня не умолкая говорит телевидение, ни даже со смертью Янковского. "Опустела без тебя земля". Много за ней было слабостей, в том числе, она когда-то сняла свое имя из обращения "Слово к народу", и власть любила, но всю широту и исконность нашей земли она умела выражать и выражала. Вот это горе. А так бодра совсем недавно была на своем юбилее, казалось, жить будет еще долго.
С раннего утра сидел над предисловием к книге А. Ф. Киселева, кажется, вошел в ритм, написал первую часть, теперь надо перечитать монографию о Федотове, мою старую рецензию и попробовать все это облагородить. Для предисловия к книге материал этот очень многомерный и серьезный - с этим не поиграешь. Все время, пока писал, думал, что за жизнь мне удалось все же, как и В. С., создать свой стиль - только это и позволяет в моём возрасте довольно свободно писать, стиль, который всегда говорит еще и о себе самом, об авторе. Может быть, такая субъективность и не так хороша, но мне подходит. Чтобы не выписывать отдельных цитат, наверное, впишу сюда начало этого предисловия. Сегодня, кстати, по телефону разговаривал с Верой Константиновной и объяснял ей, что, выписывая что-то или что-то вставляя в тексты, я в первую очередь веду какой-то свой сегодняшний бой. Но что поделать, если я часто веду его чужими руками. Письмо мое, кажется, Вера Константиновна еще не получала.
2 июля, четверг. Три раза возвращался домой за недостающими документами, но все же добил - сдал заявление в БТИ района на улице Кржижановского, чтобы мне оформили необходимые бумаги для введения меня в права наследства. Теперь, когда я на боевом отрезке, все чаще раздумываю, кому оставить все довольно большое имущество. Ясно уже одно - библиотеку, архив, дачу в Обнинске и, наверное, авторские права, С. П., а вот квартиру - это семейное достояние - младшему сыну Валеры Алексею, дачу в Сопово племяннику Валерию, машину Вите и кому-нибудь из них мой гараж на Белорусской. Но к заявлению в БТИ. Вчера с Леной долго говорили о советской и немецкой бюрократии. Она рассказывала, как у них дело обстоит с тем, что мы называем лечащим врачом. Там пациентов быстро разбрасывают по кабинетам, и с каждым занимается сначала сестра: жалобы, анализы, история болезни, а потом на пять-десять минут заходит, переходя из одного кабинета в другой, врач и немедленно все решает. Анализы у больных берут и уже потом пересылают в лабораторию. В смысле медицины человек не чувствует себя оторванным от человеческого ухода и внимания. Дома престарелых и инвалидов в Германии тоже не такие страшные заведения, как у нас, по крайней мере, там не привяжут старика полотенцами к постели. Я высказал мысль, что у нас человек, еще только готовясь соприкоснуться с какой-нибудь чиновничьей иерархией, уже поджимается и готовится быть оскорбленным и виноватым.
Я все это написал только для того, чтобы во имя справедливости сказать, что если бы не моя растяпистость, - я забывал взять то один, то другой документ, казавшийся мне совершенно не нужным, - я бы все покончил за тридцать - сорок минут. Сначала, перед открытием БТИ, толпа перед дверью меня просто испугала, но потом всем раздали талончики, и очередь немедленно начала рассасываться по соответствующим окнам. Я взял с собой ворох газет и том Пушкина с его статьями и обзорами и приготовился всласть почитать, но не тут-то было, через пятнадцать минут меня уже вызвали. Ай да Лужков со своим требованием "одного окна", а ведь наладили. Все, естественно, платно, но у каждой девушки компьютер, ксерокс, телефон, каждая знает дело. Может быть, не все так безнадежно...
А не устроить ли мне службу одного окна в романе?
Потом уже, когда ездил, разведывая ближайшие переулки, с улицы Кржижановского домой и обратно, слушал радио. Есть одна любопытная новость. Вроде бы Китай чуть наезжает на нас по поводу Черкизовского рынка. Его оборот сопоставим с нашей же торговлей оружием - около пяти миллиардов. Естественно тут, же вспомнил открытие в Турции отеля рыночным олигархом Исмаиловым и присутствие на том открытии все того же быстрого и настойчивого Лужкова.
Каждый день что-то стараюсь делать для главной моей работы - хотя бы дневники, или вношу редактуру по тексту, который просмотрел Апенченко. Но я-то знаю, что подбираюсь к седьмой главе, она не дает мне покоя.
К четырем поехал на Рылеева в стоматологическую поликлинику. Оказалось, что уже никакого отношения эта роскошная и, как чуть позже выяснилось, очень дорогая лечебница к своей альма-матер, в подвале которой она поселилась, не имеет. Я полагаю, что взаимоотношения там союзнические и не без материальной заинтересованности. В платной поликлинике, которая в моем дворе и где я, собственно, лечу зубы всю жизнь, ушла в отпуск Элла Ивановна. Для человека в возрасте это трагедия, если он теряет связь со своим зубным врачом. Только за консультацию ортопеда, как мне сказали по телефону, в этой новой лечебнице с меня возьмут почти тысячу рублей. Но все оказалось совсем не так, как я предполагал. Дорогое - это еще и не очень плохое. Осматривал меня молодой врач, который сказал, что советует мне только подлечить зубы и тотально пока не вмешиваться, "зубки", как говорил он, могут шататься, но они пока держатся, а что будет дальше, никто не знает. Поступил в высшей степени порядочно. Я хотел было поставить здесь же пломбу, но каждая пломба в этом храме хирургических перчаток стоит 5 с лишним тысяч рублей. Это почти моя бюджетная месячная зарплата. Буду, наверное, ждать возвращения Эллы Ивановны.
3 июля, пятница. Утром все же выполнил свой старый, тянувший меня долг. В свое время, незадолго до смерти В. С., я очень радовался, когда ей выписали большую партию бесплатного рекармона, и привез его домой. Эти пачки, каждая стоимостью чуть ли не по шесть тысяч, заняли у меня треть холодильника. Первое время после смерти В. С. я ничего не хотел касаться, но тогда же решил, что лекарства надо бы отвезти в больницу. А потом все затянулось в трясину неотложных обязательств.
Довез меня до больницы, как всегда, Анатолий. Он по дороге жаловался на то, как протекает его бизнес. Записываю я все это не оттого, что плохо моему соседу, а оттого, что, видимо, это общая тенденция, и радоваться здесь нечему. Небольшой бизнес рушится, а бизнес серьезный, чтобы спастись самому, готов согласиться с исчезновением малого. Если в тему, то в одной из последних газет я прочел, что русский туризм, т. е. наш выезд за рубеж, уже сократился на 25 процентов, а по миру количество туристов-путешественников сократилось на 10 процентов. Но иногда, когда я слушаю истории про падение бизнеса, я думаю, что это месть за его прежнюю спесь. Ведь в основном почти любой бизнес у нас основан на неуплате налогов государству и в первую очередь рассчитывает на это. А ведь это каким-то образом касается и меня.
В больнице, пока шел от проходной к корпусу, вдруг на мгновение почувствовал себя моложе, и даже показалось, что и Валя жива, а я просто иду к ней, как всегда, на ежедневное свидание. Оказывается, когда она была жива, а я ежедневно, теряя из жизни шесть часов, ездил к ней в больницу, вот тогда я и был счастлив.
Все очень мало изменилось, и все, после рассказов Елены о медицине в Германии, показалось мне не очень убедительным. В отделении нефрологии лекарство у меня не взяли, сказали, что рекармон, с его баснословной стоимостью, в больничной аптеке пока есть, и, следовательно, даже хранить его в местных холодильниках страшно: а вдруг начнется проверка! Но люди там бесхитростные, жизнь их приучила ко многому, поэтому с полным знанием дела мне сказали: а чего вы, дескать, принесли, надо было дать в какой-нибудь газете объявление и продать за полцены.
По коридору не пошел, не захотел взглянуть на палату, где лежала В. С. Слишком велико было бы разочарование - она из палаты не выйдет. Обычно она еще по походке узнавала, когда от лифта я шел по коридору. Дверь в ее палату всегда была открыта.
Наверху, на седьмом этаже на диализе, меня, оказывается, все еще помнят. Дежурная девушка на рецепции безошибочно меня назвала: "муж Ивановой". Встретился с Шило, передал коробки с лекарством ему, на нескольких коробках уже был просрочен срок годности.
Вот из Пушкина, которого читаю в метро, не подряд, а выбирая, сообразуясь с моментом. Он рассуждает о Французской Академии и об академиках.
"Скриб в Академии, он занял кресло Арно, умершего в прошлом году.
Арно сочинил несколько трагедий, которые в свое время имели большой успех, а ныне совсем забыты. Такова участь поэтов, которые пишут для публики, угождая ее мнениям, примеряясь к ее вкусу, а не для себя, не вследствие вдохновения независимого, не из бескорыстной любви к искусству!"
Наверное, здесь есть что-то и справедливое - "не примеряясь ее вкусу". Это ведь относится ко всем видам искусства. Неужели и Дашкова рассчитывает с ее десятками и десятками книг на долгую память, и наши эстрадные звезды-певцы, которые рассуждают о своем "творчестве" тоже думают о чем-то подобном?
Вечером вместе с Леной пошли в театр. Андрей Порватов с необыкновенной обязательностью заказал мне билеты в театр Маяковского. Это оказался "Ревизор". Интересно, почему с такой праздничностью и желанием я хожу на знакомую-перезнакомую классику? И хотя, кое-что в спектакле меня не устроило, некоторая отсебятина и легкие "добавки", я получил необыкновенное удовольствие, сидя на своем первом ряду. Играли опять С. Немоляева и А. Лазарев. Немоляева все же по своему обыкновению чуть пережимала, но все равно они оба мне чрезвычайно понравились - выдающаяся работа. Совершенно нов Хлестаков - Сергей Удовик и неожиданно обаятелен Осип - Алексей Фатеев. Да и нет ни одного актера, который играл бы плохо - академия. Абсолютно нов, хотя и чуть выбивается по стилистики, финал - декорации падают и на мгновенье все персонажи - в чем мать родила. Обнажается человеческая сущность.
Вечером, после театра, приехал племянник Лены Дима Хазарашвили, довольно долго разговаривали и о Грузии, и о нашей медицине. Лена, сделавшая в Германии несколько операций, прямо сказала, что, не окажись она в этой стране, она бы пропала. После гипертонического криза на обследовании сразу установили рак почки и немедленно оперировали. Димин отец, брат Лены Виктор, который тоже в Германии, оперирован, чтобы сохранить ему жизнь и работоспособность, одиннадцать раз! Последний раз ему поставили металлический тазобедренный сустав. Бегает, ездит на велосипеде. Я представляю, сколько бы надо было ходить у нас и клянчить, и давать взяток, чтобы более или менее успешно сделать подобную операцию.
4 июля, суббота. Утром, еще до того, как повез Лену на аэродром, дозвонился до Натальи Евгеньевны. После того, как я написал первую часть вступительной статьи к книге Киселева, я вдруг обнаружил, что совершенно запамятовал, какую из своих монографий Киселев мне дарил: обе - и об И. Ильине, и о Федотове - Александр Федотович предполагает поставить во второй части издания. Но, к счастью, Наталья Евгеньевна только вчера вернулась из отпуска и обрадовала меня. В книге будет Федотов. Ну, слава Богу, тогда все почти готово, в "Российском колоколе" года два назад я об этой монографии писал.
В Обнинске начал с того, что сразу же сел читать свою старую статью и тут же обнаружил, что надо менять тон, интонацию: одно дело - рецензия, а другое - предисловие к книге. Но ведь дополнительные усилия и работа всегда открывают и новые возможности. Сразу же возникла мысль, что теперь то, после того, как после Фадеева почти написал вступительную статью и о русских философах, почти сложилась и моя книга об искусстве и литературе. Осталось только придумать заголовок. Теперь только бы войти в рабочий ритм.
К моему удивлению, огурцы, которые без поливки простояли свыше недели, хотя особенно и не выросли, но и не завяли. Устроил большой полив в обеих теплицах, немножко нехотя подвигал мебель наверху в комнате В. С. и довольно долго тупо смотрел по телевидению "Максимум". К тому времени, когда передача началась, Лена уже долетела.
Перед сном чуть-чуть почитал Пушкина. Опять поразился, как мало мы знаем, считая себя знатоками русской литературы. Удивительная картина разворачивается, когда читаешь пушкинские статьи и заметки. Сколько всего было написано, а ведь все гусиным пером, без пишущей машинки и компьютера. Вот уж поистине был раб письменного стола, и у этого гения, этого счастливца славы и удачливого поэта жизнь была совсем не легкой и безоблачной. Положим, известно, что к концу жизни начали вечно недовольные и завистливые современники пописывать, что наше все "исписалось", стихи для современников стали скучноваты, появились новейшие кумиры, но ведь, оказывается, и в более ранние времена нападали. Даже "Онегина" приходилось защищать и отбиваться от критиков. Ах, этот румяный критик мой! Но это еще и пример, как постоянно надо держать свое имя на публике.
5 июля, воскресенье. Дневник почти не пишется, нет стимулов, а мои собственные "дневниковые" жалобы на здоровье и бытовые переживания кажутся мелкими. Мне бывает интересно, когда я окружен общественными интересами. Вспомнил один разговор, который произошел у меня с Николаем Ивановичем Рыжковым. Я тогда дохаживал последние месяцы своего ректорского срока, и Н. И. с некоторой горечью сказал мне, как быстро я могу быть забытым, уйдя с должности. Тогда же я подумал, что Н. И. недооценивает, что я еще и писатель. Ну и что, могу сказать я сейчас? Спектр моих интересов сузился, востребованность личности тоже почти ушла.
Утро хмурится, пришло похолодание, температура не больше двенадцати-пятнадцати градусов. Дача действует на меня благотворно, единственная возможность ввести себя в рабочее состояние - это чем-нибудь заняться. С 8 утра и до двух дня, когда поехал встречать на станцию С. П., который едет с сыном, занимался уборкой. В первую очередь собрал два серванта в комнате у В. С., куда я почему-то практически не заглядывал весь последний год. Постепенно здесь появляется вся обстановка, окружавшая ее в Москве. В следующий раз расставлю ее книги и разложу безделушки и посуду.
Приехал чуть похудевший и загоревший С. П. Самые большие перемены я увидел в Сереже-маленьком, моем крестнике. Еще в прошлом году это был полноватый и рыхлый паренек, до некоторой степени даже инфантильный. Теперь он вытянулся, похудел, в лице и повадках появилась мужская резкость. Да и в характере Сережи ничего уже не осталось детского. Он во многом разбирается, очень интересно рассказывает о крымских делах, о президенте Ющенко и премьер-министре Тимошенко. Сережа очень похож на покойную мать, та же жертвенность на этом вполне юношеском лице. Дай бог ему другую судьбу. С удовлетворением отмечаю: не терпит никакой критики отца.
Сергей Петрович очень интересно рассказывал о своем путешествии в Крым вместе с Володей и Машей. На Украине все значительно дешевле, чем у нас. Но наши отдыхающие, которых на одну треть меньше, чем в прошлом году, ждут каких-то снижений цен на продукты, жилье и услуги. А очень бедные украинцы, по своей жадности, ничего не снижают, об этом расходятся слухи, народ в раздумье, ехать или не ехать, а и от этого, как всегда, страдает больше неимущая Украина. Бензин там, в пересчете на отечественные деньги, стоит под тридцать рублей за литр. Но самое интересное в рассказе С. П. - это и наши и украинские таможенники и пограничники. Уже на первой, нашей же границе, когда только ехали в Крым, выяснилось, что у Маши не сменена фотография в паспорте. Но первая же наша бодрая таможенница-пограничница, чуть для кокетства повыделывавшись, все уладила за 2. 000 рублей, при этом подбодрила: "ну, у украинцев все вопросы решаются за деньги". На обратном пути ребят все же на нашей границе ссадили, и Маша поехала к себе куда-то в Знаменку переклеивать на паспорте фотографии, а Володя не решился оставить ее одну. Но самое занятное, что опять украинцы Машу снова за тысячу рублей пропустили, на этот раз бдительными и неподкупными оказались русские таможенники. Откуда у них такая стойкость? Тут я вспомнил некоторые свои перипетии с украинскими молодцами, когда лет десять назад ездил в Киев и совершенно искренне удивился, как оба государства так долго могут терпеть эти безобразия на своей границе. Кому, собственно, это выгодно?
Вечером, так как всю неделю не смотрел телевизор, вперился сначала в "Максимум", в надежде увидеть что-нибудь социально значительное, а потом в "Основные события за неделю". В "Максимуме" сегодня почти ничего занятного, кроме лихого интервью ведущего с одним из руководителей Пенсионного фонда. В результате его (пенсионщика) действий, которые вроде и не назовешь воровством, где-то в провинциальных банках затерялся один миллиард рублей, и ничего... А вот "События" были полны самого разнообразного. Показали и Черкизовский рынок, который временно закрыли, но который наверняка откроют, посокрушались, каким образом там оказалось нерастаможенным китайского товара на два миллиарда рублей, как эти товары туда попали? С какой стороны России? Неужели через Северный полюс или через Чукотку? Вопроса, кому это выгодно, задавать смысла нет. На Север-ном Кавказе опять идут какие-то бои. Американский президент Обама едет в Россию. Все это мы внимательно втроем просмотрели и прослушали. Но перед "Событиями" случился маленький инцидент. Когда я еще только включил телевизор в ожидании событийной передачи, то довольно быстро обнаружили, что идет какой-то жуткий сериал, в котором сын живет с матерью и еще кого-то все время колет какими-то шпильками. И я, и С. П. пришли в шок от такого, да еще и при Сереже. Наперебой старались Сережу отвлечь от экрана. Мне кажется, ничего подобного не должно идти по программам до двенадцати ночи, взрослым неудобно и за телевидение, и перед детьми.
6 июля, понедельник. Встал в седьмом часу, дождался, когда через час встанут С. П. и Сережа, и все мы под проливным дождем уехали в Москву. Маленький Сережа, мой крестник, весь день сидел в бывшей Витиной комнате, спал, смотрел телевизор и читал "Преступление и наказание". К этому чтению он относится серьезно. Я целый день до глубокого вечера сидел над предисловием к книге Киселева. Президент Обама уже в Москве, уже передали, что возможны затруднения для автомобилистов в районе Кутузовского проспекта и Рублевки.
Правда, в середине дня пришлось сходить в нотариальную контору: вернувшись из Турции, С. П. уже не повезет Сережу сам обратно в Крым, а по доверенности отправит с одной из родственниц.
7 июля, вторник. Утром все же поехал, потому что душа болит, в институт. Как там приемные экзамены? Оказалось, в институте идут еще и экзамены по ЕГЭ. Как обычно в таких случаях, мы всего боимся, кафедры все запечатаны, даже машину на территорию не пропускают. Все это вызвано предположением, что любой абитуриент может опротестовать результаты простым аргументом: мне, дескать, помешали. Тень в дверях, хлопок двери в машине за окном. Народ этот, а особенно мамаши, изобретательный.
В приемной комиссии, кроме Л. М. и трепетной, как лань, Оксаны - ее трепетность я еще помню по выборам - оказалась еще "наблюдатель": Ольга Ивановна Латышева. Несколько позднее мы с нею разговорились о самом разном: об экзаменах, об уходе с поста директора департамента образования в правительстве Москвы Л. И. Кезиной. Именно Ольге Ивановне принадлежит афоризм, который я с удовольствием вставляю в свои тексты: "Хорошо умереть с чистой совестью". В два часа все закончилось, немножко посидел на кафедре -- и домой. Здесь сразу же вгрызся не в телевизор, а в книгу, в новый зарубежный роман, который мне оставил С. П. От него пришла эсэмэска - долетели благополучно, но жарко и влажно. Опять заезжал на Донское кладбище к В. С. и маме. Они обе мне постоянно снятся. И теперь любое свое нездоровье я сразу соединяю: ждут. Практически уже примирился с естественностью мысли о смерти. Наверное, Бог и дает иногда довольно продолжительную жизнь, для того чтобы ты мог свободно примириться с ее окончанием. Но слишком легко я прожил эти годы, какова будет смерть, смертный час. Вот она расплата за жизнь без детей.
8 июля, среда. Оторваться от романа Финдлянда "А если копать поглубже" просто не могу. Во-первых, про театр, во-вторых, новая для меня, как для теоретика и практика, романная форма, а в-третьих, сама незамысловатость содержания - небольшая семья, вместе с гостями и домработницей охвачена незамысловатым, но захватывающим действием. Если бы только прочесть теперь это на английском языке!
Меня всегда волнует тайна перевода: что видим мы, не читатели подлинного языка, а что в романе воспринимает подлинный читатель. Слова корявые, но мысль, кажется, понятна. Но вот удиви-тельное свойство этого увлекательного и крепкого романа: в отличие от ро-ма-на русского, ничего не хочется выписывать.
Часиков в одиннадцать, - все время отсрочиваю момент, когда надо садиться за компьютер и компоновать темы этюдов к экзамену, - взялся за очередной разбор стола В. С. Не нашел ордена Ленина, который у меня хранился. Это память от дяди Феди, возможно, он пропал после моих многочисленных за последнее время гостей или пропал вместе с ними, но странно: никогда у меня ничего не пропадало. Правда, наткнулся на рукопись книги В. С. Рукопись эта отвергнута, забракована редакцией. Прочел рецензию, смысл которой тонет в наукообразности. На конверте, в котором рукопись пришла, стоит адрес улицы Строителей. А я об этом не знал: В. С. умела переживать внутри себя свои поражения и никого не вмешивала в свои трудности. Там же в ящиках нашел кое-какие вещи, оставшиеся от мамы и даже тети Вали. Кому это после моей смерти будет нужно? Поразил меня флакон духов "Коти Лориган", которому уже более ста лет, он, по преданию, куплен до революции: на дне несколько капель густой темно-коричневой жидкости. Но пахнет все той же сладковатой дореволюционной женственностью. Это, пожалуй, единственная живая для меня память прошлого.
Семинар прозы
1. Тема одного из Всемирных Русских Соборов - "Бедность и богатство". Что бы Вы сказали, если бы Вам предоставили слово на Соборе?
2. Гений ли Майкл Джексон?
3. День из жизни телефонной будки.
4. Пришвин: в лесу я стараюсь ходить тихо.
5. Интернет - океан жизни, ее сточная канава или Паутина?
6. Кризис. Чтобы выжить, вы вынуждены согласиться на странную работу...
7. Пожар Москвы 1812 года в воспоминаниях очевидца.
8. В смуте честь сохранить.
Семинар публицистики
1. "Вот стихи, а все понятно - все на русском языке", - так завершил свою поэму "Василий Теркин" А. Твардовский. Зачем он подчеркнул значение русского языка во время ВОВ?
2. Свободная тема: от чего ты свободен?
3. Памятник гламуру.
4. Читаете ли Вы газеты, как внимательно смотрите телевизор? Медвежья охота.
5. Гоголь и Пушкин: пророчества о России.
6. Может ли страсть к футболу стать национальной идеей?
6. Русский язык как восьмое чудо света.
Семинар поэзии
1. В ироническом стихотворении Александра Еременко "Старая дева", написанном в 80-м году ХХ века, сказано:
Когда одиноко и прямо
Она на кушетке сидит
И словно в помойную яму
В цветной телевизор глядит.
Насколько справедливо это по отношению к телевизору и телевидению сегодня?
2. Бывают ли стихи, основанные лишь на "голом чувстве"?
3. "На холмах Грузии лежит ночная мгла..."
4. Компьютер подчеркнул твою строку... Он что - умнее тебя?
5. Что значит - "жизнь не по лжи"?
6. Отказ от Нобелевской премии.
7. "Тихая моя родина" (Рубцов). А моя?. .
Семинар драматургии
1. "Пушкин - наш товарищ!"- написал Андрей Платонов. А для Вас сегодня он тоже товарищ? Здесь есть повод вспомнить и его драматургию.
2. Почему Гарри Поттер, а не Тимур и его команда заинтересовали современное общество?
3. Почему все отрицательные герои русской классики стали положительными героями нашего времени? (Городничий, Чичиков, Головлев, Остап Бендер, Воланд).
4. Почему не утихает "Гроза" Островского и канули в Лету многие советские пьесы?
5. Что бы Вы могли сказать о языке, которым написаны современные пьесы в театре и на "голубом экране"?
6. Я вышел из театра...
Семинар критики
1. Требовалось ли продолжение "Герою нашего времени"?
2. Сартр: конечно, надо быть святым, но тогда не напишешь роман.
3. Отрицательная рецензия на одно из произведений русской классики.
4. В чем оригинальность нашей "молодой прозы"? (имена на выбор)
5. Место разума в художественном творчестве.
Семинар детской литературы
1. Толстой упоминает, что Анна Каренина написала перед смертью роман для детей. Реконструируйте фрагмент романа.
2. Первый бабушкин урок
3. Не рассказывай мне сказки...
4. Последняя любовь моей прабабушки.
5. "Горе от ума" как мультфильм.
6. Я родился в миллениум. Мой календарь памятных дат.
Попутно с этой работой немного порассуждал о том, кто и как из преподавателей к этой (придумать тему) обязанности отнесся. Например, что лучше и серьезнее всех отнеслась к этому заданию Л. Г. Баранова-Гонченко, а самыми неинтересными темами были темы по детской литературе. Очень любопытно все придумал Саша Сегень, но это настолько в его духе, что я ни одной темы его не поставил на дневном отделении, но обязательно поставлю эти темы, когда буду формировать список к экзамену заочников. Хорошо и точно сработал Анат. Королев.
9 июля, четверг. Сначала позвонил мой племянник Валера, а потом и двоюродный племянник Сергей, сын моего двоюродного брата по маме Анатолия. С Анатолием я знаюсь и дружу еще с того времени, когда только окончив 10 классов, он приехал в Москву, а потом уже вместе мы поехали с ним в Таганрог. В Таганроге тогда жила моя любимая тетка тетя Тося. Собственно, вся жизнь Анатолия прошла на моих глазах, он хорошо знал Валю и даже когда-то за ней ухаживал. Звонки были тревожные: у Анатолия, рак и положение почти безнадежное. Если его возьмут оперировать, то это будет операция с заменой шейного позвонка, опухоль огромная 10 или 9 см. Теперь я знаю, что все время буду думать о нем.
Как всегда, единственное спасение от всех дум и переживаний, эта работа. Сел за компьютер и, наконец-то, на основании своего старого мемуара "В родном эфире", который печатал еще покойный Шугаев, написал и скомпоновал большой материал о "Кругозоре". Опять вспомнил всех: и Визбора, и Храмова, и Игоря Саркисяна, и Велтистова, и Хессина. Эти люди совсем не мимо прошли меня и, наверное, каждый из них много мне дал. Но завистливая натура писателя не так-то просто всех их в свое время воспринимала. Сейчас уже поздно говорить о любви и признательности. Всех их с каждым годом вспоминаю все отчетливее и с каждым годом строже отношусь к себе.
По телевизору показали фрагменты похорон Василия Аксенова. Как обычно, к вполне понятному горю у многих фигурантов грустного события примешивалась поза, связанная с собственной самоидентификацией в этой литературной жизни. А мы еще живы. Я хорошо помню Василия Павловича, уж одно бесспорно, человек был очень умный, преданный профессии, много о ней размышлявший. Я помню его большое эссе о романе в "Октябре", но последние его романы я уже не читал.
Сегодня же показали и старую передачу из цикла "Линия жизни". Наверное, ее подготовили к его 75-летию. Здесь, как и у всех писателей его времени и среды, некоторое преувеличенное представление о своей роли в литературе, где для писателя важен каждый роман, но каждый-то роман и не прочитан. Все преувеличивают и свою роль как мишени для КГБ и советской власти, будто бы в обязательном случае подвергавшей строгому гонению. Как всегда в таких передачах, крутятся и спутники планет. Это беда подобных спутников: масса их мала, чтобы оторваться от планеты и уйти в самостоятельную жизнь, но они все еще крутятся, изображая из себя вполне равноценные звездные тела. Как всегда, Витя Ерофеев рассказывал о "Метроvполе". "Метрополь" - это звездный час двух наших крупных писателей - Евгения Попова и Вити Ерофеева. Тут они оба обрели некую самостоятельность.
Поздно вечером после дня сидения все же заставил себя пойти часик погулять. Иногда через убийственный дневной воздух вдруг дохнет чем-то внезапно налетевшим, свежим. Это какая-то сельская воздушная струя прорывается через городской смог. Договорился, что утром часам к десяти приедут Володя и Маша и составят мне компанию.
10 июля, пятница. В Москве ливень, спал, как всегда, когда мне надо подниматься к определенному часу, плохо, просыпался и во сне опять приходили разные близкие люди. К счастью, сны быстро забываются, они как неясные сигналы на видео - непрочны и размыты. Помню, однако, странный сон, когда буквально почувствовал, что Валя руками касается моей головы. Проснулся, зажег свет, никого.
К моему удивлению Маша и Володя приехали вовремя, и мы почти сразу поехали на дачу. С собой я взял неполную трехлитровую банку борща. Взял и почти полную кастрюлю плова с курицей, который сварил накануне. Потом я обнаружил, что все это взял не зря, оказывается, на даче можно не устраивать большую готовку.
Дача, как всегда, встретила нас прохладой и большим количеством неотложных дел. Я поливал помидоры, Машка, как хороший трактор, сразу пустилась все пропалывать и рыхлить землю. Потом мы втроем очень быстро освободили грядку "дикого" чеснока, натаскали земли из "сокровищницы" - так я называю ящик с перегноем -- и посадили китайскую редьку "дайкон", которую и надо сажать именно в начале июля. Видимо, для редьки очень важна продолжительность дня, я помню, что когда в прошлом году я посадил в теплицу очень рано простую редьку, то к июлю у меня выросла замечательная, густая и сочная ботва.
К вечеру я чувствовал себя очень слабым, постоянно было плохо дышать, будто за грудиной собрался какой-то тяжелый комок. Для меня всегда это мучительный вопрос: или очередная простуда и очередной бронхит, или то нечто, что я боюсь называть, и о чем меня предупреждал доктор Чучалин. Поэтому лег очень рано и сразу же заснул. Володя и Маша остались бодрствовать в большой комнате, я их практически и не слышал. Так все же: простуда у меня или переутомился? За последнее время сидел за компом по девять-двенадцать часов. Еще перед сном начал читать книгу А. Г. Купцова "Миф о гонении церкви в СССР". Сам Купцов - я пользуюсь только напечатанными в книге сведениями - " в прошлом казначей-соучредитель первой в СССР зарегистрированной независимой религиозной организации "Общество православной Церкви", уже из этой ремарочки ясно, что это какой-то не очень довольный человек, со своим мнением, со своим взыскующим умом. Такие люди не по мне, это что-то вроде наших средних писателей-демократов, строящих свою судьбу на недовольстве былом. Содержание книги-- я взял ее у Василия Николаевича Гыдова, в "Книжной лавке", заинтересовавшись названием, просто просмотреть, -- но оно зацепило, потому что знаменитое письмо Ленина по поводу священников стало сейчас чуть ли не основным аргументом против него. Итак, содержание книги, по крайней мере, ее аннотация, этот интерес подогрела. Вот эта аннотация полностью, такое в наше время не часто услышишь.
"После смерти в 1721 году последнего патриарха всея Руси Адриана Петр 1 навсегда ликвидировал институт патриаршества. Этот запрет утвердили и последняя оккупационная династия Готторп (Романовы), и Временное правительство.
В 1918 году, когда Германия и Украина пошли войной на Русь, правительство Республики переехало из Петрограда в Москву, в Кремль, Владимир Ильич Ленин, в юности активный член и певчий "Православного общества в Самаре", внял нуждам русского православного народа и предоставил Кремль и московские храмы для проведения и завершения Поместного собора "Русской Кафолической Церкви Православного исповедания". По благодатному завершению оного В. И. Ленин одобрил избранного новооглашенного патриарха всея Руси и благословил его Святейшество Тихона (Белявина) на духовное царствование над людом православным. Советская власть осуществила 300- летнюю мечту русского православного народа".
Приходится соглашаться, что и здесь, для меня интересующегося, масса любопытных подробностей возникла в чтении и в дальнейшем.
"В 1881 году в Петропавловскую тюрьму посадили члена одного из отделений партии "Народная Воля" астронома и математика Николая Морозова. Там он начал изучать известный во всем мире историков древней (античной) астрономии трактат -- "Кодекс Птолемея" (звездный каталог). И вдруг с величайшим изумлением Морозов увидел (по тексту и координатам, описывающем " древне небо"), что расположение звезд якобы античного мира до мелочей соответствуют карте звездного мира ХV! века!"
Выводы делаются позже.
"Самое немыслимое заключается в том, что не было античного периода!!!
Не было Ганнибала, Александра Македонского, античных скульпторов, драматургов, философов.
Но вот уж самое жуткое заключается в том, что не было Авра-ама, Моисея, Давида, Христа, Магомета".
Эту теорию мы уже слышали. Правы ли эти ученые или нет, сконструированы ли мы каким-то внеземным монстром или нет, я этого допустить не могу, как не могу допустить несуществование Античности и Бога. Пусть этого нет, но моя душа к этому привыкла. Пусть все будет, пусть, если я даже воспитал Бога в себе. И даже без Магомета я теперь уже прожить не могу.
Любопытен фрагмент, связанный с национальностью нашей веры. Написано это, правда, все в несколько свободном духе.
"Предыстория линии спасения такова -- Ной и его потомки уже согрешили тем, что (в числе прочего) ввели институт рабства и пьянку в бытовой обиход-Бог дал им в обуздание и во спасениеКанонНоя и болезни за грехи. Но люди продолжали скурвляться повсеместно, и только в редких местах планеты остались праведники, и столь же редко встречались священнослужители Бога Единого.
Настал период, когда праведным перед Богом остался только один палестинский чурка. Патриарх кочевого племени. Им ока-зался мужик по имени Абрам. Учтите, русские, вас ещё вообще не было! И главное, какой национальности был Абрам, неизвестно, хотя бы потому, что всех определяли по месту жительства и по имени основателя рода. Ну и, естественно, по принадлежности к царям того периода".
Я позволю себе привести еще одну большую цитату, потому что, мне кажется, это и интересно и отчасти выстрадано мною. Значит спасение возможно?
"Но есть один величайший и важнейший в истории человечества факт: жить и спасаться можно и нужно по фундаментальным пра-вилам, которые были сформулированы ещё живыми Апостолами.
Так, еще в 49 и 51 годах Апостолами Бога и Господа был со-зван Иерусалимский и Апостольский собор, где и был выработан Апостольский Канон (85 правил). Этот Канон практически ник-то и никогда не соблюдал в рамках официальных конфессий. Рус-ско-православные скорее будут изучать "Майн кампф". А кстати, спросите о ней в ближайшей церкви.
Самое трагичное заключается в том, что нарушитель Канона внутренне теряет благодать, а внешне предаётся анафеме. Напри-мер, предаётся анафеме епископ, который участвует в делах мир-ского управления, то есть практически любой русско-православ-ный епископ последних двухсот лет, и особенно в период после реставрации капитализма".
11 июля, суббота. Ночью спал беспокойно и проснулся усталым, с комком за грудиной и мрачными мыслями о здоровье. Погода, начавшаяся меняться еще вчера, резко просветлела. Солнце уже запалило в восемь часов утра, но на душе была тоска, и тело было такое тяжелое, полное такой невероятной усталости, что ни о чем думать не хотелось. Ночью много раз просыпался и по несколько минут продолжал читать, потом снова засыпал, потом вроде бы проснулся и, хотел, было, встать, но снова повалился в сон, похожий на какой-то морок. Так читал часа полтора и много обнаружил интересного по деталям. Начну с самого для меня важного. Оказывается, не только я заботился и недоумевал, как же Бог поступит с теми, кто жил раньше прихода его Сына и не успел креститься? И в древние времена об этом позаботились.
"Теперь очень важное: знаете ли вы, что всем "необрезанным", то есть тем, кто "не евреи", которые приняли Эммануила Йешуа как Мессию, по решению Апостолов следовало соблюдать Канон Ноя? Апостольский Канон, кстати, на Трульском соборе в 640 году был объявлен "вовек неизменным".
Собственно, здесь пока заканчивается для меня главное в этой книге дальше занятные детали, в основном, что человек весь состоит из слабостей.
"Читатель, если ваше представление о белых сложилось под вли-янием достаточно доброжелательных киношек, то вы -- жертва обмана. Это были презираемые и отторгаемые во всём мире садис-ты и убийцы, и им под стать была их одухотворявшая Зарубежная Церковь. В числе прочего Русская Зарубежная Церковь с 1933 до 1944 года в лице своих епископов и в виде соборных посланий бла-гословляла Адольфа Алоизовича Гитлера! После войны её хотели было объявить соучастницей преступлений нацистской Германии, но этому помешала вспыхнувшая "холодная война", и антисоветс-кая позиция карловарской братии всех устроила".
Конечно, все это не разрушит с таким трудом образовавшееся во мне некое религиозное чувство. В нем церковь, хотя и отдаленная от меня, все же играет определенную примиряющую меня с миром роль. Все рассказанное в книге принято со вниманием, как еще один пример моей доверчивости к печатному и публично-произнесенного слову. Как пример собственного невнятного исторического знания.
День прошел замечательно, меня радует, если идет моя основная работа и если что-то полезное происходит на даче. Как только, необыкновенно рано, часов около двенадцати все поднялись, то начали делать что-то полезное, Нам с Володей удалось даже съездить в Обнинск. Там мы купили кое-что, детали к теплице и сайдинг. Надо доделать мелочи по внешнему виду дома. Но самое главное, я продолжал наводить порядок в верхней комнате, где многие годы жила В. С. На этот раз я распаковал коробки и расставил фигурки и гжельскую керамику, которую Валя так любила, разложил все книги, почти так, как они стояли в Москве по полкам. Уже это действие вызвало у меня массу мыслей. Так уж сложилось, что я мало умею выдумывать, а здесь, когда я решил написать чуть ли не житие, фантазия моя молчит, меня волную корешки книг, журналы которые она читала, книги которые собирала. Возможно, и вся книга будет состоять из описаний предметов.
Сейчас я сижу за ее письменным столом, снова как в молодости, после того, как обрезали яблони, передо мной дальние на взгорке сосны, крыши домов и чуть розоватое небо. Володя топит баню и затарился пивом.
12 июля, воскресенье. Вчерашний вечер с воблой, пивом и долгими рассказами оборвался весьма внезапно: вырубили электричество. Я несколько минут выбирался из темной парной. Зловеще играли отблески из печи, все напоминало баню в деревне во время войны. На ощупь выбрался из подвала, нашел свечи. Володя с Машкой просто так не угомонятся. Смотрел в окно, там чернеет почти деревенский мир, как сейчас и положено современной урбанизированной деревне: без мычания коров, криков петухов, квохтанья кур и блеянья овец. Даже собаки не лают. Володю с Машей темнота не остановила -- снизу продолжали раздаваться веселые плескания. Я выпил снотворное и довольно долго сидел на террасе, в спортзале, наблюдая как из-за деревьев, между темных проблесков туч, продиралась молодая луна. Потом лег спать и утром проснулся бодрым и свежим. Солнце сверкало первозданным свечением, на небе ни облачка. Может быть, еще удастся, дай Бог, немножко пожить. Как я люблю этот тихий, почти советский, быт, с походами за молоком к машине, которая приезжает к двенадцати, со сбором ничтожного дачного урожая, с постоянными починками и приведением комнат и участка в порядок.
В коридоре, на полке у входа лежит рыболовецкий стеклянный от сети поплавок. Я привез его, когда еще молодым ездил на Камчатку в командировку. В то время для сегодняшних шестидесятников Камчатка значилась таким же обязательным пунктом назначения, как сегодня Иерусалим или Ленинград. Что-то будто возникало скругленное в судьбе от поездки в эти края. Тогда же я привез еще и огромный, зашитый в материю, китовый ус. И тогда же, почти сразу после этой поездки - или после поездки во Вьетнам - мы с Валей поссорились. Вот с этого поплавка, - он весь в прилепившихся к нему раковинах мелких моллюсков, - я и начну повесть о ней.
В смысле здоровья, кажется, немножко отлегло, сейчас я могу уже почти утверждать: "не это", а бронхит. Возможно, повлияла и возникшая жара. К середине дня уже было что-то около 32-х. С. П. пишет из Турции, что у них "похолодало" -- 35, это значит, с его слов, можно дышать. Я завидую этой поездке, это все же, как я и думал, Коппадокия. С. П. и Сережа уже ездили на римские развалины, на останки античного театра. Это при том, что А. Г. Купцов, автор книги о церкви, уверяет, что античного периода совсем не было, его некие небесные силы смоделировали и сконструировали.
Ничего ни читать, ни писать в это прекрасное утро не хотелось. Опять плодотворно провели время с очень хозяйственной Машей, которая как только приезжаем, сразу садится на корточки возле грядок и не сходит с место, пока они не принимают образцовый, выставочный характер. Среди прочих своих подвигов, как сбор урожая красной смородины, мы с Машей еще и посадили дайкон, китайскую редьку. Так веселились, все время чего-то приводили в порядок, -- это и называется жизнью, -- пока в три часа не уехали в Москву. Как и в субботу, когда мы ездили в Обнинск за сайдингом, машину вел Володя. Сажая его за руль, я решил, теперь вместо Вити буду приспосабливать Рыжкова к машине. И мне удобно, и Володя поменьше будет попивать.
Дома в тишине и прохладе под звуки Масканьи - передавали "Сельскую честь" в постановке Дзеффирелли - чистил красную смородину, освобождал ее от черешков. На экране развертывалось необыкновенное зрелище с массой этнографически точных сцен из сицилийской жизни. Пели Доминго и молодая Образцова. Удовольствие получил необыкновенное. На первом канале в это время бушевал "Золотой граммофон" с хорошо известными солистами. Потом также плавно перешел в современную сказку на втором канале - "Самая красивая".
13 июля, понедельник. Предполагал, что день будет долгий и тяжелый. С утра должен был встретиться с Верой Соколовской, с которой давным-давно работал на Радио. Потом надо было передать ректору темы для экзамена по "творческому этюду". Затем - в Дрофу, вручить Наталье Евгеньевне предисловие к книге А. Ф. Киселева. В институте Тарасова не оказалось - он сегодня, как мне сказали, не будет, а потом по телефону я выяснил, что и Наталья Евгеньевна догуливает последние дни своего отпуске, будет только в среду. Зато с Верой, она живет неподалеку от меня, поговорили всласть. Я должен был принести ей воспоминания о "Кругозоре". Она из моих страниц "В родном эфире" сделала выпечатку, я лишь ее дополнял. Радио это не только наша молодость и счастливая работа, но и работа, где ты все время чувствовал себя необходимым и востребованным страной. Перемололи кучу имен. На столе у Веры лежала книга: на обложке знакомое имя - Николай Месяцев. "Горизонты и лабиринты моей жизни". Я предполагал, что этот человек совсем канул. Оказалось, даже написал мемуары. Александра Денисовна Беда, моя старая знакомая, недавно дала их Вере. Как я обрадовался - жива, жива! Обязательно ей позвоню. Вера - добрая душа - видимо это не ее чтение, отдала мне книгу.
Всю ночь, как раскрыл, так и не выпустил из рук, читал мемуары Месяцева, бывшего председателя Гостелерадио. Я его смутно помню, невысокого роста и ушастенький, из комсомола. Оказалось еще и из СМЕРША, из КГБ. Интересные и живые картинки, связанные с Берией и временем. Если о Радио -- большое количество знакомых имен. Но это пока жадный предварительный просмотр. Чуть позже буду читать и, наверное, сделаю выписки. Издали эти мемуары в "Вагриусе". Месяцев оказался крепким и совестливым человеком - без брани, не предавая своих и не очерняя чужих, написал хорошую книгу. Может быть, мне сделать обзор для Литгазеты книг, которые я читаю?
Во время ночного чтения у меня опять возникла мысль, которая давно уже меня не оставляет - написать еще и мемуары: это совершенно другой взгляд на жизнь, нежели Дневники. Завтра я с Юрой Силиным, сыном Анатолия, еду в Красногорск в госпиталь к больному.
14 июля, вторник. Утром по банкам разливал протертую с сахаром смородину, потом занимался дневником. Я успел смородину намолоть вчера, а сегодня подогревал и разливал. Рецепт дала мне Людмила Михайловна: довести смесь до высокой температуры, а потом, когда банки остынут, хотя бы с неделю подержать все в холодильнике. Посмотрим.
С Юрой я договорился: утром он занимается всеми техническими делами: оплатой за госпиталь и операцию, поиском необходимого протеза шейного позвонка, а потом заедет за мною. Врачи предполагают, что опухоль, разрушившая позвонки, лишь метастаза. При всех прочих обстоятельствах надо вставлять танталовые протезы, без них "голова может просто отвалиться".
В Красногорске, подмосковном городе, о котором много слышал, я никогда не был. Ехали сначала по Ленинскому потом по Окружной. Через Т. В. Доронину я знаком с начальником этого госпиталя. Комплекс огромный, с садом. Внутри все чисто, выкрашено, в нейрохирургии ковровые дорожки в коридорах, хорошие палаты. Я принес Анатолию, он всегда интересовался тем, что я пишу и издаю, свою последнюю книжку. Дай бог, если он выздоровеет, чтобы он ее прочел.
15 июля, среда. Утром поехал в "Дрофу". Встретил Наталью Евгеньевну, она рассказывала, как два дня собирала землянику. В редакции все та же диспозиция: не поднимая от рукописей головы и никак не реагируя на визитера, три пожилые женщины читают чужие рукописи. Такой картины я уже не видел давно. А вот уйдут эти тети, какая пустыня останется? На обратном пути ехал мимо Дома правительства. Долго стоял в пробке: правительство ездит и ездит, а милиционеры все держат и держат. Я тоже высоко ценю свое время.
Похлебав дома щей, полетел в "Литературную газету". Там отмечалось 60-летие Неверова. Меня на этот праздник жизни позвал Леня Колпаков - юбиляру будет приятно. Все было мило, чужих, не было, а только литгазетовцы. Но, правда, как и я, автор, был Лева Аннинский. Мне показалось, что Неверов попытался объясниться, почему не он меня позвал, а Колпаков. Конечно, не совсем мы с Неверовым совпадаем по взглядам, но в принципе, он мне близок и своей безусловной порядочностью, и образованностью. Что некоторые писатели, с другим замесом ему милее, это простительно. Я, кажется, за столом говорил о ничтожности современной литературы и о том, что Неверов часто умудряется придумывать и ее, и сам литературный процесс. Познакомился с Львом Пироговым, это один из редчайших критиков со своей позицией.
Дома был в семь часов, но есть смысл продолжить тему "Литературной газеты". Читал ее, когда в метро ехал в редакцию. Два материала требуют некоторого внимания: колонка Кирилла Акундинова и большая статья Дмитрия Калюжного. Акундинов - о Бродском, вернее, его последователях. Мне нравится, что Акундинов, в отличии патриотически настроенных авторов, не уверяет в полной ничтожности Бродского, хотя и допускает, "что поэт Юрий Кузнецов гораздо выше поэта Бродского". Колонка пишется в виде неких писем тибетскому другу.
В сегодняшней колонке мне важны два момента, скорее мне неизвестных, но ранее ощущаемых. Первое.
"Замечу, пора перестать лицемерить и обманывать себя: Бродского арестовали, судили и сослали отнюдь не за то, что он не работал и считался тунеядцем. Даю тебе совет: спустишься на равнину и зайдешь в Интернет - набери в любой поисковой системе две фамилии "Бродский" и "Шахматов"; получишь исчерпывающую информацию о "деле Бродского" и о его настоящих истоках. Ведь будущий нобелевский лауреат чуть самолет за границу не угнал..."
Теперь, собственно, то, что я всегда чувствовал.
"Повторение, клонирование Бродского мертвит стихи. Иное дело - когда Бродский прочитан, освоен, присутствует в тексте - но в неочевидном, неуловимом, дисперсном со-стоянии. Вот пример: Лев Лосев долгое время был близким другом Бродского, исследователем его творчества; он создал жизнеописание Бродского. Но ведь стихотворения Льва Лосева совсем не похожи на Бродского. Хотя Бродский в них есть: он как бы растворён там. Точно так же, как в поэзии Олеси Николаевой и Ольги Родионовой, Полины Барсковой и Алексея Пурина, Максима Амелина и Игоря Караулова, в песнях барда Михаила Щербакова и рокера Сергея Калугина или -- если говорить о малоизвестных авторах - в строках майкопчанина Александра Адельфинского".
Статья Калюжного - это уже история. Здесь расследование двух нескольких эпизодов, которые все время будоражат русскую мысль. Первый -- цареубийство и призыв к всенародному по этому поводу покаянию, а второй -- катынское дело и польский вопрос. Что касается Катыни, то, помнению автора статьи, этот вопрос был расследован и закрыт на Нюрнбергском трибунале. Приведя целый ряд убедительных доказательств, в том числе и таких, что поляки были нужной на строительстве дороги рабочей силой, автор пишет. " В общем, советской власти убивать их в 1940 году было просто ни к чему. А вот расстрелявшим их гитлеровцам в 1943-м объявлять, что это сделали Советы, было даже "к чему". После своего поражения под Сталинградом им было позарез нуж-но испортить отношения Сталина с союзниками, предотвратить открытие `второго фронта в Европе - вот и запустили фальшивку. Когда Горбачёв возжаждал любви Запада, он вытащил фальшивку из чулана, стряхнул с нее пыль и предъявил миру. И началось. Только ленивый не пнул нашу страну за убийство невин-ных поляков".
Дальше в статье шел довольно подробный экскурс, как поляки выселяли с территорий, отошедших к ним не без помощи СССР, после войны немцев, но это другая тема - недоброжелательства друг к другу славян. Но первая половина статьи посвящена, как я уже сказал, цареубийству, самому Николаю Второму и покаянию. Любопытнейший экскурс я пропускаю -- это самое интересно, но вот вывод. Кстати, знакомство с этой статьей и этой аргументацией может хорошо подойти к моему роману, лечь в последнюю главу. Для меня здесь еще и ответ на мучающий меня вопрос: мое двойственное отношение к царю, к власти. Здесь, чтобы понять, что она такое, достаточно почитать пушкинского "Дубровского" и отношение к царю, как к страдающему человеку.
"Русская Православная церковь дала оценку той трагедии, канонизировав царя-мученика, и это - справедливо и правильно. Поле деятельности Церкви - вне мира сего. Деяния царя - дело светское, смерть царя - дело церковное.
Призывы к народу каяться, звучащие время от времени со стороны так называемого дома Романовых, - просто политическая игра, не имеющая отношении к реальной истории и подлинной жизни страны. Зачем каяться? Кому? По какому канону? Что от этого произойдёт?.. Ответа нет и быть не может. А кабы был, то уместно было бы самим потомкам бывшей царской династии повиниться перед народом за преступления, совершённые их предками. Коих немало".
16 июля, четверг. Утром пытался заехать в ЦДЛ за книжками на конкурс "Пенне", но в десять тридцать "под лампой" темно, летнее время никто не хочет приходить пораньше на работу. Вся предыдущая порция книг -- это писатели, вернее, те из них, кто традиционно охотится за премиями, и совершенно открытые графоманы, невероятно много о себе думающие. Графоманов хватит и сегодня у нас в институте.
Сегодня день "аппеляций" к оценкам на присланные абитуриентами тексты. Раньше это было квалификационным отбором, теперь при нашем умном министерстве превратилось в экзамен. Но откуда мы знаем, что ставим оценки за работу, сделанную именно самим абитуриентом, а не его мамой, папой, нанятым литератором? Сидели в 23 аудитории вместе с Алексеем Антоновым и Олесей Николаевой. Косяком шли графоманы от поэзии, в основном девочки, у которых главным двигателем их молодого творчества стали железы внутренней секреции. Олеся Александровна наотмашь с ними расправилась в рукописях, поставив по 10 баллов, а проходной - 40. Теперь зализываем эту обиду, рассказываем, что такое поэзия. К сожалению, сразу не сообразили, что надо объявлять результаты в самом конце процедуры. После того, как один или два раза и в поэзии и в прозе мы, скорее из чувства сострадания и жалости, изменили оценку, видимо, разнесся слух о либерализме комиссии, и сразу же появилось еще несколько человек, пожелавших воспользоваться добротой.
В два часа дня вместе с сыном Сережей заехал в институт С. П. Они уже побывали и в Крыму, и в Турции, неужели мне весь отпуск киснуть в Москве? Сначала мы долго решали: просто экскурсионный тур или, как и в прошлый год, экскурсии и отдых? Решил, что вместе - так дешевле, отдельный номер дорого, а жить с кем-нибудь чужим некомфортно, - поедем в Италию: Неаполь, Рим, Флоренция, Венеция. Для меня, так любящего античный и исторический мир, это очень важно. Тут же у наших знакомых туроператоров, снимающих помещение во флигеле Литинститута, нашлись и не очень дорогие путевки - 32 тысячи. Мне только быстро придется сбегать на Бронную сфотографироваться, а анкеты заполнять и привозить документы будет С. П.
Еще утром, когда абитуриент только просыпался, немножко поболтали с Анатолием Королевым о литературных разностях. В том числе и о похоронах Аксенова. Для прессы, которой как обычно, в летний период писать особенно не о чем, эта смерть как манна небесная. Анатолий сказал, что народу было не так уж много, как представило это нам телевидение. Особенно отмечена шляпа Беллы Ахмадулиной и страсть писателей на похоронах говорить о себе в связи с покойным. Аксенов лежал в гробу, практически умерев полтора года назад, полтора года машины работали и гнали кровь к уже умершему сознанию. Я интересовался, не была ли здесь применен какой-то медицинский прием, но, к моему облегчению, все это оказалось естественным процессом. Умер, уже нет очень интересного писателя, но ряд его образов еще до самой теперь уже моей смерти будут жить теперь в моем сознании. Я люблю две его вещи: "Апельсины из Марокко" и последнюю новомирскую "В поисках жанра".
Говорили с Анатолием и о том, что сейчас все выступающие публично писатели обязательно говорят о своих страданиях и о борьбе с ними советской власти. А уж что говорить об Аксенове - он властью был, если не обласкан, то она относилась к нему в высшей степени терпимо, сейчас бы сказали - либерально. У меня тоже отец сидел, и если бы был чином повыше, и взяли его пораньше, а не в войну, то и меня бы куда-нибудь далеко послали, и дед сидел, недогляд властей. Чуть время изменилось, надо было воевать, некогда было сажать всех. Даже последняя новомировская его публикация - это литературное начальство сдалось: а то, как обещал, уедет! Так все равно уехал, и во время - приехал.
17 июля, пятница. Начну с основного события дня. Пропускаю утреннюю уборку, долгое ожидание, когда С. П. сначала отправит с родственницей сына в Крым, потом съездит в институт в турбюро, чтобы отдать документы и внести аванс. Володька с Машей пришли после весело проведенной ночи, по их словам домой вернулись только в пять, совершенно пьянющие. По дороге в машине вдруг раздался телефонный звонок. Это Гриша Заславский. Начал он так: Сергей Николаевич, я знаю, что вы человек порядочный, но вот я прочел в интервью с Лямпортом о том, как вы его провожали. Тут же выяснил, что это во вчерашнем Exlibris`e. Я сразу вспомнил, что вчера заходил в Книжную лавку, чтобы купить книжку "Твербуля" -- он в связи с кризисом подорожал и стоит теперь 334 рубля -- и вдруг, повинуясь какому-то наитию, взял еще последний и предпоследний номера Exlibris`а. Я ведь уже давно не успеваю читать текущую литературную периодику, а тут почему-то взял. Естественно, всю дорогу мучился, что же в газете написано обо мне. Но до чтения было еще далеко. Надо было заехать в "Перекресток" затовариться продуктами, издесь я снова не могу умолчать, что вдруг стали платными пластмассовые пакеты, в которые раньше упаковывались продукты. В моих глазах магазин сразу что-то потерял, теперь меня будет интересовать, что выиграют на этой экономии.
На даче благодать, но надо было поливать теплицы и грядки, готовиться к обеду; за газету я принялся лишь где-то в третьем часу. Лямпорта подают, как "самого скандального критика". Я сразу же подумал, если бы хоть что-то подобное по плотности и накалу было в "Российской газете", отдел культуры которой я читаю регулярно. Но по порядку, здесь еще будут и цитаты. Это уж такое мое свойство я часто говорю со своим будущим читателем через авторов, с которыми я совпадаю. И каждый раз радуюсь за такого автора: ай да молодец! Это ведь небольшое достижение - особым образом подумать, но надо еще и сформулировать, надо еще осмелиться высказать. А я-то только подтявкиваю, укрывшись чужим авторитетом, только потираю ручки.
Интервью началось с представления интервьюера Михаила Бойко и самого Лямпорта. С тактичного заявления первого, что он не во всем согласен со своим героем. Я лично, согласен с Лямпортом во всем. Кстати, постоянно называя критика простенько Ефимом, сам Бойко никогда не обмолвился, что по отчеству его собеседник -- Петрович. Имеет ли это отчество к взглядам гениального самоучки-литератора Ефима, я не знаю, но мне показалось, что это нужно было бы написать. Детали опускаю ради отдельных высказываний.
"Моя рецензия на книгу Владимова, вызвавшая гнев Третьякова, называлась "Литературный власовец". В ней, коротко говоря, я написал, что формально-стилистически книга Владимова представляет собой типичный клон советско-секретарской литературы и ее художественная ценность равна нулю; а с содержательной стороны книга -- прямая апология предателя, фашиста генерала Власова, и через эту апологию предательства она есть не что иное, как пропаганда исторического немецкого национал-социализма. Учитывая, что отечественный либерализм на данном этапе совсем обезумел и в своей антикоммунистической страсти готов обниматься хоть с чертом, хоть с Гитлером, то у меня нет никаких сомнений в том, что Владимов получит за свой роман премию Букер.
Изначально роман был опубликован с большой помпой журналом "Знамя", Председателем Букеровского жюри в тот год был Станислав Рассадин, активно лоббировал книгу критик Лев Аннинский, и Владимов, в полном соответствии с моим прогнозом, получил премию".
Вся эта история говорит о поразительной гнилостности всего нашего литературного мира. Он готов кричать "Да здравствует" по любому предложенному властью поводу. Гибкость убеждений творческой интеллигенции удивительна. И ведь почти также она вела себя после революции. Были, конечно, исключения, но наши титаны не из их числа.
"За что меня выгнали с работы и заставили уехать из страны? За то, что я со страниц "Независимой" сказал обезумевшей либеральной клике, породнившейся с криминалом и фашизмом, что присуждение премии роману Владимова есть не что иное, как ревизия решений Нюрнбергского суда. Прямая реабилитация исторического фашизма. Преступление".
Собственно это, судя по высказываниям, послужило последней причиной перед тем, как объявив об этом публично, Виталий Тойевич Третьяков, тогдашний редактор НГ выгнал Лямпорта из редакции. Но это были не все шалости моего любимого критика. Когда впервые мы с ним встретились на жюри "Антибукера", я уже вырезал все его газетные публикации. Я будто чувствовал, что с ним может что-то случиться, и тогда же пригласил его в аспирантуру. Правда, тогда я не знал всех обстоятельств его жизни. Такое ощущение, будто Ефимом руководил я, вернее он руководствовался моими смутными ощущениями и догадками. Как я хорошо помню эти первые Букеры! И как в принципе, был Ефим дальнозорок. Это уже потом Окуджава подвергся обструкции народа в Минске. Особенность позиции Лямпорта заключалась еще и в том, что ему не могли сказать - антисемит, но и талант критика был отменным.
Вот как Лямпорт устроил некоторый сюжет с Окуджавой, быстро забывшим свое советское прошлое.
"Напи-сал, что по состоянию здоровья Окуджа-ва не способен выполнять работу члена жюри премии Букер, Его участие - профанация, свадебное генеральство. "Из Окуджавы сыплется песок. Старый, больной человек". В результате Баткин и Мориц потребовали от газеты вернуть их сооучредительские рубли. В сущности, призвали к бойкоту издания. Баткин -член Президентского совета. Мориц -влиятельная либералка. Окуджава со Жванецким в день празднования юбилея Окуджавы публично жаловались на Лямпорта Гайдару с Козыревым".
Жизнь любого современного российского литератора - это постоянная борьба не только с литературными начальниками, министерскими чиновниками, смотрящими на литературу, как на огород, но и с литературными бонзами и секретарями, распределявшими и распределяющими премии, с вождями литературных тусовок, определяющими табель о рангах в литературе. Но это еще и борьба за собственное место, которое всегда готовы захватить родственники вождей, бонз, предводителей, начальников, жен начальников и пр. Ах, эти литературные династии и литературная родня! Здесь я как-то взял книжку Сергея Чупринина "Русская литература сегодня. Путеводитель. "Рыбакова Мария Александровна родилась 6 декабря 1972 года в Москве. Дочь критика Н. Б. Ивановой и внучка прозаика А. Н. Рыбакова. Училась на отделении классической филологии филологического факультета МГУ (1994-96), закончила Фрай университет в Берлине (1998) и аспирантуру Йельского университета (США). Магистр искусств. В 2002-2003 годах преподавала латынь и историю Древнего Рима в Центре древних цивилизаций Северо-восточного университета в Чанчуне (Китай)". И снова скажете мне, что у нас общество равных возможностей? М. А Рыбакова, дочка критика и внучка прозаика, еще и романистка! Как эти удивительно талантливые дети умудряются так устраиваться, чтобы потом с таким запасом прочности войти в мир?
Но в данном случае речь идет не о человеке из династии, о враче-гинекологе, ставшим крупнейшим нашим критиком. Как он умудрился сделать это без какой-либо помощи!
"Потом - история с графоманом Леонидом Латыниным. Началась война со всем латынинским кланом. С их подачи пошли письма в газету от Британского совета в Москве. Дальше - больше. Статья Латыниной (жены Латынина) против Лямпорта в "Литературке", круглый стол в "Литературке", организованный Латыниной с поношением "Независимой" и Лямпорта. По "Свободе" ругают Лямпорта, в "Общей" -- то же самое, а еще в "Сегодня", "Коммерсанте", "Новом мире", "Знамени"... Каждый день, без перерыва, по нескольку раз на дню".
Но пора взглянуть на то, что удивило Гришу Заславского, что же Ефим Петрович все же написал обо мне. На фоне общего забвения. Уже и это радует мое честолюбивое старое сердце. Я вписался в один из поворотов жизни Ефима, но опять столкнулся с замечательным критиком Латыниной. Я ведь не забыл, какой несправедливой, но "партийной" критике, я сподобился в "Литературной газете". Это произошло после того, как вышла моя повесть "Стоящая в дверях". Карты были раскрыты. Отделом тогда руководила Алла Латынина.
"Татьяна Земскова, редактор Центрального телевидения, подбила меня с Сергеем Николаевичем Есиным делать передачу на Первом канале. Придумали название "Наблюдатель". Сняли пилотный выпуск. Цензуры в ельцинские времена, как известно, не было, поэтому Алла Латынина служила на Первом канале не в должности цензора, а в должности внутреннего редактора. Передачу она и зару-била. Внутреннюю рецензию Латыниной отдали Татьяне Земсковой, Земскова написала в "НГ" письмо - с цитатами из Латыниной. Опубликовали. Тоже можно найти, почитать. Поучительно. Особенно в свете разговоров о ельцинских вольностях".
Меня подмывает взглянуть на эту рецензию. Надо бы ее найти. Но до этого надо поместить еще и абзац, так восхитивший Гришу Заславского. Вот он. Ефим Лямпорт, выпихнутый из этого мира своими коллегами, уезжает в эмиграцию.
"В "Шереметьево" на машине Литинститута меня и мою семью привез Сергей Николаевич Есин. Вместе таскали чемоданы. Через год он помог собраться маме".
Это один из самых острых моментов моей той жизни. Я хорошо, до деталей помню, как мама Лямпорта улетала в Америку вместе с огромным котом. Его долго не могли поймать дома, поэтому возникли какие-то тревоги, потом некоторые сложности возникли, кажется, из-за кота в Шереметьево. Но оказывается я, проводив своего молодого товарища, пропустил еще одну сцену, связанную с ним.
"И буквально на следующее утро после моего отлета (друзья по телефону рассказывали взахлеб) в какой-то развеселой телепрограмме ведущий поздравил россиян с тем, что из России уехал - наконец-то! - тот самый ужасный Лямпорт, неоднократно оскорбивший, оклеветав-ший наше лучшее все, поднявший руку, осмелившийся... Я еще подумал, что во-девиль какой-то. В безошибочно дурном вкусе".
Цитированные выше сцены каким-то образом связаны со мною, но само огромное интервью заслуживает того, чтобы стать одной из вех современного литературоведения и критики. Я пропускаю суровый "наезд" Лямпорта на Быкова, огромное рассуждение о роли критики в сегодняшней литературе и об американской критике, в частности -- здесь все полно удивительных точных деталей, это интервью -- событие в литературе. Но, кажется, очень неплох и весь номер Exlibris`а. Я думаю, что я продолжу свое чтение этого издания.
Около шести позвонил Юра: его отцу сделали операцию. Потом через Валеру я уточнял, что поставили три новых позвонка, но опухоль не удалось убрать всю, потому что часть проросла куда-то в жизненно-важные нервные узлы. Теперь буду ждать новых известий. По крайней мере, через один или два дня гистология покажет, что это за зараза. После довольно длительного ожидания выяснилось, что сама операция прошла успешно, Анатолий в реанимации. Валя рассказывала о реанимации, в которую она попадала, раз пять или шесть, как об аде. Неужели почти каждому из нас через подобное придется пройти?
А на даче благодатно и светло, но жарко.
18 июля, суббота. Кажется, вчера ребята пили пиво и играли в карты до трех ночи, но утром, как солдат, Маша была уже в огороде и жаждала деятельности. Я хотел утром поработать с дневником, почитать газеты, может быть, даже посидеть над романом. Но день вышел какой-то корявый, скорее по хозяйству, нежели по книгам и бумагам. С собою я всегданакладываю целый рюкзак: здесь кроме компьютера еще и непрочитанные газеты, учебник английского языка, книги для чтения. В лучшем случае что-то почитаю, время уходит, не оставляя следов. Из основного все-таки что-то прописал в дневнике и купил шесть литров молока. Теперь задача съесть все это до отъезда через неделю.
Еду-то еду, но санитарный врач России, член, между прочим, нашего клуба Геннадий Онищенко пугает гриппом. Он даже сказал, что запретил бы все туристические выезды, если бы точно был уверен, что этим удалось бы предотвратить эпидемию свиного гриппа. В свое речи по радио Онищенко даже сказал, что, дескать, лечение каждого больного слишком обходится дорого, деньги на это, дескать, найдут, но в свою очередь это может задержать исполнение каких-то плановых операций. Вот это лирическое отступление почему-то меня испугало и еще раз показало, как ненадежна у нас медицина и что людям, вроде меня, без особой настырности и с чувством вины перед миром, надеяться особенно не на что.
Уже второй день изучаю "Независимую газету" и ее приложение Exlibris. Есть вещи и увлекательные, и неожиданные. Например, последнее прости, которое своему другу, только что навсегда ушедшему Георгию Вайнеру, посылает действующий писатель, претендующий на место в литературе Михаил Ардов, но почему-то подписывает свое прощание как протоиерей Ардов. Мне это напоминает часто встречающиеся на кладбищенских плитах указание или звания, или чина покойного. Если на доске пишут под именем писатель, то значит, здесь похоронен не писатель, а в лучшем случае литератор. И кому сейчас какое дело, состоял ли купец Севрюгин в первой гильдии или в третьей. Изо всех камер-юнкеров мы ведь знаем лишь одного -- Пушкина. Должность, слава и известность писателя -- его имя.
Но продолжаем чтение. Ожидаемым и подтвержденным оказалось, что Шиш Брянский -- это филолог и языковед. Я помню его выступление в Политехническом музее. Или определенная инвектива против Захара Прилепина. Статья идет под заголовком "Сахарный прилипала". В материале есть некий некрасивый намек на вторичность полюбившегося мне романа.
"В один прекрасный день раздел "Научные работы" на сайте Прилепина может пополниться еще одной научной работой под названием "Плагиат Прилепина" Мы ведь не можем исключить, что какому-нибудь филологу придет в голову прочесть друг за другом два романа -- "Скины" Дмитрия Нестерова и "Санькя" Захара Прилепина... В свое время, мне довелось брать, -- это пишет полюбившийся мне Михаил Бойко, готовивший и интервью с Лямпортом, -- у Прилепина интервью. На все вопросы я получил развернутые ответы, и лишь один невинный вопрос был вымаран - о романе Нестерова. А ведь так просто было ответить: нет, не читал".
К этому можно было бы и прислушаться, но кто тогда писал почти гениальный роман "Патологии"? Все это меня могло бы удивить, если бы я не знал, сколько с точки зрения филолога-обывателя вторичного в пушкинском "Евгении Онегине". Уже гениальное название "Санькя" -- это не "Скины"; впрочем, роман Нестерова постараюсь прочесть. Но в этой же статье Михаила Бойко есть занятнейший пассаж. Бойко борец, солидаризировавшийся с крутыми либералами, для которых влияние Прилепина на публику -- это равно самоубийству. "Плохо и то, что с критикой Прилепина до сих пор выступали почти исключительно совсем уж сомнительные авторитеты вроде Петра Авена, Валерии Новодворской или Тины Канделаки. Пытается бороться с оголтелой раскруткой Прилепина Наталья Иванова. Но вот оно, следствие многолетней ангажированности: когда Наталья Иванова говорит абсолютно правильные вещи -- ей уже никто не верит". Это гвоздь, заранее забитый в крышку...
19 июля воскресенье. Боже мой, какой необыкновенный, как в детстве, длинный, бесконечный день. Довольно рано после бани лег спать, а значит, и рано проснулся. Как всегда у меня в сознании десяток неотложных дел и забот. Надо бы сделать зарядку, и надо полить огород, и надо принять лекарства, их пять. И почисть зубы -- это тоже проблема, а не лучше ли принять душ, потому что в бойлере еще есть горячая вода? А если выпить молока или съесть йогурт, то хорошо ли и полезно после этого делать зарядку? А роман стоит, и ведь последняя седьмая глава -- закончить и с плеч долой, а еще надо бы вместе с Володей на фасаде закрыть сайдингом карниз, который прежде забыли.
Умер Савва Ямщиков.
20 июля, понедельник. Где мой отпуск? Вот и сегодня пришлось рано иорганизованно вставать, чтобы ехатьна экзамен по этюду. Народу, особенно на прозе, было много и, как обычно, Оксана Лисковая все хорошо подготовила. На этот раз темы были напечатаны на отдельных карточках и в таком виде раздавались абитуриентам, т. е. не писали на доске. Моя старая мечта осущест-вилась. Теперь еще Светлана Викторовна всем студентам 1-го сентября раздаст расписание занятий, и мое сердце успокоится. БН выправил все грамматические ошибки в моих наметках, кое-что подкорректировал и дополнил мои предложения своими добавками. В прозе появились восьмая и девятая темы -- "Как бы вы написали современных "Отцов и детей"?" и "Можно ли войти дважды в одну и ту же реку?" В публицистике ушла тема "Русский язык как восьмое чудо света", но появились две новых: "Печально я гляжу на наше поколенье..." и "Поэтом можешь ты не быть, а гражданином быть обязан..." (Н. Некрасов). В поэзию перекочевало "восьмое чудо света" из любимого БН Достоевского: "Прав ли Смердяков "зачем умному человеку" писать стихи и рифмовать свою речь?" Критика обогатилась такими темами: "Красота спасет мир", "Критик -- кто он? Властитель дум? Обслуга власти и деньги имущих? Посредник между писателем и читателем?" и "Кто сегодня представляет "темное царство" и "луч света в нем"?" На последний вопрос и я бы не нашел ответа.
В институте покрутился почти до четырех, пришлось проверить несколько этюдов за С. Куняева и И. Волгина, ходил с ректором обедать. С некоторым ужасом думаю об апелляциях по этюдам, которые начнутся в среду.
Дома написал небольшую заметочку для "Литгазеты" и отослал Лене Колпакову. Напечатают ли?
В Литинституте два юбилея. Конечно, я вряд ли взялся за сведения двух значительных праздников в одну небольшую заметку, если бы средства массовой информации, хоть как бы это отметили. Все деликатно промолчали, хотя оба юбиляра- Наталья Александровна Бонк и Лев Иванович Скворцов- принадлежат к самому сокровенному слою русской интеллигенции, который и называется культурной элитой. Надеюсь, что выручит, как всегда, "Литературная газета".
Н. А. Бонк - это тот легендарный автор того замечательного учебника, по которому - я обращаюсь к шестидесятникам и даже к пятидесятникам, конечно, не говоря уже о следующих поколениях - все мы учили или даже выучили английский язык. Мне иногда раньше даже казалось, что Н. А. просто этот язык придумала. На ее боевом счету также бесчисленное количество российских дипломатов, потому что прежде чем стать профессором Лита, Н. А. долгие годы работала в Академии внешней торговли. Нынешнее поколение тоже добрым словом поминает действующего профессора Лита, одного из основных авторов нового учебника "Английский шаг за шагом". Не будем говорить здесь, во скольких странах Н. А. Бонк побывала, кого учила и кому переводила. Мне тоже повезло, когда несколько лет назад я побывал вместе с Н. А. в Дании, Швеции и Норвегии. Такую ясную, дистиллированную и четко артикулированную речь я слышал только из уст Елизаветы Второй, английской королевы. Эти дамы, кажется, почти ровесницы.
Л. И. Скворцов - уроженец города Суздаля, знаменитый лингвист, ему исполнилось 75 лет. Его имя широкой публике известно как имя постоянного редактора Словаря С. И. Ожегова. Л. И. ученик этого выдающегося словарника. Причем ученик, который не примазывается к славе учителя, становясь соавтором, а просто выполняет свой долг. В 2006 году Л. И. стал автором "Большого толкового словаря правильной русской речи". Это выдающаяся работа ученого, еще ожидающего достойного увенчания. На моей полке "Большой толковый" стоит с такой дарственной надписью: "Дорогой Сережа! Я уже говорил, а теперь и напишу: 80% этой книги -- твоя заслуга (что делал мне поблажки для работы). Спасибо тебе. И еще:
Я думаю, сказать не будет лишним,
Дополнив стих Высоцкого своим:
Не стыдно нам предстать перед Всевышним,
Нам есть чем отчитаться перед ним.
С 1993-го года Л. И. Скворцов - профессор Лита, и поколения студентов и слушателей ВЛК хорошо помнят лекции этого замечательного педагога о тайнах и особенностях родного языка.
После этого ничего не читал, а смотрел по видео фильм "Капитан Альтристе" -- это семнадцатый век, Испания и война с Фландрией. Сам по себе фильм весьма средний, скорее никакой, сюжетная канва банальна и много раз пета, но подобные американские фильмы я люблю за атмосферу, точно взятые интерьеры, оружие, костюмы, быт, здесь для меня было много нового. Испания изо всех европейских стран хуже всего с исторической точки зрения разработана. Лег поздно и, наверное, буду плохо спать.
Савелия Ямщикова похоронят в Пушкинских горах. Заслужил. Это венец жизни быть похороненным рядом с Пушкиным. Сейчас мы уже завидуем не славе и удачливости, а тому, где кого похоронят.
21 июля, вторник. Радио с утра село на одну тему: министерство спорта объявило покер не спортивной, а азартной игрой и, следовательно, потребовало закрыть все клубы покера, которые приготовились заменить собою закрытые казино. По своему обыкновению масс-медиа озвучивают мнения богатых: ах, ах, как же так! Но удивительное у нас все же государство: сначала под дружные крики одобрения допускают в страну и в столицу пресловутые казино, игровые автоматы, дух нескрываемого азарта, потом, когда, как говорится, клюнул жареный петух, начинают все эти казино дружно выпихивать из больших городов. Теперь я оценил ту экскурсию, которую организовал для нас в Америке Роман Михайлович Мурашковский, свозив нас в Атлантик сити, в город игорного бизнеса. Но это другая страна с другими возможности и с чрезвычайно оглупленным сознанием. Но тем временем, все по воле того же жареного петуха, у нас другая мода. Сейчас без передышки сажают бизнесменов, вчерашних героев и ударников капи-талистического труда. За первую половину года собрали налогов на одну треть меньше, чем за тот же отрезок времени в прошлом году, власть все время чего-то обещает или по капле дает неимущим слоям населения, пытаясь, и довольно успешно, предотвратить социальные волнения, но денег-то не хватает! Тем временем бизнесмены продолжают играть все ту же игру, на которую раньше государство или не обращало внимание, или, будучи само все из бизнеса, делало вид, что не обращает. А вот теперь что ни день, то новые и новые посадки. Что там Чичваркин с его телефонами и похищением людей!
Ездил в "Дрофу", где Наталья Евгеньевна показала мне свою правку. Со многим, вернее, со всем, придется согласиться. Какая же у писателей должна быть тоска по настоящему, въедливому редактору! На обратном пути заезжал в институт, чтобы вернуть Светлане. Мих. деньги, взятые у нее, чтобы заплатить за поездку в Италию. Обедал вместе с БНТ, он очень толково сформулировал принципы и вопросы, по которым мы будем вести наше собеседование в четверг и в пятницу. В институт поступает следующий Зоберн, наверное, по этому поводу был его брат, который подарил мне номер "Нового мира" со своим новым рассказом. Не многих писателей я читаю. Первыми в списке стоят Лимонов и Прилепин, но в этом же списке стоит и молодой Олег Зоберн.
Чтобы не пропадало время, в институте же сел за компьютер и собрал мои предложения по этюдам на заочное отделение. Моя идея создать общий список для всех семинаров, пожалуй, рухнула. Не получилось и темы для семинара прозы сложить из заготовок, которые дал Саша Сегень. Его темы -- скорее семинарские задания, а не экзаменационные предложения. На всякий случай показал БНТ, он со мною согласился.
Этюды, заочное отделение
Проза
1. Здравствуй, брат, писать очень трудно.
2. История знакомства моих родителей.
3. Рассказ, начинающийся фразой "...За окном раздался вой сирены"
4. Жизнь на Рублевке -- каторга или рай?
5. Ваша сестра влюбилась в брачного афериста.
6. Роман длиною в эскалатор.
7. Воскрешение Лазаря. Записки скептика (современника событий).
Публицистика
1. Как ныне сбирается вещий Олег.
2. Дураки и дороги -- родной пейзаж.
3. Не нужен мне берег турецкий.
4. Москва. Центр и окраины.
5. Мой календарь памятных дат.
6. "У меня есть хозяин" -- думала собака.
7. Путешествие из Петербурга в Москву. Год 2009.
Поэзия
1. "Пусть состоится съезд людей и звезд..." (Леонид Мартынов. "Фантазии")
2. Смятение чувств. "Я на левую руку надела Перчатку с правой руки" (Ахматова)
3. "Он видит свет, другим неоткровенный". (Е. Баратынский)
4. "Тоска по родине! Давно разоблаченная морока!" (М. Цветаева)
5. "О как на склоне наших дней..." (Ф. Тютчев. "Последняя любовь")
6. Что такое поэтическая тема?
7. Нужно ли к штыку приравнивать перо?
Критика
1. Место разума в художественном творчестве.
2. Отрицательная рецензия на одно из произведений русской классики.
3. Современная деревня в жизни и в литературе.
4. Роман Булгакова "Мастер и Маргарита" и Литинститут.
5. Конец постмодернизма.
6. Молодая проза, что я о ней знаю?
7. Что я знаю о мастере, у которого мне предстоит учиться?
Драматургия
1. Бессмертная Алиса в стране демократических чудес.
2. Хлестаков -- герой нашего времени?
3. Ненаписанная пьеса с ролью для трагического актера.
4. Вешалка в театре после спектакля.
5. Ваша вариация на тему: "Любите ли вы театр, так как люблю его я?"
6. МХАТ на Тверском и МХТ на Камергерском: особенности репертуара.
7. Почему в театре нет сериалов?
Детская литература
1. Родители меня не понимают
2. Не рассказывай мне сказки!
3. А мне друзья не нужны.
4. Буратино в московском метро.
5. Сказки Пушкина - детский или взрослый жанр?
6. Сны бабушки в юности.
7. Моя энциклопедия детских писателей.
Дома, сквозь наваливавшийся на меня сон, видел по "Культуре" двухсерийный старый фильм Маргариты Микаэлян "Красавец-мужчина" с молодым Олегом Табаковым и молодой же Нееловой, какие выдающиеся актерские работы! Но ведь было и что играть. Сейчас актер поставлен в совершенно другие условия: его гамма чувств -- или преступника, которому предъявили обвинения, или милиционера, который предъявил обвинения.
22 июля, среда. Часа два утром сидел с дневником, делал выписки из газет. Утром ходил в банк, взял деньги на поездку, карманные заграничные расходы. Потом поехал в институт, сегодня объявление результатов и апелляция на оценки по этюду. В качестве первых разведывательных стычек с десяток ребятишек стоят с заявлениями о пересмотре результатов экзамена. Сажусь вместе с А. Королевым и О. Николаевой; довольно быстро все отбили, хотя критерии у нас иногда довольно шатки. Подняли баллы паре королевских абитуриентов и нескольким абитуриентам Николаевой. И меня, и Королева новый порядок беспокоит. Раньше мастера в случае отрицательного отзыва перечитывали друг за другом, это все и решало. Теперь мы просто еще раз пересматриваем работу. Я думал, как же так все это образовалось, но постепенно я все же выяснил то, что должен был бы узнать, конечно, раньше. Но секрет и тайна - это "спецалите" нашего учреждения. Оказывается, в прошлом году пара абитуриентов -- это, конечно, мамаши -- написали письмо в прокуратуру. Формально здесь было к чему придраться: хотя бы к тому, что конкурс оценок существовал для каждого семинара свой. Вот наши мудрецы вместе с Мин-обром и придумали. Квалификационное испытание, устанавливавшее раньше лишь возможность соревнования, приравняли к экзамену. Оценку выставляем по 100-балльной системе. Теперь никто ни за кем не читает, лишь завкафедрой литмастерства как бы подтверждает двойки.
К шести поехал в "Библио-Глобус" на заседание клуба. Здесь сегодня Б. С. Есенькин делает доклад о книгах, о глобализации, Интернете и всем прочем. Хотя я немного во время доклада и поспал, но доклад был интересным, и когда он закончился, меня первым выкликнули выступать. И даже более того, я выступал даже два раза. В последний раз уже после Н. И. Рыжкова, когда тот проговорил о том, как он писал письмо относительно книгораспространения и Грызлову, и Миронову. Я начал с вопроса к Н. И.: дескать, вы, опытнейший политик, и неужели вы верите, что какие-либо письма Грызлову, Миронову или Степашину - последнюю персону я прибавил, ибо С. В. Степашин председательствует в Книжном союзе, -- реально помогут нашему читателю в Сибири или на Дальнем Востоке? И неужели Вы вслед за двумя нашими президентами верите в том, что Интернет в деревне в чем-то поможет? Ну и так далее... На фуршет я не остался, но когда уходил, встретил нашего нового управляющего клубом С. А. Степанца. Дело в том, что от него я недавно получил письмецо, что новая цифра наших годовых взносов теперь выросла до 47 тысяч рублей. Я сказал, что такую сумму я платить не могу и не буду.
С. Степанец мне объяснил так, что встретились Н. Рыжков и Е. Примаков, два бывших знаменитых премьер-министра, и определили именно такую сумму. "А как было раньше?" -- спросил С. А. Степанец. "А раньше, - ответил я, - М. И. Кодин брал с меня три или пять тысяч рублей". "Но теперь М. И. Кодин, - сказал мне Степанец, - умер". На этом мы и расстались, я подумал, держа твердый шаг к метро, что, может случиться так, что от клуба я откажусь.
23 июля, четверг. Весь день с десяти утра до десяти вечера, без перерыва, сидели вместе с комиссией в круглом зале на экзамене по собеседованию. Сначала шли чуть ли не шестьдесят человек прозаиков Королева, потом маленькие семинары - шесть или пять ребята Апенченко, на этот раз очень славных, талантливых и знающих, потом - очень средние мальчики и девочки - на детскую литературу, а потом просто никакие -- драматурги. В последнем случае Вишневской не было, но она всем поставила на всякий случай по сорок баллов и передала, что все буквально "никакие". Утром еще предстояло без очков, которые забыл дома, прочесть на апелляции подборку рассказов некого немолодого абитуриента, который пришел с фальшивой медицинской справкой, что заболел и вовремя сдать заявление не смог.
Справедливости ради надо отметить, что БНТ очень сильно вырос и на собеседовании запустил скрытые резервы, вопросы перестали быть однообразными и скучными. Вдобавок ко всему, после того как нас обязали еще и вести протоколы собеседования с каждым абитуриентом, Тарасов очень ловко составил небольшой списочек вопросов и тем. Не могу не привести, как очень толково сделанную работу.
Темы вопросов к собеседованию для преподавателей.
1. Творческое сознание и призвание. Почему Литературный институт?
2. Знание русской классической и мировой литературы.
3. Понимание современного литературного процесса.
4. Общекультурный кругозор (театр, музыка, кино, живопись).
5. Ориентация в отечественной и мировой истории, в общественно-политических тенденциях нашего времени.
Что во времени обсуждения бросилось в глаза? Во-первых, как нам ни грозили демографической ямой, народу вполне достаточно - специальность писатель в России всегда будет более почетней, чем бизнесмен. Во-вторых, невероятное падение общего образования. Буквально ничего не знают, впрочем, это у всех по-разному, есть ребята, которые не потратили свою молодость на компьютерные игры. Запомнилась одна девушка, аж с Сахалина. Сделал некоторые записи.
Самый первый по королёвскому списку Авган Акрамов на вопрос ректора, кого он знает из преподавателей института, назвал меня, о котором прочел в Интернете и дал характеристику: "Независимо от общего мнения всегда имеет свое собственное".
А. Илющенко, Москва, о родителях: "Мама раньше переводила Фенимора Купера, а теперь для нефтяной компании". Меня поразило, как иногда мы, взрослые политизированы. Один парень на вопрос о нашем парламенте сказал, что не знает ни Грызлова, ни Миронова. Другой сказал, что не знает ни одного олигарха, когда его попросили кого-нибудь из этой стаи назвать. Третий ни разу в жизни не был в театре. Сплошь и рядом с просьбой назвать кого-нибудь из современных русских писателей говорят, что читают только зарубежную литератур. Впрочем, имена Пелевина, Быкова, Улицкой, Петрушевской известны, кто-то из Сибири назвал даже Липскерова. Вот еще одно из соображений: "В связи с тем, что ЕГЭ поставил перед нами жесткие рамки, я не мог читать художественную литературу, только по программе - готовились". Один из мальчиков, шедших на публицистику, назвал среди любимых публицистов покойного Анатолия Захаровича Рубинова.
День или два назад, со слов племянника Валеры, я узнал, что брата Анатолия уже выписали из госпиталя и отвезли домой в Дубну. Она прислал мне эсэмэску: "Вчера привезли домой после операции, чувствую себя пока погано, но не настолько, чтобы унывать. Пока, брат".
Домой приехал в одиннадцать и, чтобы заснуть, пошел еще час ходить по двору.
24 июля, пятница. Утром ездил за документами в БТИ, потом с С. П. ходили покупать мне микроволновку, взамен сгоревшей. По радио - "Эхо Москвы" - Венедиктов беседовал с послом США. Много говорили о Грузии и о Южной Осетии. Ощущение, что, хорошо относящегося к России посла науськивают на нашу страну. Также господа журналисты очень недовольны президентом Обамой и его "перезагрузкой". Посол на хорошем русском языке увещевал наших публицистов быть терпимее, и даже разок сказал, что "обострение" - это их хлеб и конек.
Оставшийся день сидел с рукописями и бумагами, кое-что читал. Физических сил у меня не хватает, чтобы перелопатить весь ворох возникающих соображений. Тем не менее, вот две любопытных цитаты из только что вышедшей "Литературной газеты". Во-первых, колонка Дмитрия Каралиса, за порой отчаянными высказываниями которого я уже начал следить. Дмитрий пишет на опасную, как бритва, национальную тему. "Почему, казалось бы, такая очевидная реалия, как национальность, в нашей многонациональной стране находится под негласным запретом? Почему упоминание национальности рабочего Иванова и олигарха Абрамовича может быть отнесено к уголовно наказуемым деяниям, к статье "Разжигание вражды по национальному признаку"?"
Вторая цитата об известном певце Андрее Макаревиче. Я взял ее из рецензии Александра Яковлева на роман Вадима Ярмолинца "Свинцовый дирижабль "Иерихон 86-89", оставшийся в коротком списке Букера. Это пассаж об известном певце Макаревиче. Есть элемент мстительности в моем отборе. В свое время, не будучи знакомым со мною, Макаревич проголосовал против меня во время выборов в Авторском обществе, почему бы сейчас мне не ответить ему чужой цитатой. Газеты быстро уходят, а книги иногда живут дольше и передаются из рук в руки. В принципе, с мыслью о ловкости Макаревича, довольно удачно жившего в советском прошлом, которое выдается за ад сегодня, я солидарен.
"Меня от этой песни тошнило. Ещё сильнее меня тошнило от самого Макаревича, от его напускного вида усталого гения, поскольку этот гений играл, как играли двадцать лет назад группы типа Credence. Хотя что я говорю! У тех, что ни песня, то хорошая мелодия, взять одну только Who will Stopthe Rain, а у "Машины" что ни песня, то фига, и даже не в кармане, а возле него, чтобы начальству виднее было. И начальство в своем перестроечном порыве мимо этой фиги не прошло. И вот, пожалуйста, - мотор ревёт и новый поворот! И так он, всем на радость, заводной, перестроечный, оптимистичный и снова с фигой, поскольку содержит щекочущий начальственные нервы вопрос: "Что он нам все-таки несет - пропасть или взлет?" Между тем вопрос чисто риторический, потому что новый поворот несёт Макаревичу с его бригадой в красивых разноцветных пиджаках взлёт, а всем остальным -- не несёт ни хрена!" Комментарии к этой цитате опускаю.
25 июля, суббота. К двенадцати часам дня пришел ко мне С. П. уже с вещами: у него сумка с документами и мелочами, рюкзак с компьютером и книгами и небольшой чемодан на колесиках. Отлетаем из Домодедова в семнадцать, а возвращаемся через Шереметьево. Значит, машину не поставишь на стоянке в аэропорту. Едем на метро до Павелецкого вокзала, а дальше на электричке. У меня спортивная большая на колесиках же сумка, которую несколько лет назад привезла мне Елена, здесь немножко белья, сандалии и рубашки, пара-тройка книг, косметичка с туалетными принадлежностями, а в рюкзаке два компьютера - средний и самый маленький, тяжелая записная книжка, газеты, номер "Нового мира" и большая косметичка с лекарствами. Ничего не забыть, от зарядного устройства для каждого компьютера и каждого телефона до жизненно необходимого препарата очень непросто. Вот так мы и пошли к метро, по дороге треща по неровному асфальту колесами тележек.
На этот раз совершенно фатально поступил с дачей и машиной. Собственность определенно гнетет. На даче я уже неделю не был, а неделю теперь буду в отъезде. В теплице огурцы, помидоры и лук будут стоять без воды, одна надежда на соседей, может быть догадаются полить. Машину просто бросил у подъезда.
К сожалению, не сумели прихватить с собой В. А. Пронина, который просился в нашу компанию, с ним всегда интересно, но он поздно приехал откуда-то из-за границы, а мы схватили почти горящие путевки. Но по телефону В. А. с его привычной язвительностью все же сказал мне несколько приятных слов. Написал ли я завещание? Не написал, но уже многое здесь продумал.
Домодедово - с его устоявшимся режимом электричек, подвозящих пассажиров прямо к вокзалу, потом регистрация, поиск, как всегда, легкой выпивки в дорогу.
Дорога до Неаполя заняла в воздухе четыре часа. Вовремя взлетели, я дочитывал в полете том Пушкина.
В моменты посадки увидел море и подумал: как же так запросто испанцы в свое время приплыли из своей Испании и завоевали целый край. Веке в шестнадцатом или семнадцатом здесь даже существовало Неаполитанское королевство. Правда, понятия, Италия, как такового тогда и не существовало, так, разрозненные княжества. Но аэропорт в королевстве оказался неплохой, с большим количеством техники на полосе и быстрыми пограничниками. Сразу же за кондиционированным зданием аэропорта, уже на выходе увидел огромные и кряжистые многолетние пинии, как-то за границей умудряются строить и возводить, и покрывать асфальтом, ничего не разрушая и не пиля под корень. Встретила наш гид на все время семидневного путешествия - Яника, молодая женщина. Сразу же сказала, что ночевать мы будем в Помпеях.
На выезде сразу же бросилась в глаза огромная, вошедшая в легенды и историю гора. Везувий, поворачиваясь разными своими боками, все время служил постоянным фоном. На сцене надвигающегося вечера Везувий главенствовал. Кто там из древних естествоиспытателей описывал его знаменитое извержение, когда погибли Помпеи и Геркуланум? Огромная гора окружена, как ожерельем, созвездием небольших городков. Витринки, столики на улицах, небольшие магазинчики, кажется, -взглядом нашего зарождающегося молодого капитализма, -- что торгует вся странах. Без каких-либо изменений в воздухе и пейзаже въехали всвятая святых мировой культуры -- город Помпеи. Естественно, это новый город, выросший на окраинах старого. Невысокая, нечестолюбивая провинция: мотоциклы, парни и девушки в достаточно модных платьях и майках, изображающие столичную беспечность. Уже вечер, время променада, молодые и пожилые дамы гуляют с малолетними детьми, некоторые вывели собак и мужей.
Поселили в старинном отеле на центральной улице. Коридор с выходящими в него окнами просторных ванн и туалетных комнат. Такая необычная гостиничная система, помнится, существовала в знаменитом "Лондоне", гостинице в Одессе. Я упоминаю здесь старое, еще дореволюционное название, но, кажется, оно снова вернулось. Тогда, в благословенные пятидесятые гостиница называлась по имени города. Тогда - мне семнадцать лет, снимается фильм "Аттестат зрелости" с Василием Лановым в главной роли, я на далеком подхвате, в так называемом "окружении" - я впервые столкнулся с роскошью, которая называлась цивилизация. Ах, этот тогда немыслимый красавец Вася!
Все это как-то мельком возникло в сознании, когда вошел в номер. Высокие потолки, балкон, выходящий на улицу, через дорогу огражденные смутно угадываемой в начинающейся ночи решеткой, подлинные и настоящее Помпеи. Через ветви пиний. Кондиционера нет, балкон на ночь открыт. Такое ощущение, что каждый мотоцикл и любой грузовичок, подвозящий товар к магазину или бару, проезжает через твою комнату.
Ужин: макароны и мясо с салатом. Старые официанты, старый певец с гитарой. За пятнадцать минут был спет весь классический репертуар Муслима Магомаева.
26 июля, воскресенье. Вот и еще одна моя личная иллюзия оказалась разрушенной. Мне никогда особенно не хотелось в Неаполь. Осталось все еще с доисторических времен: режиссер Эдуардо Де Филиппо и его классический фильм, давший толчок неореализму в кино "Неаполь, город миллионеров". Хорошо помню, как героиня бежала вдоль металлической ограды порта. По фильму, кроме порта и нищеты в городе, вроде ничего и нет. Наше время через телевизор отметилось бесконечными демонстрациями в Неаполе. Ни одного кадра с королевским мостом и площадью Референдума. Нищета кварталов, выстиранное белье на веревках через улицу. Вот так и создаются субъективные мифы, выдаваемые за объективную реальность. Еще из нашего времени помнятся кварталы, заваленные мусором и премьер-миллиардер Сильвио Берлускони, героически обещающий все это разобрать. Но есть, оказывается, и другой город.
Из моего внутреннего сознания пока проваливаются и средние века и вся история нового времени, и даже знаменитый референдум, ликвидировавший перед королевским дворцом само Неаполитанское королевство. Вива, сведениям из путеводителя! Это мысли в автобусе, медленно продирающегося через вечно демократический порт к королевскому центру. Душное воскресенье, везде торгуют.
Но все-таки не без патетики начну не с середины дня, а с самого утра.
Помпеи, те древние развалины действительно оказались через дорогу от гостиницы. У фирмы тоже все рассчитано: утром же "европейский", которого не хватит и коту, завтрак, а вещи -- в автобус. Мы распакуем их теперь только в Риме. В сегодняшнем расписании: Помпеи, Неаполь и поездка на Капри.
Переходим через дорогу. Еще утреннее солнце не печет, но уже давит.
Ни одна человеческая катастрофа еще не приносила человечеству столько пользы. Все это, конечно, в высших смыслах. Что-то подобное и в своей сути достаточно циничное сказал, побывав в Помпеях Гете, но по существу - справедливое. Описывать Помпеи, столько раз описанные, совершенно бессмысленно. Даже лупанарий, что по-нашему, публичный дома, с его каменными лежаками. Уже к вечерку, просохнув на местной жаре, я понял, конструкция этих ипподромов любви была организована таким образом не из нехватки иных материалов -- чтобы было чуть прохладней. Но собственно, чего описывать бардак? Над каждой интимной коморкой с занавеской была картинка-меню: что здесь умеют и что можно заказывать. Выбор за много веков существенно не изменился. Все это широко известно, все по многу раз показано по телевидению в просветительских передачах. Имеет значение только по-своему воспринятые детали. Но здесь уже каждому воля.
Улицы, обозначенные специальными знаками. Письменных названий нет -- улица козы, или улица треугольника, иероглифы. Булыжник под ногами, которым вымощены улицы, следы в камне от повозок. Специальные плиты на перекрестках, по которым можно перейти улицу. Во время дождей потоком катится грязь. Фаллос, как знак процветания. О демографической яме тогда вроде бы не говорили. Выложенная мозаикой собака на пороге -- сигнал незваному гостю. Это вместо нашей таблички: "Осторожно, злая собака". В свое время в Переделкино к такой надписи на даче одного критика подписали "и... беспринципная".
Амфитеатр в Помпеях -- это, конечно, не крошечный амфитеатр гомеровской Трои. Это уже не аскетичные времена гомеровской эпохи, а пышный Рим. Детали -- это зеленое поле просторной гимнасии, вроде футбольного поля. Пинии вокруг спортивных сооружений -- это уже наше время, раньше на улицах зелени не было.
Наконец, надо хоть один раз увидеть, как выглядит атриум, собственным взглядом установить, что даже в богатом доме триклиний, комната для пиров, -- не очень большое помещение. После этого чтение древних пойдет веселее и конкретнее. Боюсь, что даже очень богаты древние -- жили по своим возможностям, много скромнее сегодняшних олигархов. В эти как раз дни по радио передали, что Абрамович выстроил себе многопалубную яхту, на борту которой есть даже подлодка на двенадцать мест. На случай, чтобы скрыться от надоедливой прессы или чтобы удрать во время народного возмущения? Боюсь, что от извержений не убежишь...
Видеть Везувий с центральной площади когда-то существовавшего города и почувствовать, как на плечи давит на этих же улицах все то же, не постаревшее, солнце. То же самое, что и две тысячи лет назад! Но сменим, понизим оптику восприятия. Вот общественный туалет. Они были построены по приказу императора Веспасиана в городах государства. Такой туалет решал в то время в городе и серьезную экономическую задачу: появилась возможность в достаточном количестве получать мочу (аммиак), такую необходимую в кожевенном производстве. Сидели, между прочим, в этих отхожих местах и срали -- на мраморных плитах!
Буквально потрясли огромные, даже выше знакомых нам северных сосен, пинии, выросшие на дороге, ведущей к амфитеатру. В античное время их, повторяю, не было.
Потрясла и гипсовая фигура умершей в муках собаки, именно собаки. Во время раскопок часто заливали гипсом пустоты, образованные в слое раскаленного пепла сгоревшими и испарившимися телами. Получались поразительные картины мучений и мучеников. Таких фигур скопилось, чуть ли не тысяча. Кое-что выставлено в экспозиции показа. Собака меня потрясла тем, что, кажется, она была на цепи. Если Бог станет оживлять все когда-то сущее, он даст этой собаке за мучение бессмертную душу. Сама по себе "коллекция мучений", спрятанных где-то в запасниках, потрясает.
Неаполь по другую сторону Везувия. Гора почти вся застроена: здесь так плодородна земля, что "утром, говорят местные жители, сажаешь помидоры, а вечером ими можно торговать" -- правительство ничего, как и всегда, не может сделать с самостроем. Домики почти подпирают холодный кратер. Но неизвестно отчего так земля плодоносит, может быть, мертвые заботятся об урожае живых?
Обо всем этом я размышлял, пока автобус въезжал в Неаполь через пыльные окраины. Город миллионеров, но пока видна и бьет в нос лишь нищета. Много довольно высоких старых зданий с обвалившимися фасадами, иногда это даже следы и следствия войны. Кажется, американцы, освобождая Неаполь, постреливали. Собственника не всегда возможно заставить реставрировать дом, ему важна земля, стоимость которой все растет и растет.
Стоит благодатное католическое воскресенье -- машин чуть меньше, народа много больше. Окраины по воскресеньям в Италии -- это рынок. Я вспомнил почти такой же рынок-развал, но все же не такой, в средневековом Пенне, городке, где был прошлой осенью. Десятка два-три торговцев и несколько сотен респектабельных горожан-покупателей. Этнический состав рынка тогда не бросался в глаза. В Неаполе же торгуют и покупают в основном эмигранты. Все это заметно даже при небыстрой езде автобуса, пробирающегося через этот рынок. Можно разглядеть и сам немудреный товар, наваленный грудами. Здесь, как объяснила на ходу через микрофон наш гид Яника, много украинцев, молдаван, румын. Еще больше вьетнамцев, негров, китайцев. Русские, по словам Яники, есть тоже, но не так много. Ура!
Ближе к центру характер города меняется. По-прежнему слева по хода движения -- порт, он бесконечен. Подъемные краны, контейнеры, штабеля товара и металла. Над водой и пристанью, в пассажирской части порта, нависают огромные пассажирские паромы. Прежде я подобных судов не видел. Чуть ли не девять белоснежных палуб в надводной части, а сколько же всего помещается внизу! Бедный Ной со своим примитивным самодеятельным ковчегом. И -- сколько богатых людей хотят так попутешествовать!
Порт и воспоминания о бежавшей актрисе -- повторяю, -- если смотреть по ходу движения, -- слева. А справа, на горе, уже давно виден ряд огромных строений. Это королевский замок. Автобус не торопясь поднимается кверху. Все волшебным образом меняется, как в Москве, когда из Свиблова или из Отрадного едешь к центру, -- появляются дома "со стилем", уже не просто магазины, а некие пассажи, не уступающие миланским и московским. Миллионеры уже где-то близко, притаились, по крайней мере понимаешь, что покупатель здесь иной, нежели на рынках окраины. Автобус продвигается еще немножко вперед и взгляд, вместо того, чтобы начать рассматривать королевский сад и строения, упирается в нечто до боли знакомое: да это же клодтовские кони! Прискакали, значит, братцы, с берегов Невы! Гид уже объясняет, -- подарок Николая Первого, который навещал неаполитанского короля. Кони снова мелькнут, когда автобус поедет обратно, а пока впереди огромная площадь.
В тени остается один из фасадов королевского дворца, а напротив, на солнце -- опять что-то до боли знакомое и явно петербургское -- католический храм с полукруглой, словно воронихинская колоннада Казанского собора. Впрочем, все берет начало с идеи Бернини на площади Святого Петра. Неужели я увижу и это?
С колоннадой Воронихина неаполитанскую колоннаду сближает еще и памятник. Это, вопреки ожиданию, не бывший Пармский герцог, король Виктор Эммануил, "объединитель Италии", верховная власть на коне. На коне подлинный герой этого объединения -- Гарибальди.
Надо отдать, правда, должное и Пармскому властелину -- именно он эту объединительную войну финансировал. Все, как всегда, -- финансы основа революции.
Еще более неожиданно выглядит фасад дворца. В арках, на которых висят верхние этажи, стоят фигуры неаполитанских королей. Здесь надо бы добыть какой-нибудь подробный путеводитель по дворцу, но его нет. Все короли не из одной династии: здесь испанцы, французы разных мастей и чуть ли не норманны. Сразу можно сделать вывод: Италия всегда была легкой добычей для кондотьера. Но Россией тоже сначала управляли Рюриковичи скандинавского происхождения, а потом Готторпы немецкого. Естест-венно в самом комплексе зданий много всего намешано, каждый король хотел жить по моде своего времени, строили, пристраивали. В этом смысле неаполитанские властелины не очень отли-чались от современных московских богатеев, заставивших все Подмосковье уродливыми, но модными в конце прошлого века, кирпичными коттеджами. Первоначальный королевский дворец был много меньше, да и построен довольно случайно. Испанский Филипп II Габсбург решил проинспектировать владения и для встречи с императором вице-король Неаполя приказал выстроить здание. Все остальные владетели пристраивали к уже готовому, или строили на фундаментах предшественников. Последней по времени пристройкой оказался театр Сан Карло. Король пожелал ходить в театр, не выходя из дворца, так сказать, в домашних тапочках.
Театр пристроили к боковому фасаду резиденции. Он на 41 год старше знаменитой миланской Скалы и славится своей легендарной акустикой. Театр Сан Карло мне всегда казался театром провинциальным, непарадным, скорее театрик. Однако, выяснилось, что по размерам -- 4, 5 тысяч зрителей -- он превосходит и Большой, и "Ла Скала". В Сан Карло в штате находится свой замечательный хор, свой оркестр, а вот певцов по традиции собирают к каждой постановке.
Но пора двигаться дальше -- современный классический туризм -- это как спорт, требует сил и выносливости. Мечта увидеть головокружительную роскошь театра и королевского дворца останется мечтой или надеждой: приехать зимой на недельку, походить, помечтать, поглазеть, наконец, поесть того невероятно вкусного, чем неаполитанцы славятся.
День с непривычки очень насыщен. Автобус проезжает мимо еще одного замка, но уже на берегу, и мы снова в огромном неаполитанском порту. Здесь опять дилемма: одинокая прогулка по раскаленному городу или поездка на Капри.
Капри я пропустить не могу, слишком много в моем сознании с этим островом связано ассоциаций.
Система любого тура построена так занятно, что, заплатив раз деньги, собственная любознательность требует их с тебя еще и еще. Никто не настаивает, чтобы ты ехал на экскурсию на Капри: столько-то стоит проезд на катере, столько-то билет на фуникулер, столько-то сама экскурсия. Капри -- это отвесная скала, на которой два городка, отели, машины, дороги и ветры истории. Не хочешь ехать, погуляй по раскаленному, как сковородка Неаполю. Хорошо, что у нас хватило ума и бережливости отказаться от поездки "на лодочке" -- это видимо будет "голубой грот".
Вместе с "русскоговорящим" гидом, как обещал проспект, прошли, чуть ли не весь остров от центральной площади до Садов Августа. Гид -- плотный мужчина лет пятидесяти пяти, прекрасно говорящий по-русски, но несколько восточного вида. Тропики в обрамлении человеческого труда всегда живописны. Роскошные виллы, дорогие отели, влажные сады, магазины самых престижных фирм. Для того, чтобы все это появилось, надо много труда, в том числе и рабского, и шлифовка веков. Снизу от пристани на сам остров людей доставляет фуникулёр. Легкомысленно одетой толпе, середняку и обуржуазившемуся пролетарию, всегда остается: доступное, но не дешевое мороженое, холодное пиво и возможность наблюдать за переливающимся через пороги дворцов богатством. Это, конечно, лишь звон золотых монет, но разве у меня есть ко всему этому хоть капля зависти? Но это попутно. Отчетливо понимал, что за три часа, что проведу здесь, ничего не найду своего. Тени отчаянно былого не поднимутся. Сады Августа -- это лишь название. Где-то, наверное, здесь проходили последние дни Тиберия, видимо, существуют остатки виллы престарелого императора.
Идем довольно быстро, но это не мешает мне еще и о кое-чем подумывать. Среди прочего и о пользе бесполезного раннего чтения. Последнее это дело, как мне кажется, следить за тем, что читают дети и молодежь. Можно, конечно, втихаря подсовывать детишкам книжки, но процесс это не деликатный и, в конечном счете, и собака и коза, когда бродят по лугу, сами выискивают травки, которые им нужны. Какое счастье, что моя покойная мать, никогда не вмешивалась в мое чтение! Правда, бывали скандалы, когда другая мать приходила к моей и потрясала романом Золя "Жерминаль". Отобрала у своего сына. Этот роман я уже во втором классе прочел и порекомендовал своему товарищу Марку Рацу, взраставшему в интеллигентной еврейской семье. Почти тогда же, а не в университете, когда читать было уже совершенно некогда, я прочел и "неприличную" книгу Светония Транквилла -- "Жизнь двенадцати цезарей". Что-то в моем воспаленном мальчишеском сознании задержалась о Капри, о безумствах старого императора. По возвращении в Москву буду выуживать соответствующую цитату.
"В первые два года после принятия власти Тиберий не отлучался из Рима ни на шаг; да и потом он выезжал лишь изредка, на несколько дней, и только в окрестные городки, не дальше Анция...
Но когда он потерял обоих сыновей -- из них Германик скончался в Сирии, а Друз в Риме, -- он отправился искать уединения в Кампанию.
Объехав Кампанию, где он в Капуе освятил Капитолий, а в Ноле -- храм Августа, что и было предлогом его поездки, он отправился на Капри -- остров, больше всего привлекательный для него тем, что высадиться там можно было лишь в одном небольшом месте, а с остальных сторон он был огражден крутизной высочайших скал и глубью моря...
Он окончательно оставил все государственные дела. Более он не пополнял декурии всадников, не назначал ни префектов, ни войсковых трибунов, не сменял наместников в провинциях; Испания и Сирия несколько лет оставалась без консульских легатов, Армению захватили парфяне, Мезию -- дакийцы и сарматы, Галлию опустошили германцы -- он не обращал на это внимания, к великому позору и не меньшему урону для государства.
Все это и последующее в тексте римского историка мне живо напомнило наше время. Местами время застоя, местами уже наши дни, с сонмом земляков и безусловно преданных нами жителями ближнего зарубежья. Какие лозунги звучали о единстве советского народа! Какие акции возникали в разгоряченном сознании местного партийного руководства! В Узбекистане, например, ежемесячно проводили день русского языка! В этот день считалось, что на всей территории республики говорят только по-русски. А кто же из братских народов, несмотря на единство, с танковыми боями отхватил Нахичевань?
Мир не изменился, но помельчал. Утехи нынешнего Куршавеля уже ничто в плане истории. А какова славная кадровая политика с приоритетом лишь одного города в России!
Мало того: здесь, пользуясь свободой уединения, словно недосягаемый для взоров общества, он разом дал полную волю всем своим кое-как скрываемым порокам. Однако о них я должен рассказать подробно и с самого начала.
Еще новичком его называли в лагерях за безмерную страсть к вину не Тиберием, а "Биберием", не Клавдием, а "Калдием", не Нероном, а "Мероном". Потом, уже у власти, уже занятый исправлением общественных нравов, он однажды два дня и ночь напролет объедался и пьянствовал с Помпонием Флакком и Луцием Пизоном; из них одного он тут же назначил префектом Рима, другого -- наместником Сирии и в приказах о назначении величал их своими любезнейшими и повсечасными друзьями. Цестия Галла, старого развратника и мота, которого еще Август заклеймил бесчестием, он при всех поносил в сенате, а через несколько дней сам назвался к нему на обед, приказав, чтобы тот ничего не изменял и не отменял из обычной роскоши и чтобы за столом прислуживали голые девушки. При назначении преторов он предпочел ничтожного соискателя знатнейшим за то, что тот на пиру по его вызову выпил целую амфору вина. Азеллию Сабину он дал двести тысяч сестерциев в награду за диалог, в котором спорили белый гриб, мухолов, устрица и дрозд. Наконец, он установил новую должность распорядителя наслаждений и назначил на нее римского всадника Тита Цезония Прииска.
Но на Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки -- среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл "спинтриями" -- наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую похоть. Спальни, расположенные тут и там, он украсил картинами и статуями самого непристойного свойства и разложил в них книги Элефантиды, чтобы всякий в своих трудах имел под рукою предписанный образец. Даже в лесах и рощах он повсюду устроил Венерины местечки, где в гротах и между скал молодые люди обоего пола предо всеми изображали фавнов и нимф. За это его уже везде и открыто стали называть "козлищем", переиначивая название острова".
В самом конце туристической тропы мы обнаружили небольшую стелу, напомнившую, что на Капри, кроме римских императоров, побывал и старший пророк нового времени Владимир Ильич Ленин. Постояли возле стелы, поразмышляли.
С. П. сфотографировал меня. Рядом на лавочке сидело каким-то милое восточное семейство. А у кого же в гостях был вождь мирового пролетариата? Играли в шахматы, фотографировались, спорили о сборничке философских статей интеллигенции "Вехи"?
Правильно -- классик отечественной и мировой литературы А. М. Горький жил здесь, на Капри, а после революции в Сорренто, и все было не так просто. Большая литература не пишется в сытой обстановке благости. Капри, Сорренто, все перемешалось у меня в памяти. Посоветоваться бы с Пашей Басинским, который писал диссертацию о Горьком. Но Паши здесь нет. Не всегда трезвый сын гонял на мотоцикле, отец, кажется, заигрывал с женой сына, а еще рядом была разведчица двух стран баронесса Будберг. Но это, кажется, уже в Сорренто. Бывшая любовница Герберта Уэльса и подруга пролетарского классика обслуживала кроме родного ГПУ еще и разведку Англии. Какая-то история с чемоданом важных бумаг, который прекрасная баронесса увозила с острова и не довезла до России. Все это я вспомнил, когда мы уже отыскали дом-виллу, который снимал Горький. Вилла лежит в стороне от туристского маршрута. Сидели на ступеньках, почти над аккуратными мусорными баками висела мемориальная доска. Наверное, за этими облитыми солнцем стенами был сад, вид на море, прохладные комнаты. Классик, как известно, работал по утрам.
Снова русскоговорящий гид везет нас на катере в Неаполь. Преодолевая волну, город медленно приближается. Капри снова превращается в темнеющую на горизонте глыбу. На пристани, уже в порту, я невежливо поинтересовался у гида: не наш ли он бывший соотечественник? Нет, гид не из России, а из весело отделившегося Узбекистана. Но он учился в Москве, в ГИТИСе, закончил балетмейстерское отделение. Тут же вспомнил, что ГИТИС заканчивал по отделению режиссуры и олигарх Гусинский. Кажется, неплохим был режиссером.
Снова в автобус и -- в Рим. К автобусам и длинным маршрутам я уже за жизнь привык. Завтра, наверное, я весь день буду вспоминать реплику Одри Хепберн в "Римских каникулах". Боже мой, какой немудреный, но незабываемый фильм!
Почти по этой же кальке позже был сделан фильм с Челентано. Там тоже зарубежная принцесса оказалась в Риме и влюбилась в римского шофера автобуса. Нам решили этот вкус показать во время дальнего переезда. Гиды хорошо знают немудреные вкусы своих подопечных!
Я вспомню, как в Греции, год назад, с тем же неизменным Сергеем Петровичем ехали из Афин мимо Марафона в Салоники. Наш гид, чтобы позабавить туристов, включил почти такую же, как фильм с Челентано, пошлость -- блокбастер "Александр Македонский".
В фильме с Челентано была искажена маленькая сказочная история. В фильме о спартанцах история большая. И фильм с Челентано, и фильм об Александре я уже почти забыл, а фильм с Одри Хепберн и Грегори Пеком до сих пор помню покадрово. Какая роскошная драка у моста через Тибр! На пресс-конференции, которая после ночных эскапад дает принцесса, ее вчерашний спутник по молодому кутежу, спрашивает, какой из городов, которые в монашеском турне посетила принцесса, понравился ей больше всего. Принцесс отвечает с порази-тель-ной и неподдельной восторженностью:
-- Рим, ну конечно, Рим!
Как в Италии все близко! За надвигающимися сумерками темнеют голубым "сфуматто" горы -- Италия страна горная, -- по дороге маленькие городки, очень аккуратные сельские строения. Земля здесь не пустует, она нарезана точными кусочками, где-то оливковая рощица, где-то пастбище коров. На полях лежат светлые рулоны спрессованной соломы -- урожай уже собрали. Сколько в Италии в год собирают урожаев, два или три? Меня все время не оставляет ощущение необычности этой земли, сколько родилось здесь знаменитых и великих людей. Но одновременно с этими ускользающими мыслями, я все время следил за дорогой, за ее устройством, дорожными знаками уместно и продуманно выставленными, следил за дополнительными устройствами, которые у нас появятся спустя несколько десятков лет. Над отдельными осветительными приборами стояли небольшие зеркала солнечных электрогенераторов. Вот оно и экономия небесконечных ресурсов, и забота о дороге, пассажирах и водителях. Все более или менее опасные участки пути отгорожены от полей и жизненного пространства.
Въезд в Рим напоминает въезд в любой большой город. На окраине нет никаких античных памятников, тень Колизея не легла под колеса нашего автобуса. Большой и сильно запутанный город. Все пассажиры нашего автобуса жили в разных отелях. Не скажу, что улицы были очень освещены и казались какими-то необыкновенными, необычен был огромный почти бесконечный тоннель, по которому мы долго катили. Мне показалось также, что я узнал какую-то древнюю стену, возле которой вместе со своими товарками работала знаменитая героиня Феллини -- Кабирия. Узнал и тот знаменитый мост через Тибр, возле которого Одри Хепберн вместе с Пеком устроили потасовку. "Рим, ну, конечно, Рим!" На каком-то повороте блеснул еще один знакомый силуэт -- непривычный для крепости и похожий на шахматную ладью замок Святого Ангела.
Прелесть путешествия по определенным местам заключается в том, что ты их заранее знаешь. Я помню, как впервые в тридцать лет -- вижу это как сон -- оказавшись в Париже, я через тридцать минут уже начал в нем ориентироваться. Книги Бальзака, исторические хроники Мериме, даже Дюма оказались превосходными путеводителями. И в Риме много всего знакомого. Спасибо тебе, бесконечное юношеское чтение и некоторая брезгливость к телевидению.
Замок Святого Ангела -- это тоже памятное мне по литературе место. Автоматически сработала школьная начитанность. Именно отсюда в свое время сбежал Бенвенуто Челлини. Мысленно я уже прикинул, какие цитаты можно будет вставить. Как же плотно мы читали в нашей юности. В Москве обязательно найду соответствующий кусок и повожусь, чтобы как-то склеить и смонтировать слишком просторные челлиниевские абзацы. Я всегда, вернее, с юности понимал, что это был замечательный писатель. С такими медлительными и полными подробностями описать свою жизнь, ни на минуту не надеясь на публикацию мемуаров, -- на это способен только гений. А каков этот гений еще и как великий художник? Это предстоит мне узнать через несколько дней во Флоренции и уже не по гравюрам и слепкам и фотографиям в "Истории искусств". Каков он, знаменитый "Персей"?
Пока по стене папской крепости и темницы Замка Святого Ангела кто-то спускается по веревке, сплетенной из простыней. И эта книга воспоминаний знаменитого ювелира и скульптора есть у меня в библиотеке. Тогда в России не выпускали Коэльо и Джона Брауна, но вот зато не только Челлини, но и два тома Монтеня совершенно свободно в советское время я купил в магазине "Академкнига" на улице Горького. Сейчас в этих книжных стенах раскинулся очередной бутик.
Тогда я начал раздумывать о способе, какого мне держаться, чтобы бежать. Как только я увидел себя запертым, я стал соображать, как устроена тюрьма, где я был заключен; и так как мне казалось, что я наверняка нашел способ из нее выйти, то я начал раздумывать, каким способом надо мне спуститься с этой великой высоты этой башни, потому что так называется эта высокая цитадель; и взял эти мои новые простыни, про которых я уже говорил, что я из них наделал полос и отлично сшил, я стал соображать, какого количества мне достаточно, чтобы можно было спуститься.
Лев Толстой учил нас "пропускать". Здесь приходится пропускать не во имя художественной выразительности, а экономя время своего читателя. А может быть, раньше время шло в другом, замедленном темпе, отмечая сладкие подробности жизни и не скользя по действительности? Как же жалко что-то выпускать, почему завораживают эти тексты?
Когда оставалось два часа до рассвета, я вынул эти самые петли с превеликим трудом, потому что деревянная створка двери, а также засов создавали упор, что я не мог открыть; мне пришлось откалывать дерево; все ж таки, наконец, я отпер и, захватив эти полосы, каковые я намотал вроде как мотки пряжи на две деревяшки, выйдя вон, прошел в отхожие места на башне; и, вынув изнутри две черепицы в крыше, я тотчас же легко на нее вскочил. Я был в белой куртке, в белых штанах, и в таких же сапогах, в каковые я заткнул этот мой кинжальчик, уже сказанный. Затем взял один конец этих моих полос и приладил его к куску древней черепицы, которая была вделана в сказанную башню: она как раз выступала наружу почти на четыре пальца. Полоса была приспособлена в виде стремени. Когда я прикрепил к этому куску черепицы; обратившись к Богу, я сказал: "Господи Боже, помоги моей правоте, потому что она со мной, как ты знаешь, и потому что я себе помогаю". Начав спускаться потихоньку, удерживаясь силой рук, я достиг земли. Лунного света не было, но было очень ясно. Когда я очутился на земле, я взглянул на великую высоту, с которой я спустился так отважно, и весело пошел прочь, думая, что я свободен. Однако же это была неправда, потому что кастеллан с этой стороны велел выстроить две стены, очень высокие, и пользовался ими как стойлом и как курятником; это место было заперто толстыми засовами снаружи. Увидев, что я не могу выйти отсюда, это меня чрезвычайно огорчило. В то время как я ходил взад и вперед, раздумывая о том, как мне быть, я задел ногами за большое бревно, каковое было покрыто соломой. Его я с великой трудностью приставил к этой стене; затем, силой рук, взобрался по нему до верха стены. А так как стена эта была острая, то у меня не хватало силы притянуть кверху сказанное бревно; поэтому я решил прикрепить кусок этих самых полос, а это был второй моток, потому что один из двух мотков я его оставил привязанным к замковой башне; и так я взял кусок этой второй полосы, как я сказал, и, привязав к этой балке, спустился с этой стены, каковая стоила мне превеликого труда и очень меня утомила, и, кроме того, я ободрал руки изнутри, так что из них шла кровь; поэтому я остановился отдохнуть и омыл себе руки собственной свое мочой.
Наша современная литература способная так подробно и внимательно изобразить, до малейших деталей и вздохов, половой акт, разве унизится до такой степени простонародной выразительности! А может быть, дело здесь не в подробностях, а в пафосе пережитого? Вот она битва за собственную свободу. Любопытно, что все борцы и тираны прежнего режима, оставшиеся, правда, в Большой Истории, от Троцкого, Ленина и Сталина, сидели в тюрьмах, совершали побеги, уходили в эмиграцию, обладали невероятной личной смелостью, а нынешним властям и влияние, и власть достались путем кабинетных движений. Неподлинность сюжетообразующих причин -- вот почему в наше время исчерпавший себя роман не может конкурировать с мемуарами и дневниками!
День уже ушел во вчера, наш автобус продолжает линовать Рим, развозя пассажиров по разным гостиницам: автобус общий, а вот достаток разный. Мы с С. П. едем куда-то на самую римскую окраину.
27 июля, понедельник. Рим знаменит уже тем, что здесь в самый жаркий день, когда то и дело хочется пить, можно сэкономить на питьевой воде. Туристам на всякий случай рекомендуют пить только воду из бутылок. В Италии бутылка вода в баре или в уличном киоске стоит от двух до трех евро. Наш гид Яника нас предупредила: только не пересчитывайте траты на русские деньги, иначе днем будете голодные. Если пересчитать, то выйдет совсем недешево. А если вспомнить наши мизерные, а иногда и нищенские по сравнению с Западом зарплаты, все окажется неподъемным. Вчера на Капри и раньше в Неаполе мы покупали одну бутылку с водой за другой. Жара стояла 35-37 градусов. В Риме воду можно пить не только из водопровода, из крана, что не советуют даже в Москве, ранее славящейся высокими санитарными нормами. В Риме воду можно пить из любого фонтана. Хоть из самого посещаемого и прославленного из римских фонтанов, из фонтана Треви. О чистоте воды позаботились еще древние римляне. Водопроводы "сработанные еще рабами Рима" сохраняют санитарные нормы и не требуют никаких ремонтов. Вот что значит при строительстве ощущать себя вечной империей. Следующие за Сенатом Рима хозяева Вечного города позаботились и о распределении воды. Папа Григорий заказал проекты римских фонтанов. С наслаждением, как бы мстя продавцам и "производителям" питьевой воды в бутылках, я пил воду изо всех, попадавшихся мне на пути фонтанов. Я даже иногда следовал обычаю, введенному расчетливыми американцами и немцами: набирал в пластиковую бутылку воду "про запас". Даже из фонтана напротив Пантеона, из фонтана на площади Испании. Самый приятный и удобный для этих целей -- крошечный уличный фонтанчик на так и оставшейся для меня безымянной улице, идущей от фонтана Треви к улице Корсо. Это была медная труба с краном, выступающая из стены дома и с небольшим, величиной с раковину в квартире, мраморным водоемом. А сколькими фонтанами я просто любовался, включая фонтан "Четырех рек" на римской площади, в точности повторяющей контуры стадиона императора Демициана. Живые ходят по головам мертвых.
Утро началось с посещения музеев Ватикана. В юности и в зрелые свои годы, когда я увлекался книгами по искусству, когда у меня в личной коллекции был большой и редкий для тех времен альбом "Музеи Ватикана", выпущенный издательством "Искусство", я не мог и предположить, что когда-нибудь здесь побываю.
Автобус подвез к улочке, заканчивающейся крутой лестницей с будничным указателем: "музеи Ватикана". После подъема стала видна стена, которой в свое горячее время Папы отгородились от всего мира. Все было в традициях средневековья: тяжелая стена, огромный герб над массивными воротами. Неожиданной была только тщательно регулированная очередь экскурсионных групп и вольных посетителей. Здесь вавилонское смешение языков с преимуществом английского, немецкого и японского. Русский -- как вкрапления. Много легкомысленной, пестро одетой молодежи -- в разгаре студенческие каникулы. Но в основном в очереди люди пожилого возраста, хотя не уверен, что здесь очень много людей моих лет. Я уже почти патриарх. Значительную массу народа комплексы дворца поглощали быстро, как хорошая мясорубка куски мяса.
По сравнению с экскурсиями моих молодых лет многое подверглось техническому оснащению. Каждой группе экскурсантов раздали небольшие приемнички с наушниками. У гида, на манер телезвезды на телевидении перед устами микрофон на гибком кронштейне. Каждая группа настроена на свою волну.
Описывать содержание экспозиций папских музеев -- невозможно. Надо описывать мировую историю. Трудно также описать и трепет перед открывающимися все новыми и новыми художественными богатствами. Здесь сосредоточен почти весь мир возвышенных образов, которыми мы пользуемся в нашей повседневной жизни. Ах, как недаром Императорская академия художеств принялась посылать в Рим своих лучших выпускников! И ведь жили здесь они по нескольку лет. Без посещения Рима и сегодня многое непонятно и в искусстве, и в мировой истории.
После могучей из камня стены, ворот, гербов с ключами и тиарой неожиданным кажется огромный, сразу при входе на папскую территорию, зал-вестибюль. Продажа билетов также свята, как и таинство. Естественно, уже после современных проверок таких, как проход под металлоискателями и демонстрации очков, телефонов, ключей и металлических облаток от таблеток. Западная церковь, наверное, лучший администратор в мире, по крайней мере, она многое могла предусмотреть, в том числе и покупая и заказывая искусство. Боже мой, как невероятно отозвалось расточительство поколений пап! Во двор знаменитого папского дворца Квиринале посетителей доставляли эскалаторы. Это самое время отрывать и компостировать билеты. Электроника здесь свирепствует.
Всегда поражает вписываемость мировых шедевров архитектуры в пейзаж и природу. Все так слитно и величественно, что невольно думаешь, что же здесь рукотворно, а что возникло по Божьей воле. Может быть, самое сильное впечатление, связанное с Ватиканским холмом -- этот двор перед дворцом, превращенным в музей. И открывающийся отсюда вид на Вечный город.
Дымка на горизонте, утреннее, еще не гибельное солнце. Внизу, на склоне холма, храм Святого Петра, колоннада Бернини. Здесь же стоящие на площади египетские обелиски с водруженными на их вершинах знаками победы христианской религии над трудолюбивыми язычниками. Первая мысль -- неужели все это творение рук человеческих?
Огромный, наверное, с треть по сравнению с бывшей Манежной площадью в Москве, двор расположен на высоте холма. Манеж-ная площадь тогда еще не была безнадежно испорчена торгово-политической застройкой. Многочисленные группы экскурсантов не заполняют двора. Это лишь вкрапления. Прохлада, цветы, чистота; по бокам -- галереи со стоящими скульптурами и передний балкон, с которого открывается самым величественный в мире вид. За спиной в конце партера -- дворец Квиринале с парадной лестницей, маршами, поднимающимися к террасе. На балюстраде привлекает огромная, весом в тонну -- сведение от экскурсовода, -- бронзовая сосновая Шишка. Это -- тоже антик, найденный еще в Средние века и талантливо не проданный, не превращенный в металлолом, не ставший колоколами, пушками или пищевыми котлами. Не следует думать, что Ватикан -- это центр города, скорее это его окраина. Сразу же слева, если стоять спиной к дворцу, в галерее огромная голова микеланджеловского Давида. Нет, оказалось, это -- император Август. Скульптура была найдена позже, великий флорентинец уже создал свою знаменитую фигуру. Человеческий тип, античный идеал? Издалека Август и Давид -- похожи, как близнецы.
Во дворе, прежде чем идти по многочисленным коридорам и залам, для экскурсионных групп проводят небольшой ликбез. Это рассказ о главном "объекте" -- Сикстинской капелле. Вдоль двора расставлены специальные щиты, на которых в необходимом порядке развешаны литографии рукотворных фантазий Микел-анджело. Именно здесь экскурсовод произносит свою речь в защиту шедевра. Как же трудно все это понять и хоть частично запомнить людям, еще не листавших художественных альбомов. Но народ наш упорный, слушают. В основном мне здесь все известно, я даже помню имя любимейшего ученика художника, "обштанившего" шедевр учителя -- Вальтерра. Тогда, как и положено, в раю и в аду все люди были нагими. Инструктаж продолжается минут двадцать.
В капелле даже шепотом разговаривать не полагается. Это и уважение к шедевру, и все-таки место святое: именно здесь выбирают пап, именно здесь каждый кардинал-выборщик боговдохновляется к своему решению. Здесь даже нельзя пользоваться музейной техникой и аппаратиками, висящими у каждого на шее -- они молчат.
Я почему-то отчаянно волнуюсь. Подобное волнение бывает двух родов: идущее от ума, когда ты волевым усилием, головным пониманием того, что перед тобой будет происходить, чуть-чуть себя накручиваешь, и другое, возникающее будто бы из твоего собственного естества.
Подобное чувство священного и неконтролируемого трепета перед ожидаемым чудом охватывало меня несколько раз за жизнь. Это чувство связано в том числе и с боязнью некоторого разочарования, и с сакральностью самого зрелища. Впервые что-то подобное случилось со мною, когда я, единственный раз за жизнь, спустился в мавзолей Ленина -- здесь примешивалось еще и чувство греховности. Второй раз, перед тем как должен был увидеть шедевр Висконти -- "Смерть в Венеции".
Естественно, я не собираюсь описывать ни Стансы, расписанные Рафаэлем, ни Сикстинскую капеллу с ее титаническими фресками, образы которых стали почти каноническими и возникают в сознании при чтении Святого Писания. Что касается самих этих великих художников, то здесь в первую очередь восхищение перед тем миром, которые они создали и который стал миром человечества. Второе -- это взаимовлияния в творчестве и развитие искусства, как процесс. Здесь легко видно, как мощный художественный гений одного художника словно настраивает своих коллег на определенную и новую волну. Третье -- это умение и отсутствие у подлинных гениев какого-либо стеснения воспользоваться манерой или приемом товарища либо предшественника. Можно также отметить, что художник всегда ищет покровителя и почти всегда старательно обслуживает правящую идеологию. Чего же тогда ругать какого-нибудь Марка Захарова, с его ленинской трилогией, или Владимира Войновича, автора "На пыльных тропинках далеких планет", так быстро бросивших прославившую и кормившую их цивилизацию? Ни один художник не вылезает из своей шкуры.
Стоит также задуматься над далеко не догматическим стремлением пап к художественному собирательству. Залы, по которым вплотную, как батальоны во время парада, плывут экскурсионные группы, поражают обилием сохраненных античных скульптур. Греческая скульптура, римские копии греческой скульптуры, римский портрет. За всем этим стоит совсем, казалось бы, не папская планомерность поиска, раскопок, покупки, а значит и понимание необходимости сохранения былого мира. Сколько же здесь всего! Подозреваю, что еще больше хранится в запасниках. Какие коллекции гобеленов, реликвий раннего христианства. Саркофаги святых и драгоценные ванны цезарей. Целые пространства средневековых гобеленов с запечатленными на них картинами реальной и мифологической жизни. Один из последних залов огромной анфилады посвящен географическим картам отдельных земель и районов Италии. Будто с птичьего полета изображены Лигурия, Тоскана и другие, без исключений, земли, которые тогда носили свои имена и не носили общего имени Италия. Это не сегодняшние дни, а Средние века. Вот так, может быть, и возникала, а потом и "пробивалась" идея объединения страны? Уж под чьим знаменем и именем -- это оставим древним...
Главное чувство, которое я вынес, прошагав что-то около часа по всем галереям, спускаясь по лестницам, рассматривая картины, скульптуры, вслушиваясь в имена, которые я знаю с детства, и ничего не запоминая в последовательности, это невероятная боязнь, что может что-то случиться с этими за века накопленными богатствами. Не может ли возникнуть землетрясение, рухнуть самолет, возникнуть пожар, появиться новый Герострат? Теперь я всегда буду думать об этом.
В этот же туристский день видели Колизей. Собственно, это огромное стро-ение, так хорошо изученное по фильмам и передачам по каналу Discavery, римский Форум, казалось бы, назло проходившим векам, поднимающийся силами археологов и реставраторов из руин. Рим -- это город постоянных раскопок. Ставя на место упавшую колонну, археологи не создают некий, как любят у нас в Москве, "новодел", а добавляют к изъятым временем кускам мрамора хорошо заметный новый материал. Недаром в Риме очень сложно было прокладывать метро: в любой момент строительство могло превратиться в археологическую экспедицию. В свое время центр Рима сильно попортил вождь и дуче Муссолини, -- в этом его "всезнание" солидаризировалось с всезнанием Лужкова и Хрущева -- проведя прямую дорогу через археологический центр вечного города. Это было удобно для парадов, а потом с балкона его служебного кабинета во дворце Венеции открывалась замечательная перспектива -- через весь Рим до Колизея. Если бы на руинах форумов воздвигли высотные здания, то был бы Новый Арбат.
И все же самое сильное впечатление от Рима -- Пантеон, храм всем богам. Я вычитал в путеводителе по Италии, выпущенном под редакцией известного нашего телеведущего Крылова, что в этом храме, в центральных нишах стояли главные боги Империи. Среди этих богов стояло и скульптурное изображение Христа. Это был тогда Главный бог восточной части империи. Путеводитель милый, скорее светский, чем интеллектуально обеспеченный. Может быть, здесь привлекала прохлада, вечно царящая в храме даже в очень жаркие римские месяца? А может быть, внутренняя монументальность и гармония строения, являющегося одним из чудес техники строительства и архитектуры? Внутри здания чувствуешь себя по-особому, являясь как бы очевидцем и соучастником былого. Это тоже, по сути, мавзолей. Здесь лежит божественный Рафаэль, король-объединитель Виктор Эммануил и другие знаменитые люди.
Ну, что после всего этого монблана впечатлений почти на ощупь прогулка по источающему жару городу? Как же здесь, в Италии, пьется, сколько, чтобы окончательно не свалиться, приходится пить газировки, есть мороженого и пить из уличных фонтанов. В конечном итоге, именно это и запоминается. В воздухе здесь действительно разлита какая-то благодать, так способствующая творчеству. Отыскать дом, в котором жил Гоголь, и кафе, где он каждый день бывал, не то чтобы не удалось, а просто не хватило времени. В планах, конечно, если буду жив, зимой приехать в Рим на неделю, поселиться, чтобы было дешевле, где-нибудь на частной квартире и походить по улицам и музеям. Запомнилось еще метро, поиск автобуса, чтобы ехать на окраину в свой отель PARKDEIMASSIMI. По дороге С. П. застонал, что мы вовремя не поели и не попили, а вот теперь никаких лавок и магазинов нет, потому что начался какой-то бесконечный длинный перерыв (сиеста), но перед самой гостиницей возник какой-то скудный бар, и там мы устроились, чтобы закусить. Заходили люди, все знакомые между собой, хлопали друг друга по плечам и животам, что-то горячо обсуждали -- вся эта картина живого и непосредственного города запомнилась лучше и полнее всего. Жизнь всегда запоминается лучше и плотнее искусства.
Вечером была платная экскурсия "Ночной Рим". Проплывали строительные массы с историческими названиями и освещенные улицы, на которых перемешались старые воспоминания и новая жизнь. Рим -- за один день! Завтра поднимают чуть ли не в пять часов, и на уже привычном автобусе с шофером Антонио мы держим путь на Флоренцию.
Меня радует, что на места во втором ряду справа по ходу автобуса никто не покушается, признали за нами как постоянные.
28 июля, вторник. Рим уже за окном, но встать пришлось чуть ли не в пять часов. Дурное настроение скрасил только плотный завтрак в отеле. Переезд во Флоренцию.
Есть что-то гипнотическое в этом мелькании медленно меняющегося за окном пейзажа. Но Италия, конечно, горная страна. Как и весь Запад, здесь все давно распределено, обозначено, по мере сил ухожено. Абсолютно новое и современное лишь шоссе; деревушкам, стоящим то на склоне холма, то в низине -- по несколько сотен лет, в принципе, они обречены. Сельский уклад, со слов нашего гида, напоминает мне уклад где-нибудь в Дагестане или на Украине. Жители постепенно уходят в города, в деревне живут старики и пенсионеры, но на большие праздники, на Рождество все, как птицы, слетаются в родовые гнезда.
Как известно, сельскохозяйственный юг Италии живет хуже, промышленный север -- лучше. У деревушек и городков есть своя история, они так долго все стоят на одном месте, что обросли легендами. Где-то по дороге встретилась маленькая деревушка, которой, собственно, Италия обязана датой возникновения литературного языка, сменившего, как известно, вульгарную латынь. Гид рассказал нам об этом случае. Жители судились с каким-то аббатством, и впервые на суде были записаны ответы на вопросы адвокатов и судей на местном диалекте. Потом, уже много лет спустя, гениальный Данте пренебрег, ради итальянской литературы, латынью -- литературным языком его времени. Но прецедент был не за ним. Как плодотворны иногда бывают мстительные чувства! И кто бы помнил этих пап и обычных проходимцев той эпохи без Дантовой "Божественной комедии"?
После этого внезапно возникшего у меня соображения самый раз было бы начать описывать въезд во Флоренцию через какие-то увалы и горы, и внезапность, с которой вдруг закраснел над деревьями известный на весь мир купол "Базилики Санта Мария дель Фьоре", но пропустить ничего нельзя. Я ведь пользуюсь еще одним путеводителем, путеводителем на одном листике, который мне дали еще в московском турагентстве. По дороге остановка для дегустации вин и кондитерских изделий. Прежде чем описывать дегустацию, самое время поговорить о завтраках.
Все-таки у нас другая привычка: крепко есть с раннего утра. А потому почти после каждого легкого, с колбаской и ветчинкой в лучшем случае, завтрака, а порой и после булочки с маслом и чашки чая, я всегда чувствовал в желудке некоторое беспокойство. Как я уже знал по прежним поездкам, тотальная дегустация могла сослужить добрую службу. Туризм, как и туризм в Италии, это большой бизнес. Мой личный листок с описанием маршрута пестрит своеобразными оговорками -- то факультативная поездка в Пизу, то факультативная поездка в Сиену, то возникают мелкие уточнения в скобках об оплате билетов на катер, в музей и пр. Приехал ты, скажем, в Венецию, остановился километрах в сорока от города, так что в саму Венецию ты не поедешь только потому, что билеты на катер в стоимость не включены? Как я полагаю, дегустация -- это тоже в принципе для неофитов туризма прелестная принудиловка.
Итак, по дороге во Флоренцию наш автобус, больше похожий на лайнер океанского плавания, заезжает в некий торговый центр. Это довольно большое одноэтажное строение с раздвижными дверями, кондиционером и прилавками с сувенирами, едой и питьем. Необходимые уточнения: это еще всегда и "санитарная остановка" -- после двух, трех, а то и четырех часов беспрестанной езды турист всегда хочет, скажем деликатно, и "слить горючее" и что-нибудь перекусить. Большой зал, в котором выставлены вина, оливковое масло разных сортов, деликатесы, кое-что из сувениров и -- русскоговорящие продавцы. Есть уловка: туалет всегда расположен на выходе. Это надежда на завистливый и жадный человеческий взгляд. За границей всегда кажется, что без какого-нибудь замысловатого сувенира в Москве не проживешь. А в Москве постоит эта кружечка с картинками или кукла в пластмассовом футляре на подоконнике месяц, второй, а потом все подобное в мешок и на дачу: и выбросить жалко, и самому ни к чему. Одно из главных правил путешествий: бойтесь сувениров. Самое неповторимое -- это собственные впечатления.
Каждый автобус с туристами персонал подобного торгового центра встречает как родных. Каждому вручается листовка на языке его страны, что эта самая листовка дает ему право на 10- или 5-процентную скидку. А интересно, какие еще посетители бывают здесь, кроме туристов? Туристу ведь еще и не хочется тратить время на магазины, если он не приезжает специально на шопинг. Поэтому лучше всего именно здесь с наценкой, но якобы со скидкой, продать ему "подарочный" пакет макарон или бутылку вина "Слезы Христовы". Какая пошлость для христианской страны само название. Наши дамы, как и дамы всего мира, естественно, безумствуют. Потом они будут мучиться с внезапно потяжелевшими чемоданами, потом оливковое масло непременно "первого холодного отжима" зальет им чемодан с нарядами, но дело сделано -- евро и другая валюта, в ощущении скидок и таможенных послаблений для туристов, летит, как пух от уст Эола. Но мы-то, мы-то с С. П., пользуясь заостренными палочками, чего только здесь не попробовали: и разные колбаски, и сыры, и конфеты, и сыр с перцем, даже попробовали некие итальянские крепкие и менее крепкие спиртные напитки. Это была добродушная месть туриста вечно торжествующему торговому лукавству.
Наконец в буднично итальянском пейзаже показалась Флоренция. Здесь каждого ждет некоторое удивление. Почему не поменялась консистенция воздуха, почему так же светит солнце, ведь это же Флоренция, город мечты и мифов. Точно такое же чувство я испытал, когда впервые приехал в Иерусалим. Тем не менее автобус довольно бойко пробирается к центру, и пока это все обычный город, не такой большой, как Рим, скорее как Калуга, но все же чувство предвкушения чего-то необычного и загадочного, прилив сил, несмотря на жару, охватывает тебя. Да и вообще, не слишком ли много для человека, взрослевшего в сталинское время: уже и Помпеи, и Неаполь, и Рим, а вот теперь и Флоренция!
На следующий день утром я увидел реку с поразительной гладью и знаменитым мостом. Под мостом буднично и привычно, оставляя от весел небольшие, тут же рассасывающиеся завихрения, скользила академическая лодка-одиночка.
От места, где остановился автобус, -- в центре почти никакого автомобильного движения, все отдано туристам, -- почти бегом за нашим гидом по довольно обычным уличкам. Флоренция -- не столица, хотя, кажется, некоторое время, после воссоединения Италии, ею была. Магазины, перекрестки, люди явно не прогуливающиеся, а куда-то спешащие -- так город и запомнится, до его центра, до его сердца -- собора. Собственно, мой взгляд сначала наткнулся на знаменитый Баптистерий, скорее помню его многоугольную форму и знаменитые двери Гиберти, копия которых выставлена в Эрмитаже. Тут же произошла наша передача "русскоговорящему гиду". На этот раз это молодая яркая женщина, как и предыдущие итальянки, отлично разговаривающая на русском. Невольно вспомнил и массу итальянских девушек, приезжавших к нам в Лит на стажировку, и вспомнил профессора Никулеску, курировавшую итальянок. Жива ли? Последние сведения, что я о ней имел -- преподает в Венеции. Это при том, что я не люблю людей, оставивших родину.
Все началось с площади перед собором. Тут же опять, как и в Иерусалиме, меня поразил масштаб. Мне всегда казалось, что памятники мирового значения, должны быть окружены каким-то особым пространством, на которое распространяется свечение, исходящее от них. А тут все буквально, как и в Иерусалиме -- рядом: легендарный баптистерий, посвященный Иоанну Крестителю, и легендарный собор Санта-Мария дель Фьоре, Дуомо. Впервые здесь же я увидел и необыкновенный декор зданий. И собор, и Баптистерий облицованы мрамором -- белый и зеленый мрамор, чередование пластин. Это напоминает небольшие пестрые шкатулки, которые русские умельцы делали из уральского камня. Здесь поражает и смелость декора, и невероятность размеров. Камень -- зеленый и белый мрамор -- местный, Тоскана.
В принципе, я благодарен судьбе и удивительной настойчивости С. П., вовлекшего меня в это путешествие, но должен признаться, я ничего как следует не рассмотрел. Все эти знаменитые здания, интерьеры, скульптуры и картины требуют медленного обзора, незагроможденного сознания, чувственного вхождения в чужой мир. Все слилось невероятной лентой впечатлений, где трудно разделить отдельные фрагменты и сюжеты, но я прикоснулся. Почти все здесь вызывает восхищение. Но главное, не читать сразу же, покинув памятное место, путеводителя. Это оставит неизъяснимое чувство грусти от собственного невежества и просчетов удачи.
Возле фонтана на площади Синьории, оказывается, есть плита, которой помечено место, где сожгли Савонаролу. Не обличай! Но -- я ее не увидел. Подобные места просто разжигают мое воображение. Все-таки это было! А в Риме на Форуме показывают, оказывается, место, где было сожжено тело Юлия Цезаря.
На несколько минут вся наша группа останавливается возле дверей Гиберти. Женщина-экскурсовод рассказывет сначала об этом шедевре, а потом о соборе и о его фасаде. Собственно, с этих дверей очень давно я и начинал, когда впервые читал книгу знаменитого искусствоведа моего времени М. В. Алпатова. Вот теперь можно понять, почему это кованое и шлифованное литье называют гениальным. Это ведь не просто переведенные в металл готовые сюжеты, эти сюжеты сначала появились в сознании художника. Вход в Баптистерий -- платный, и здесь внутри мозаика в византийском стиле, но я уже решил, что пока обойдусь без этих чудес, надо сосредоточиться на главном.
Но не обойдусь без напоминания себе, что это все же римская постройка, превращенная потом в христианский собор. Вот так на плечах другой цивилизации и другой истории возникла история новая. Мы же в свое время старый фундамент собора превратили в бассейн. Конечно, я имею в виду Храм Христа Спасителя. Вместе с этим обрушили и память огромного пласта людей, которые в этом соборе венчались, отпевали своих близких, были крещены. Эта же, когда-то римская постройка в центре города, тоже, наверное, была каким-то языческим храмом. А потом почти до половины двенадцатого века служила кафедральным собором города. В нем, как известно, был окрещен и Данте.
Почти возле этих самых знаменитых дверей, которые недаром Микеланджело назвал "райскими", пела какую-то оперную знакомую арию молодая девушка в легком длинном платье. В ее белую из соломки шляпу с васильками туристы бросали мелкие монеты. Ее история, прошлое и будущее навсегда для меня останутся загадкой, но в памяти она сохранится.
Поразила удивительная близость одного мирового шедевра к другому. В свое время такая компактность преданий и священной истории меня поразила, как я об этом уже написал, в Иерусалиме. Оказалось, что Голгофа, пещера, в которой упокоили тело Иисуса, да и Масленичная гора -- все это рядом. Также почти без разрядки баптистерий, как подосиновик под елкой, стоит рядом с собором.
Всех историй и легенд, рассказанных и не рассказанных, наверное, хватило бы, чтобы сочинить что-то подобное, а может быть, и более величественное, чем сочинения Виктора Гюго о кафедральном соборе Парижа. Для меня здесь важным были не грандиозные размеры собора, вмещавшие в свои стены до 30 тысяч человек, не невероятный купол, словно чуть примятый с боков, как кардинальская шапка, а то, что деньги на завершение отделки здания дали наши Демидовы. Вот откуда их княжеское достоинство -- Сан-Донато. Что касается самого купола и технологии его изготовления, то об этом я знаю из прекрасных передач телевидения. Но что смотреть на все это невероятное творение без религиозного чувства!
После осмотра дверей Гиберти состоялась и экскурсия в сам собор. Здесь невероятная жара улицы сменилась ощущением райской и блаженной прохлады; сесть бы, расслабиться и предаться медленному созерцанию. Все мельком и бегом и бегом по основным достопримечательностям и признанным туристским аттракционам. Сначала размеры, здесь, как и в Риме, на полу находятся своеобразные мерки, помогающие понять величие здания. Первое по величине, второе по размеру в Европе, третье... Как всегда, потрясает сам замысел, и начинаешь фантазировать, как же все это было претворено в жизнь и построено? Сколько же здесь было пролито пота и исковеркано молодой силы? Время, когда собственное городское ли или личностное величие поверялось размером городской башни или собора. Из ряда цифр, которые никто и никогда не запомнит, удерживаю в памяти лишь одну: собор может вместить в себя 30 тысяч человек. Почти как современный стадион. Все время в голове крутится один и тот же вопрос: как эти теперь уже древние для нас люди могли начинать грандиозную стройку, определенно зная, что никогда не увидят ее завершенной? Строительство шло чуть ли не полтора века, а окончательное завершение, когда на собор надели зелено-белую рубашку, состоялось уже чуть ли не в наши дни. То-то собор кажется мне не только грандиозным, но еще и веселеньким. Микеланджело и Челлини такой отделки собора не видели. Да и сама идея, когда в нишах переднего фасада стали -- побольше, в виде полных фигур, святые, а чуть повыше них, но поменьше, в виде бюстов -- великие художники прошлого. Мысль эта принадлежит, конечно, нашему времени.
Огромный купол, разукрашенный внутри, как никогда в российском храме, чередой ярких библейских сюжетов, но здесь -- это сцены Страшного суда. Замечательные часы, соответствующие представлению о времени и его счету тех дней, стрелка здесь идет в обратном направлении. Это нам только кажется, что мир неизменен и неколебим в своих привычках. Каждое свое открытие о мире человечество вырывало с трудом. Я уже знал, где-то вычитал, что во Флоренции существует музей истории науки, где можно увидеть линзы и астрономически инструменты, которыми пользовался Галилео Галилей. Я, правда, уже знал, что увидеть этот музей с магическими предметами и приборами, преобразующими время, мне не удастся.
На площади возле собора в маленькой забегаловочке мы с С. П. съели по замечательному итальянскому бутерброду -- белый хлеб с сыром, помидором и ветчиной и почти ювелирную порцию холодного арбуза. Цены здесь привольные, а я хорошо запомнил совет нашего постоянного гида Яники, данный еще в Риме -- хотя это было только вчера, но так приятно написать в Риме, -- не переводите, не пересчитывайте цены на русские деньги. И не переводим, тратим напропалую.
Дворец Синьории я впервые увидел в учебнике по истории Средних веков, по которому я учился, кажется, в пятом классе. Это было, видимо, сразу же после окончания войны. Сколько полезного я узнал из этой книги и сколько картинок из нее вдохновили меня потом на какие-то рассуждения. Тогда трудно было понять, что означают гвельфы и гибеллины, так же как и республикан-ский строй в эпоху Средневековья, когда есть богатые -- они все враги и бедные -- они "наши". Башня у мальчиков всегда вызывала чувство восхищения. Но после того как ты видел пирамиды и Эмпайр Стейтс Билдинг, здание Синьории все же поражает подлинным, каким-то насупленным величием и жестокостью.
Конечно, страстно хотелось, нарушая весь наш выверенный туристский ритуал -- лишь самое главное! -- заглянуть в Синьорию, так сказать, в центр всех флорентийских интриг и историй. Но я уже хорошо знал, что запоминаются не экспонаты, а нечто возникшее внутри тебя, какие-то чувства и переживания, возникающие не в спешке в твоей праздной внимающей душе.
У входа в здание Синьории "Давид" Микеланджело. Конечно, не подлинник, а высокоточная копия. Я почему-то думал, что с Давидом я встречусь где-то в центре площади. Оригинал -- под крышей в одном из флорентийских музеев. Другую копию, до складочки, я знаю по Музею им. А. С. Пушкина на Волхонке. Специально на Давида почти не смотрю, если возникнет когда-нибудь возможность, то, может быть, увижу и подлинник, выставленный в Академии. Здесь трудно ожидать какого-то нового качества. Разве только игру солнца на п о д л и н н о м мраморе. Но вот тут же на площади, в галерее, под ее арками, бронзовый "Персей" Бенвенуто Челлини, хвастающий головой Медузы. Тут и становится ясно, чем шедевры отличаются от их копий! Главное, физиологически, на уровне владевшей в этот момент художником страсти уловить, чем был вдохновлен тогда художник. Какие соревнования не на жизнь, а на смерть шли между ними и обстоятельствами! Я уже писал, что когда в один из длительных проездов на автобусе по Риму увидел замок Святого Ангела, мавзолей одного из римских императоров, превращенный в крепость, то подумал не о папах, которые периодически отсиживались за этими стенами, а сразу вспомнил молодого гения Челлини. Вот только с таким характером и создают шедевры, чтобы остаться на века. Вот и новый отрывочек из воспоминаний скульптора и ювелира, но это уже московская вставка. Здесь история создания, несколько отличная от историй благополучных и массовых промышленных отливок деталей к памятнику Петру, парящему в штанах Колумба над центром Москвы. К моменту, когда огромный тигль, построенный в собственном в доме, разгорелся, сам художник, руководивший всеми работами, практически потерял сознание. В критический момент его подняли с постели.
"Я тотчас же пошел взглянуть на горн и увидел, что металл весь сгустился, и, что называется, получилось тесто. Я сказал двум подручным, чтобы сходили насупротив, в дом к Капретте, мяснику, за кучей дров из молодых дубков, которые были сухи уже больше года, каковые дрова мадонна Джиневра, жена сказанного Капетты, мне предлагала; и когда пришли первые охапки, я начал наполнять зольник. И так как дуб этого рода дает самый сильный огонь, чем все другие роды дров, ибо применяются дрова ольховые или сосновые для плавки, для пушек, потому что это огонь мягкий, так вот когда это тесто начало чувствовать этот ужасный огонь, оно начало светлеть и засверкало. С другой стороны, я торопил желоба, а других послал на крышу тушить пожар, каковой из-за пущей силы этого огня начался еще пуще; а со стороны огорода я велел водрузить всякие доски и другие ковры и полотнища, которые защищали меня от воды".
Судя по этим описаниям, волшебный Персей создавался еще и в атмосфере преодоления обстоятельств и предельного риска. Мы недаром говорим о титанах возрождения.
"После того как я исправил все эти великие неистовства, я превеликим голосом говорил то тому, то этому: "Неси сюда, убери там!" Так что, увидав, что сказанное тесто начинает разжижаться, весь этот народ с такой охотой мне повиновался, что всякий делал за троих. Тогда я велел взять полсвинки олова, каковая весила около шестидесяти фунтов, и бросил ее на тесто в горне, каковое при остальной подмоге и дровами, и размешиванием то железами, то шестами, через небольшой промежуток времени оно стало жидким. И когда я увидел, что воскресил мертвого вопреки ожиданию всех этих невежд, ко мне вернулась такая сила, что я уже не замечал, есть ли у меня еще лихорадка или страх смерти. Вдруг слышится грохот с превеликим сиянием огня, так что казалось прямо-таки, будто молния образовалась тут же в нашем присутствии; из-за какового необычного ужасающего страха всякий растерялся, и я больше других. Когда прошел этот великий грохот и блеск, мы начали снова смотреть друг другу в лицо; и, увидав, что крышка горна треснула и поднялась таким образом, что бронза выливалась, я тотчас же велел открыть отверстия моей формы и в то же самое время велел ударить по обеим втулкам. И увидав, что металл не бежит с той быстротой, как обычно, сообразив, что причина, вероятно, потому, что выгорела примесь благодаря этому страшному огню, я велел взять все мои оловянные блюда, и чашки, и тарелки, каковых было около двухсот, и одну за другой я их ставил перед моими желобами, а часть их велел бросить в горн; так что, когда всякий увидел, что моя бронза отлично сделалась жидкой и что моя форма наполняется, все усердно и весело мне помогали и повиновались, а я-то здесь, то там приказывал, помогал и говорил: "О боже, ты, который твоим безмерным могуществом воскрес из мертвых и во славе взошел на небеса"; так что вдруг моя форма наполнилась; ввиду чего я опустился на колени и всем сердцем возблагодарил Бога..."
Богатейшие интерьеры самой Сеньории с покоями пап и комнатами других исторических лиц остаются, как они и были, внутри. С меня и так достаточно, случилось самое дорогое: ожил рисунок из школьной книжки. Замечательный и быстроногий гид старательно ведет нас дальше вглубь кварталов -- это сначала подлинное место, где дом стоял, а потом и восстановленный дом Данте. Дом как дом со всеми признаками ложной старины, возможной подлинностью являлась только сумрачность маленькой площади. Легенду о том, что Данте любил сидеть напротив строившегося собора и часами наблюдал, как медленно творится там работа, я уже слышал давно. Легенды любят великих, а подделки меня не очень интересовали. Я приметил где-то, совсем рядом, в тех же узеньких улочках сначала легкую будку, в которой торговали чем-то похожим на бутерброды, и запомнил, что гид рассказывала о некоем типичном флорентийском блюде, некоем флорентийском фаст-фуде прежних эпох -- вареный бычий рубец на куске хлеба. "Лампредотто" -- запомним это слово. Мне показалось, что это ближе к творцу "Божественной комедии", нежели каменный макет дома, где он проживал.
Остался еще один знаменитый флорентийский шедевр, без которого не могла обойтись обзорная экскурсия -- базилика Санта Кроче и большая площади перед нею. Идти по жаре пришлось довольно долго мимо средневековых и новых зданий. В одном месте экскурсовод показала, что улица искривляется почти по правильной дуге -- это чуть ли не античный цирк. Что бы мы ни говорили, а римские легионеры со своим образцовым порядком всегда были первыми. Базилика в свое время располагалась на окраине за вторым городским кольцом. В Средние века, когда не было телевидения с его индивидуальным подходом к каждому и в каждом доме, политическая жизнь кипела на площадях -- именно здесь, на папертях храмов, говорили и обличали ораторы. Один из таких, -- Савонарола -- знаменитый на весь свет, в конце концов, договорился. Это в наше время можно по телеящику говорить и врать бог знает чего. Вот если бы на Красной площади, на Лобном месте, где когда-то казнили Степана Разина, организовать маленький костерок для сожжения лжецов от политики и литературы! Предварительный список кандидатов у меня есть.
У базилики поразительный фасад, правда, в тех же, уже знакомых чередованиях зеленого и белого мрамора. Гид перечислила великих людей, великих флорентинцев, которые нашли здесь последнее место своего упокоения. Когда дошло до Микеланджело, я понял, что уехать из Флоренции не смогу, пока не побываю в этом храме. Значит, сегодня первая разведка. Вход в базилику платный, но мы за ценой не постоим.
Есть время немножко оглядеться. Прямоугольная площадь со старыми домами по ее краям. Это просто поразительно: существуют дома, по фасаду которых вьется и просвечивает еще чуть ли не средневековая фресковая живопись. Но ведь и в те времена существовали и большие художники, и малые, так же как сегодня писатели всех рангов, включая таких, которые просто гламурят досуг, заставляя несчастных людей быть приобщенными к жизни удачливых и богатых. Но в то время, когда жил Микеланджело, мороженое еще не существовало.
Экскурсия закончилась. Итальянцы не любят icecream, а любят отечественное. Здесь же на площади садимся на террасу в кафе и приступаем к мороженому и медленному вглядыванию в историческое пространство. Где-то здесь или поблизости стоит дом, в котором жил Достоевский.
Старый человек, как мальчишка, слизывает языком мороженое, растягивая наслаждение, и думает, что жизнь кончается, а как было бы хорошо, если бы хватило времени и денег, чтобы зимой, в сезон классической погоды неспешного и немассового туризма, еще раз приехать сюда. Хорошо бы снять под жилье что-нибудь подешевле, что-то вроде того, что англичане называют "bedand-breаkfast", т. е. койку и завтрак, и пожить здесь недельку, разглядывая и смакуя, как это мороженое, атмосферу истории и шедевры великого города. Глядя на совершеннейшие творения Бога, понимаешь, как никогда, что весь ты "в Его руцех". И еще, противореча самому себе, думаешь: если бы не перестройка, ничего подобного ты бы и не увидел. Конечно, демократизация общества хоть и медленно, но все же бы шла, однако для чего в России выращено столько художников?
Что у нас дальше по "малому" путеводителю от московской туристической фирмы? "Факультативное посещение Пизы с ассистентом". Ну, уж этим мы пренебрежем. Доверимся гиду и путеводителю, а они утверждают, что в свое время Пиза и ее падающая башня входили в империю Флоренции. Ах, счастливые времена, когда целый город, находящийся на побережье, можно было купить, как апельсин. Но, впрочем, чего хаять наше время? Здесь полстраны и половину ее богатства могут захватить ушлые люди, начинавшие с торговли медными браслетами.
К счастью, у нас обоих хватило разума не поехать на эту платную экскурсию. Башней пренебрегли, иногда мне казалось, что главная цель всей поездки -- это как можно дольше продержать туриста в автобусе: картинки, под убаюкивающее гудение гида, быстро меняются, все вместе, гостиница не удручена постояльцами, все это напоминает какой-то передвижной сеанс. В Пизе я тоже отчетливо все себе представляю: часовая прогулка, разговоры о центре тяжести, а главное -- Пиза в моем сознании никак не связана с литературой. Я люблю бродить только по старым воспоминаниям, по не увиденным картинкам.
Жара еще стоит и дышит в затылок и плечи, мы медленно возвращаемся на площадь Синьории по своим следам, вынюхивая и обсуждая каждый камешек. Наш дальнейший маршрут между площадью Синьории и Домом. Потом долго сидим на ступеньках лоджии Синьории, построенной во времена Великого герцогства и отсюда разглядывая фонтан "Нептун", гербы на неприступном фасаде, девяностометровую колокольню, и бок, поджаренный веками бок челлиниевского "Персея". Можно вертеть головой и переговариваться. Это единственная и неповторимая в мире точка обзора, когда перед глазами, куда ни повернись, будет шедевр. Кстати, почти за спиной справа знаменитая галерея Уффици. Как интересно Джамболонья добился такого удивительно чувственного эффекта в своем "Похищении сабинянок". Ах, эта чувственная трепещущая и сильная рука, лежащая на спине молодой похищаемой женщины! Умели это делать в XVI веке.
И все-таки главный гвоздь флорентийской программы впереди. О, лампредотто, мы нашли тебя, кощунственно ориентируясь на фальшивый дом Данте, стоящий, по преданию, там, где дом Данте в действительности стоял. Подлинность реликвий всегда вызывает массу вопросов. Молодой мясистый малый, -- у него в ассистентах числилась милая вьетнамка, -- разрезал большую булку, вынул из кипящего котелка рубец и начал резать его на разделочной доске. Он делает это так же, как московские таджики и азербайджанцы режут с двух рук и двумя ножами свою незабываемую шаурму. Потом это все поливается оливковым маслом с перцем и, возможно, какими-то пряностями, придающими еде необыкновенный вкус. С этим огромным "бутербродом", упакованным в полиэтиленовый конверт, мы садимся на первые попавшиеся мраморные ступеньки. Абсолютно -- профессорская еда!
А день уже клонится к закату. Встреча группы туристов, и тех, кто поехал смотреть косую башню, и тех, кто предпочел башне гастрономические изыски, и тех, кто бродил среди раскаленных лавок ювелиров по Понто Веккио или просто пил холодное пиво за столиком в открытом кафе -- встреча должна состояться у фонтана Нептуна, здесь же, на площади. Завтра с утра официальный час "шопинга", а потом "Свободное время. Факультативная экскурсия в Сиену с русскоговорящим гидом". Но день и впечатления еще не закончились.
Это автобус -- общий для всех, а гостиницы -- в зависимости от кошелька, в разных концах города. Я еще раз порадовался, что не умею чваниться и выдавать себя за не того, кто я есть. Я-то уж точно знаю, что ни при каких обстоятельствах, даже если бы жил в центре, я уже не вышел бы из дома. Количество все новых и новых наблюдений может и не перейти в качество. Все надо, включая впечатления, еще пережевывать. Так корова, возвращаясь в свой хлев с луга, долго мусолит свою жвачку. У меня, что бы ни случилось, вечером компьютер.
Наша гостиница не во Флоренции, а в крошечном провинциальном городке!
Косое солнце укладывает тени поперек дороги. Окраины любого большого города почти одинаковы, все влажнее и влажнее зелень за окнами автобуса. Я сразу скажу: в результате банальной экономии на гостинице получил невероятные впечатления. Через час езды, когда дорожные повороты остались позади и автобус, поднапрягшись, влез в гору, мы оказались в неповторимой маленькой долине. Как дрожащая капля ртути, мерцало озеро, а на его берегу стоял дом. Подобное сочетание цивилизованных удобств и нетронутой природы я видел только в Японии. Значит, подумалось, завтра, когда начнем садиться в автобус, будет неповторимой прелести утро. Горы, свежесть озера, медленно выплывающие из тумана утки. Но было и еще два впечатления по дороге. Это далеко не международный аэропорт Флоренции, когда почти с поля, как комары, взлетали и чертили над дорогой свои курсы маленькие самолетики. А почти сразу же за аэродромом -- такого я никогда не видел -- километров на десять поляv питомников декоративных деревьев. В горшках стояли пальмы, декоративный кустарник, небольшие деревья -- как же много того, что растет, ветвится, цветет и украшает жизнь! На Калужском шоссе, по которому я из Москвы езжу к себе на дачу под Малый Ярославец, тоже есть небольшой питомничек, но совершенно не те масштабы и, видимо, цены. Русский оборотистый человек -- это чело-век особый, он никогда не начнет дела, не прикинув собственного дохода в двести процентов. Италия -- удивительная страна. Здесь жизнь хочет течь не только в своих заботах, трудностях кризиса, забастовках, коррупции, всего, что и у нас, но еще и жить -- назову это так -- подлинно и красиво, т. е. с цветами, зеленью на балконе, с новым деревцем в саду. Опыт показал, что красота с течением времени начинает стоить дорого и может стать фундаментом самой жизни. Господи, когда же поймут это в России!
29 июля, среда. Завтрак в отеле не радовал своим обилием. Снова дорога в город мимо плантаций с молодыми деревьями и рассадой, мимо аэропорта. В центре, почти возле вокзала, нас высадили. Кто по магазинам и ювелирным лавкам, а кто по музеям. Почти бессмысленно описывать и церковь Санта-Мария Новелла -- это мне не по соплям. Она у самого вокзала, и перед ней огромная площадь. Естественно, я заглядываю в путеводитель и обнаруживаю, что площади здесь возникали не потому, что негде было торговать фруктами, овощами и сеном, а скорее потому, что это были своеобразные пропагандистские полигоны. Возле Санта Кроче, на площади, где мы были вчера, народ просвещали францисканцы, а здесь, на другом конце города, свою политическую линию вели доминиканцы. Это было как бы два разных враждующих меду собой телевизионных канала. Каждый пропагандировал что-то, но, видимо, важное. Между прочим, -- об этом тоже в путеводителе: во вчерашнем монастыре Санта-Кроче была знаменитая, лучшая в то время школа теологов. Из этой школы вышли несколько пап, и в ней еще учился Данте. Это еще одно доказательство, которое я в Москве обязательно приведу своим студентам: знания литературе никогда не мешали.
Сам храм, огромная церковь Санта-Мария Новелла сознание зацепило мало. Билеты были платные и не очень, по московским меркам, дешевые. Я только помню, как вглядывался в неяркие фрески, начертанные рукою Джотто. Мне казалось, что это надо все впитать в себя и сделать своим, но впечатлений было слишком много, как в карточной игре: одни козыри сменялись другими, сознание искрило, но не глубоко, не цепляло. Если бы была молодость с ее густым взглядом и верной, на всю жизнь памятью! Оторопь брала, какой ряд знаменитых художников работал здесь, но если ты искусство не пропускаешь, как зритель, через собственное сердце и воображение, все довольно быстро уходит -- остается лишь знанием. Художественные альбомы и репродукции изобретены для того, чтобы или лишь ознако-миться, или лишь для того, чтобы вспомнить уже пережитое. Но запал в память такой факт: ряд старинных фресок по совету теоретика и историка искусства, никогда не бывшего великим художником -- Вазари, были замазаны как устаревшие. Если бы теоретики советовали меньше! И спасибо С. П., читающему и говорящему чуть ли не на всех языках.
Каждый большой флорентийский храм -- это еще и ряд фамильных усыпальниц. Знатные фамилии для вечного упокоения строили в храмах свои капеллы. Здесь, во Флоренции, самые громкие имена, известные по "Божественной комедии" Данте, энциклопедиям или из истории банковского дела. Положение, обычное для всего мира, кроме России, когда крупная буржуазия становится национальной элитой. Наши все еще не наелись деньгами. Занимательно то, что в одной из капелл храма в цикле об Иоанне Крестителе великий живописец Гирландайо изобразил современную ему флорентийскую знать в одеждах эпохи. Все как-то совпало, но мне трудно представить себе в таких же ролях исторических статистов наше правительство или нашу буржуазию. Зритель наверняка подумает что-то другое, что это просто сходка криминальных авторитетов.
До поездки в Сиену -- тут мы дружно решились на расходы -- в наших планах, кроме еще одного захода в сытную область лампредотто, было еще и посещение Санто-Кроче. Я не мог уехать из Флоренции, куда я, может быть, никогда уже и не попаду, не походив по плитам, под которыми похоронены крупнейшие гении Италии и мира. Дошли тем же маршрутом, через центр города, мимо палаццо Веккио, каким шли вчера. В соборе шел ремонт, что-то было закрыто или занавешено полиэтиленовыми пленками. Это не было Сен-Дени в Париже, где сразу становилось ясно, кто и где похоронен. Но там практически был музей, а здесь действующий храм. В этом смысле наши кладбища ближе и скорее доносят дуновение великих жизней до живых. Так же как и в Риме, когда я глядел в Пантеоне на мраморное место захоронения Рафаэля, ничего у меня внутри не шелохнулось, и здесь сердце не отозвалось на призывы разума. Может быть, не хватает земли, травы, цветка, растущего, казалось бы, прямо из сердца. Луврские "Рабы" Микеланджело -- это для меня послание великого мастера, а здесь он молчал. Великие покойники молчали и не хотели вести свой диалог с москвичом. Сам придумывать ничего не стану, перепечатаю для полноты картины фрагмент из путеводителя, изданного в этом году издательством "Эксмо".
"Первым надгробием, которое вы увидите, будет памятник Микеланджело работы Вазари 1570 (тело скульптора перенесли сюда из Рима через 10 лет после смерти). Рядом с ним расположились надгробия Данте (пустующее, ведь поэта погребли в изгнании, в Равенне) и Макиавелли. Далее, за позолоченным барельефом Донателло -- надгробье оперного композитора Россини. В центре памятника Леонардо Бруни Бернардо Росселини изобразил человека, что было ярким новшеством для раннего Возрождения. И что неожиданно, тут находится надгробие Михаила Огинского (создателя известного полонеза)".
Пожалуй, есть смысл пропустить те, может быть и интересные для меня детали, но которых множество, и соединяя которые все равно не получить целое, как от города, так и от собственных впечатлений. Мы с С. П. ходили по Флоренции, рассматривали церкви, дома и витрины, я заснул, сев на минуточку отдохнуть в прохладе собора Санта-Мария дель Фьоре, а потом проснулся, и было также многое другое. Уже стало ясно, что мы взглянули на город только в щелочку, и сколько бы мы не топтали свои подошвы, новых впечатлений не получишь. На этой дороге все замылено, а та бедекеровская скорость, с которой мы ходим по городу, а еще я хочу при этом что-то и сформулировать, делает это абсолютно невозможным. Но сегодня еще предстоит путешествие в Сиену и экскурсия в знаменитую галерею Уффици.
Какое счастье, что в Италии все практически рядом. Но меня уже не хватает на долгие описания. Ну что Сиена? Это почти такой же городок, как Пенне, в котором я был осенью -- средневековый город, выросший на неприступной скале и так, к счастью, и не поменявший свою древнюю архитектуру на современную. Я видел об этом городе, в котором два раза в год устраиваются конные скачки вокруг центральной площади, телевизионный фильм. Я это уже видел и теперь не могу этого вообразить, какая жалость! Воображение, когда в основе его реальность, всегда богаче действительности. Приятно побродить по узким уличкам между домами, от которых тянет средневековой прохладой. Ведь в свое время город спуску не давал даже Флоренции и тоже была республикой. Есть все же наслаждение, притворившись раскованным западным туристом, на этой площади полежать, покусывая мороженое. О, если б навеки так было! Как все же функциональны были эти древние градостроители! Вечером, после крикливой жары и шума рынка, все отходы, грязь и капустные листья, и конский навоз, и превратившуюся в труху солому, все остатки дневного средневекового торжища можно было одним махом смыть вниз: площадь как наклонная воронка. Не боролись за чистоту и порядок, а сопротивлялись холере и дизентерии. Теперь здесь лежат, распластавшись в послеобеденной неге, туристы. Ничего не поделаешь, в Средние века -- самая большая площадь Европы, а ныне -- самая уютная. Без понятия "самый", "самая" современный турист не обходится, вот вектор его наблюдений. Все улицы города вливаются в эту "самую". В окнах средневековых домов, окружающих площадь, жизнь не так уж сильно отличающая от давней -- горшки с цветами, клетки с птицами, вывешенное бельишко. Туристы -- это дворянство на час или на два, здесь им кажется, что именно они господа жизни, а вернутся из поездки -- всех ждет кризис. Но все же два поразительных собственных "кадра" я выхватил из сонма общих впечатлений. Руины всегда производят впечатление собственной таинственной жизни. Тайну ли своего разрушения или секрет грядущего возрождения? В первую очередь это покинутый, уже за городскими стенами через лощину монастырь. Его хорошо видно из города. Какая там шла жизнь, и почему никто не пришел на смену? Что с монастырем станет через двадцать или тридцать лет? Мы проходили время с МТС и картофелехранилищами в наших церквях. А что здесь? Откроют ли молодежный лагерь или боулинг-клуб? И вторые поразительные развалины -- это начавшаяся еще в Средние века стройка нового городского собора. Размах и инженерная удаль, как в Древнем Египте. Это так же величественно и волнует воображение, как скелет динозавра в музее Естественной истории в Нью-Йорке. Динозавр, вставший на задние лапы. Если бы планы удались, он был бы самым большим в Италии. Незаконченная постройка поражает воображение. Но нас, русских, и этим не удивишь. В 1943-м году, мальчиком, я видел, как разбирали металлические конструкции Дворца Советов. И Екатерина Великая тоже в Москве собиралась построить совершенно невероятный собор, уже сговорилась с Баженовым, снесли кварталы возле Кремля, а построили только один павильон, в котором сейчас Военная, на берегу Москва-реки, академия. Там учился мой племянник Валерий.
30 июля, четверг. Завтрак в отеле. Раненько мы поднялись, прощайте, утки и сонное утреннее озеро. Переезд в Лидо де Езоло означает, что мы уже будем в Венеции. Вот и еще я поставил для себя отметку: я там был. Все-таки у меня психология советского человека, какое счастье, что довелось! Разве даже в юности и зрелые годы, когда я довольно много ездил по свету, разе тогда предполагал, что увижу столько! Сейчас я корю себя и обстоятельства, что обо всем пишу так поверхностно и ничтожно. В мои записки не помещаются даже две экскурсии: одна в галерею Уффици, где, словно осуществленные миражи, вставали знаменитые портреты, картины и скульптуры. Это экскурсия, как и предполагалось -- плановая, а вторая -- наше самостоятельное путешествие в галерею Питти. Там тоже произведения из мира грез и альбомов, которые выдавали в Ленинке только в отделе редких книг. Все, оказывается, существовало в действительности, написанное на холсте и липовой либо кипарисовой доске. Среди залов дворца Питти показывают еще и королевские покои, то, о чем очень метко сказа-ли Ильф и Петров -- "как люди жили!" Чуть запыленная роскошь утомляет. Но несколько портретов будут теперь вечно стоять у меня перед глазами: Тициан, портрет неизвестного, предположительно это герцог Норфолк, и косоглазый кардинал, но это из Уффици. Да еще, конечно, внутренний двор дворца, сотворенный будто бы для жизни гигантов. Но это, пожалуй, и все, что я не лукавя хотел бы отобрать из своих мимолетных впечатлений и записать. Перечисления -- это уже достояние каталогов.
Мое воображение волнует еще и огромный, свыше километра, коридор, который был проложен Вазари над крышами домов из Синьории во дворец Питти, чтобы Медичи могли без опаски ходить из "дома", где они стали со временем жить, отобрав дворец у бывших владельцев, до места работы в Синьории. Средние века, кинжалы, враги, наемные убийцы. Коридор проходит даже над знаменитым мостом Порто Веккио, где сейчас и уже много веков торгуют золотом и драгоценностями. Здесь сейчас, в коридоре, висят картины и портреты, на которых вообще-то и специализируется Уффици. В галерее есть даже портрет Петра Первого, который побывал здесь. Но в коридор можно попасть только по специальному разрешению и по специальной записи. Это теперь у меня вполне реальная мечта. Все остальное в следующий раз.
По дороге посещение Болоньи с ассистентом.
Пробыли в городе только час, но все запомнилось в основном подлинностью былого. Две башни, одна над другой, бесконечные крытые галереи на центральной улице. Гигантская площадь перед собором. Здесь же памятник папе Григорию -- вот это был реформатор, ввел новое счисление -- григорианский календарь.
Размещение в отеле "Коломбо".
31июля, пятница. Утро напоминало начало решительной битвы. Сегодня не только завершающий день нашего путешествия по Италии, но и ее, как говорится, жемчужина, легендарная Венеция. Она будет подана на блюде. Завтрак в отеле воспринимался как заправка танков перед атакой. Все те же наши соотечественники в ресторане внизу -- молдаване, чай, кофе, что же еще давали на завтрак? Все прошло как-то в тумане, у молдаван понимающие и сочувствующе лица -- это они уже видели, механически жующие люди, мысли которых уже где-то в других местах. После экскурсии в Венецию группа окончательно рассыпается. Некоторые из наших новых знакомых должны пересесть на другие автобусы, здесь фирма все блестяще координирует, и уехать в другие регионы на отдых на Лигурийское или Адриатическое побережье, на французскую Ривьеру или, зацепив еще один или два легендарных города Милан или Геную, улететь на родину. Мы с С. П. улетаем завтра, во второй половине дня.
У дверей отеля снова наш автобус, потом мы долго едем по низкой, как бы прогибающейся под блеском солнца равнине. Здесь все уплотнено и функционально, кажется, что даже заросли камыша, которые встречаются вдоль каналов, заранее предусмотрены и специально выращены декораторами. Низкие поля, широченные дороги, указатели в сторону аэропортов. На горизонте иногда в туманном мареве появляется море. Ощущение явления чуда. Наконец мы останавливаемся, протиснувшись через какие-то портовые технические закоулки у бесконечных причалов. Здесь понимаешь, что город не только роскошнее декорации, выстроенные, чтобы своим величием потрошить карманы туристов всего мира, но и крупнейший на Средиземном море порт. Мельком замечаю, что из барж в катера переваливаются продукты повсе-дневного спроса -- ящики и упаковки пива, стиральные порошки. Может быть, хотят выстирать море? Здесь надо пересаживаться на катер -- Венеция на другом берегу лагуны. Естественно, этот водный "трансфер" в тур не включен, здесь требуется особая доплата, но какие деньги и какая экономия, когда вот она, красавица, рядом, ее присутствие уже ощущается в серой утренней волне! Еще раз бросаю взгляд на низкое пространство с маревом душных берегов вдали. Где-то там, в горизонтах, на ходу фантазирую: и остров Лидо с его знаменитыми отелями, и остров Сан-Микеле с легендарным кладбищем, где покоятся Бродский, Дягилев и Игорь Стравинский, знаменитые изгнанники. Этого я не увижу, я уже точно это знаю, но разве думать о великих покойниках не значит уже вести с ними диалог? Катерок, который нам подали, не похож на тот пароходик -vaporetto, на котором профессор и композитор Ашенбах ехал в Венецию. Время, вперед! Не хватает только морячков, на которых останавливается профессорский взор. Венеция появляется медленно, будто всплывает из-под линии горизонта, как мировой мираж, все детали которого хорошо известны, но который каждый раз ожидаешь, как чудо. Взор здесь воспален и глаз жаден, сначала удержать, а потом и запомнить легендарный профиль величественной панорамы, разворачивающейся перед тобой и в сужающемся пространстве протоки. Вдалеке мерцает как драгоценный камень в перстне приземистое здание собора Святого Марка -- домовая церквь дожа.
Эта картинка, так же как и песня гида по поводу возникновения Венеции, хорошо известны. Я не стану говорить о том зуде, который охватил меня, когда я вспомнил о романе Хемингуэя "За рекой, в тени деревьев". Там тоже царственная Венеция. Скорее бы добраться до Москвы и всадить в этот текст пару чужих свидетельств! Старый, но на двадцать лет моложе меня американский полковник едет в холодную зимнюю Венецию, чтобы в лагуне пострелять уток. Он еще должен встретиться там с любимой девушкой. Хемингуэй в этом не самом удачном своем романе сентиментален, и не без ошибок вкуса. Роскошная венецианка из старой аристократии, графиня. Только что закончилась Первая мировая. Пока на подъезде полковник объясняет своему шоферу.
"Прямо перед нами Торчелло, -- показал полков-ник, -- Там жили люди, согнанные с материка вестго-тами. Они-то и построили вон ту церковь с квадратной башней. Когда-то тут жило тридцать тысяч человек; они построили церковь, чтобы почитать своего бога и воздавать ему хвалу. Потом, после того как ее построи-ли, устье реки Силе занесло илом, а может, сильное на-воднение погнало воду по новому руслу; всю эту землю, по которой мы сейчас ехали, затопило, расплодились москиты, и люди стали болеть малярией. Они мерли, как мухи. Тогда собрались старейшины и решили пе-реселиться в здоровую местность, которую можно обо-ронять с моря и куда вестготы, ломбардцы и прочие разбойники не смогут добраться, потому что у этих разбойников нет морских судов. А ребята из Торчелло все были отличными моряками. Вот они и разобрали свои дома, камни погрузили на барки, вроде той, ка-кую мы сейчас видели, и выстроили Венецию.
Он замолчал".
Прервем пока цитату и мы.
-- Вам не скучно это слушать, Джексон?
-- Нет, господин полковник. Я и понятия не имел, кто пришел сюда первый, как наши пионеры.
Что дальше? Описывать тысячу раз уже отмеченное и воспроизведенное -- неблагородная задача. Все мы по фильмам, по репродукциям, по описаниям в книгах, в конце концов, по собственным снам, до деталей помним основные "объекты" Венеции. В путешествия мы ездим, чтобы добыть "собственный компонент" из привычного материала. Добывание неповторимых эмоций, если можно так выразиться, из Палаццо дожей, из площади Святого Марка, из знаменитого собора. В каком-то смысле профессиональный турист -- это современный алхимик. Но, как и любой ученый, он всегда оценивает, что появляется в его реторте.
Современный турист -- это уже не молодая девушка с гувернанткой и Бедекером в руках или юный лорд со своим гувернером и его культурологическими разъяснениями. Здесь дамы со страстным желанием не только доложить подруге, что побывала в Риме и Венеции, но и привезти весомые доказательства своего заграничного вояжа. Современные кавалеры тоже не только любуются куполами, колоннами и анфиладами дворцовых залов, но и любят оттягиваться в барах и ресторанах. Именно поэтому в Венеции все не совсем просто.
Я приблизительно догадывался, по крайней мере, много читал, каким образом изготовляют "венецианское стекло", и полагал, что центр его по-прежнему на острове Мурано. Однако, мастерская замечательного и действительно уникального по красоте и обработке стекла оказалась почти в самом центре города, на набережной, почти там, куда пристал наш катер. Процедура обработки стекла хорошо и много раз была показана по телевизору, но мы-то знаем, что глаз и телевизионный объектив значительно отличаются по восприятию. Именно поэтому все смирились и с необходимостью тесниться в подвальчике возле горячих тиглей, и с просмотром увлекательной, но отработанной, как цирковой номер, процедурой изготовления каких-то стеклянных безделушек. Но подвальчик устроен так, что из него один ход -- через торговый зал. Ах, дамы, дамы... Исключительно для вас здесь все говорят по-русски, на витрине даже портрет Путина в дружеских объятьях Берлускони. Потом мне объяснили, что у туристов каждой национальной группы есть, оказывается, свой "причал", устроенный, правда, по общей схеме: выходи через торговый зал. Аттракцион показывают китайцам, японцам, англоговорящим и туристам из Южной Америки -- всем отдельно. Полагаю, что портреты в Китайской зоне другие, нежели в Южно-Американской или Китайско-Японской.
Собственно из магазина-мастерской мы делаем первые шаги по земле Венеции. Здесь, как и на Святой Земле, как и в Риме, все сжато в одном кулаке. Буквально два десятка шагов, и ты проходишь мимо церкви, где органистом долго служил Вивальди. А не здесь ли, кстати, развертывалось действие романа Жорж Санд "Консуэло"? Проверить! А оглянешься -- на той же набережной, но чуть подальше красный кирпич Арсенала -- здесь строился знаменитый Венецианский флот, в Средневековье контролировавший Средиземное море. Я почему-то опять вспомнил нечто телевизионное. Ежегодную выставку современного мирового искусства, которая проводится именно в бывшей цитадели венецианских вооруженных сил. Здесь всегда бывает много дурацких экспонатов. В городе самых знаменитых итальянских живописцев это всегда выдается за последнее достижение прекрасного. А в этом году наш авангард привез даже какую-то старую подводную лодку, разукрашенную дворовой живописью. Мне повезло, значительно позднее я увидел ее, жалкую и облупившуюся, пришвар-тованной где-то на Канале Гранде. Но пора уже снова разворачиваться и идти по назначенному недолгому пути к площади Святого Марка.
Толпа густая, как в ГУМе, но важно своим шагом промерить это небольшое пространство. Здесь несколько очередей -- одна в собор, другая на башню, третий поток устремляется в уличку, идущую вглубь площади. Так все в том же ГУМе в старые времена выстраивались очереди, если одновременно "давали" женские итальянские или чешские сапоги и пыжиковые шапки. Я вряд ли все это запомню, но мое воображение полно поразительными страницами романа Хемингуэя. Кстати, похоже, что и там низкая заболоченная долина, через которую мы ехали утром и по которой приехали в венецианский край вчера, это именно то место, где старый полковник стрелял своих уток.
Я уже писал, что в Италии замечательные, знающие и хорошо говорящие по-русски гиды. На этот раз была роскошная лет шестидесяти дама, видимо с русскими корнями вся в ярких шалях, пышных монисто и широких юбках. Ее речь было подчеркнуто архаичной и создавалось ощущение, что русская аристократка, всю жизнь проведшая в этом городе, знакомит с ним своих соотечественников. Не нанятый гид, а старая родственница. Ну что с них возьмешь, с этих невежественных новых или почти новых русских! Речь, похожая на сочную речь старых актрис Малого театра, полилась. Правда, здесь вскоре возник некий инцидент, говорящий о том, что под этим небом даже в русской даме начинает жить Анна Маньяни.
Итак, все надели свои наушники, дамы пристроили микрофон рядом со своими ожерельями, несколько прикрывающими загорелую шею, и пошли слова о голубом небе, гондолах, великой литературе, великих живописцах, осенних приливах. Человек вообще любит слушать уже знакомое. Но в какое-то мгновенье дама вдруг приостанавливается и, как коршун, чуть ли не позабыв о своих слушателях, впивается в другую даму неподалеку что-то нашептывающую тоже на русском языке небольшой группке людей. Оказывается, это некая небольшая туристическая компания с предприимчивой Украины привезла в Венецию своих девчат и хлопцев, и здесь они решились обойтись своими интеллектуальными силами, без гида. Все братья-славяне решили провести тихо, по-домашнему, особенно не тратясь на специалистов. Но не тут-то было -- на этой площади экскурсии мог вести только лицензированный гид! И вот теперь гид сражался за свое место работы, за свой хлеб, обещая, если дама в монисто не прекратит свою просветительскую деятельность, позвать полицейского. Я даже ожидал, что женщины схватятся: аристократка и представительница нового украинского бизнеса.
Но разве бытовые сцены не украшают и классическую живопись, и академическое течение экскурсии?
Ну что, с площадью покончено, все на месте: крылатые львы на столбах на набережной, башня с часами -- Кампанилла, которая обвалилась в 1902-м году и была возобновлена через десять лет. Сейчас на башню взбираются туристы, чтобы посмотреть на крыши города с "птичьего полета". За Кампаниллой -- огромная квадратная площадь, на одной стороне которой базилика Святого Марка а на другой -- здание, замыкающее ее, в котором жил Наполеон. Он, кстати, лишил Венецию ее последнего дожа. Довольно этой средневековщины! Но все-таки эта площадь чуть поменьше и не такая имперско-величественная, как Манежная площадь в Москве. (Естественно, до того, как ее обезобразили фигурки Церетели по периферии и лужковские нагромождения в центре.) Но здесь самый дорогой в Европе кофе. О ныряющих наглых голубях я не говорю -- это общее место. К сожалению, не удалось посмотреть и на наводнение, регулярно заливающее эту площадь, но это, как и голуби, легкая добыча телевидения.
Преимущество группового туризма заключается в том, что в Италии ты не становишься в общую толпу: в собор Святого Петра, в собор ли Святого Марка группы туристов из разных стран проходят вне очереди. Собор Святого Марка не самый большой в Венеции, но самый, наверное, экзотически и богато украшенный. Здесь хранятся мощи святого Марка, хитростью вывезенные венецианскими купцами из Константинополя, украли. Они положили мощи среди свиных туш, к которым мусульманам прикасаться было запрещено. Этой истории посвящен один из эпизодов огромных мозаик на фасаде собора. Мне подобное обретение святынь не близко. Обман "неверных" входил в систему нравственных ценностей. Венецианский же купец, одурачивший торговых партнеров, выглядит молодцом и героем! В этике двойная мораль, как успешная приживалка, существовала во все века. О сегодняшнем времени уже и не говорю. Но вот американский классик умел все описывать без уроков морали.
"-- Люди из Торчелло. Это были лихие ребята, и строили они хорошо, с большим вкусом. Они вышли из деревушки Каорле, там, выше по побережью, а во вре-мя нашествия вестготов к ним сбежалось все население окрестных городов и сел. И один парень, который во-зил оружие в Александрию, нашел там тело святого Марка и вывез его, спрятав под свиными тушами, что-бы мусульманские таможенники не нашли. Он тоже был из Торчелло. Этот парень привез тело в Венецию, и теперь святой Марк -- их покровитель, и они постро-или ему собор. Но к тому времени они уже торговали с далекими восточными странами, и архитектура у них стала, на мой взгляд, слишком византийской. Никогда они не строили лучше, чем в самом начале, в Торчел-ло. Вот оно, Торчелло.
-- А площадь Святого Марка -- это там, где много голубей и где стоит такой громадный собор, вроде ши-карного кинотеатра?
-- Вот именно, Джексон. Это вы точно подметили. Все ведь зависит от того, как на что посмотреть".
Все соборы и крупные здания Венеции отличаются тем, что стоят на сваях из лиственницы, которые привозились чуть ли не из России. Особенность этого дерева в том, что в соленой воде оно цементируется, что ли, превращаясь почти в камень.
Собор изнутри мерцает и лучится невероятной подлинностью. Здесь бы посидеть в тишине, поглазеть, попредставлять эти торжественные службы, на которые, кичась друг перед другом собственным богатством и одеждой жен, съезжалась вся городская знать, но общая тенденция всех подобных экскурсий скорее -- скорее набираем баллы в игре "я там был". Наша водительница-аристократка с присущей аристократическому принципу добросовестностью все время что-то говорила, пытаясь передать нам свои чувства, которые рождает в ней это мощное здание, но смыкания не происходит. Я только смутно понимаю, что стиль здесь ближе всего к расчетливой и душной византийской пышности. Среди прочего говорится, что при ведении русских групп здесь наложено какое-то интеллектуальное или религиозное эмбарго на полноту информации, о чем-то здесь помалкивают. Ладно, представим себе гордых венецианцев как персонажей из знаменитого фильма Эйзенштейна. Удастся ли, когда вернусь домой, посмотреть какой-нибудь полный альбом по Венеции?
Особенность подлинных и древних городских памятников в том, что здесь все рядом. Всего в девяти километрах от Иерусалима Вифлеем, буквально рядом Голгофа и пещера, где воскрес Христос. В Венеции -- Дворец дожей и храм Святого Марка еще ближе, чем Благовещенский собор, домашняя церковь русских царей в Кремле и Грановитая палата. Русские цари, кажется, только не жили под одной крышей с тюрьмой.
Мы уже стройными рядами направляемся ко Дворцу дожей. Во всех путеводителях написано, что девятая и десятая колонны знаменитого фасада дворца сделаны из красного мрамора: здесь объявляли смертные приговоры. Здесь же, но уж если была необходимость, вдоль всего фасада вывешивали тела казненных. На этом месте я немножко постоял и представил себе в виде висящих туш ряд литературных начальников, прославившихся своей удивительной любовью к писательской собственности. Картина получилась выразительная.
В самом дворце все как-то удивительно перетекает из одного в другое. Жилой этаж дожа, проживавшего в казенной квартире дворца вместе с домочадцами и собственными слугами, и разнообразные канцелярии: от иностранных дел до судебных палат и представительских залов. Все здание наполнено живописью. Здесь есть даже фреска Тициана "Святой Христофор", которую художник вроде бы написал на спор за три дня. Но эта фреска предназначалась только для дожа лично, она находилась на лестнице с той ее стороны, с которой дож входил в официальные помещения дворца. Тинторетто, Веронезе, Тьеполо -- это тоже не слабые художники, чьи произведения находятся в помещениях дворца. Когда русская аристократка, притворившаяся венецианкой, перечисляет названия залов, через которые вы проходите, вы понимаете сложную иерархию управления этой самой долговременной республикой Европы и ее международный протокол. Здесь есть зал, где послов принимали, но есть зал, где послов и выдерживали. В зале Коллегии писали законы, а в соседнем зале законы утверждал сенат.
Самое интересное и наиболее точно отражающее демократию, как самую жестокую форму правления, -- это комплекс залов и комнат, связанных с внутренней жизнью республики, с ее, условно назовем, министерством внутренних дел. Об этом я уже читал раньше, и в моем сознании зашумели привычные названия: Совет десяти, Совет трех, Инквизиция, есть здесь и специальное помещение, в котором помещалась камера пыток. У нас в России подобные коллегии носили другие, более привычные названия. Зато в Венеции все находилось в комплексе, рядом. Документы республики сохранили много доносов. Для них была сделана специальная прорезь в двери.
Самое грандиозное помещение дворца -- это зал Большого совета. Боюсь, что по площади это значительно больше, чем Колонный зал бывшего Дома союзов. Когда пришло это сравнение, возникла и мысль, что надо бы московский зал снова переименовывать в зал Дворянского собрания. Но вот какие дела: профессиональных союзов практически нет, а дворянство еще не выросло. В зале Большого совета, конечно, и танцевали, но Большой совет -- это две с половиной тысячи участников, это почти столько, сколько помещается в Большом театре, но ярусов нет. Кресел здесь тоже не было -- стояли лавки по всей длине огромного зала. Мне почему-то кажется, что при таком большом количестве членов демократия здесь была чем-то сродни демократии заседаний Верховного Совета СССР.
Во всех этих помещениях Дворца дожей поражает не то, что они с такой помпой и красотой построены, отделаны и разукрашены, а сама эта, в принципе, небольшая площадка, которая вместила в себя такую бездну больших и малых шедевров. Какие во время экскурсии произносились имена! Но вот попробуй все это в себя впитать, пережить, не говоря уже о том, чтобы рассмотреть или запомнить. Шагаем словно в бреду, цепляя взглядом то особенность обстановки, то открытое окно, все то, что соединяют эти шедевры с живой и сегодняшней жизнью. Опять старая идея: приехать бы сюда зимой на недельку, пожить. Сразу же начинаю к себе цепляться, а почему зимой? И опять в сознании встают страницы давно прочитанного... Хемингуэй и его полковник стреляли уток в лагуне именно в это время.
Но вот, наконец, мы какими-то переходами по "Мосту вздохов" попадаем в легендарное и не менее знаменитое, чем собор и дворец здание тюрьмы. "Последние вздохи", потому что здесь узник мог в последний раз вдохнуть свежий морской воздух, а потом уже его ожидало одно из самых серьезных в Европе узилищ. Собственно, только тут для меня и началась экскурсия, потому что я раб литературы, раб вербального отношения к миру. А разве не ярче всех и эту тюрьму, и этот дворец прославил ее знаменитый узник, легендарный авантюрист и бабник ХVIII века Джакомо Казанова? Единственный узник, который бежал из этой прославленной тюрьмы. Этот побег обессмертил современный гений -- Феллини, снявший одноименный фильм. В фильме все выразительно и изящно, но я больше люблю подлинник. Какая жалость, что нельзя поподробней развести цитаты. Ах, этот современный рассказ фрагментами! Но наш герой уже выбрался из своей камеры и теперь на крыше Дворца дожей. Вот что значит еще и личные усилия и бесконечная смелость.
"Значит, надобно было втянуть в слуховое окно лестницу целиком; помочь было некому, и, чтобы поднять ее конец, пришлось мне решиться отправиться на желоб самому. Так я и сделал, и когда бы не беспримерная подмога Провидения, риск этот стоил бы мне жизни. Дерзнув отпустить лестницу, я бросил веревку -- третья ступень лестницы цеплялась за желоб, и я не боялся, что она упадет в канал, -- потихоньку, с эспонтоном в руках, спустился рядом с лестницей на желоб; отложив эспонтон, я ловко повернулся так, чтобы слуховое окно находилось напротив меня, а правая моя рука лежала на лестнице. Носками опирался я о мраморный желоб: я не стоял, но лежал на животе. В этом положении у меня достало силы приподнять на полфута лестницу и одновременно толкнуть ее вперед. Я заметил с радостью, что она прошла в окно на добрый фут. Как понимает читатель, вес ее должен был существенно уменьшиться. Дело шло о том, чтобы поднять ее еще на два фута и на столько же просунуть внутрь: тогда я мог бы уже не сомневаться, что, вернувшись сразу на козырек окна и протянув на себя веревку, привязанную к ступени, просуну лестницу внутрь целиком. Дабы поднять ее на высоту двух футов, встал я на колени; но от усилия, какое хотел я предпринять, сообщив его лестнице, носки ног моих соскользнули и тело до самой груди свесилось с крыши; я повис на локтях. В тот ужасающий миг употребил я всю свою силу, чтобы закрепиться на локтях и затормозить боками, мне это удалось. Следя, как бы не потерять опоры, я при помощи рук, вплоть до запястий, в конце концов подтянулся и прочно утвердился на желобе животом. За лестницу опасаться было нечего: в два приема вошла она в окно более чем на три фута и держалась неподвижно. И вот, опираясь на желоб прочно запястьями и пахом, от низа живота до ляжек, понял я, что если удастся мне поднять правую ногу и поставить на желоб одно колено, а за ним другое, то я окажусь вне самой большой опасности. От усилия, какое предпринял я, исполняя свой замысел, случилась у меня нервная судорога; от такой боли пропадут силы и у богатыря. Случилась она как раз в ту минуту, когда правым коленом я уже касался желоба; болезненная судорога, то, что называется "свело ногу", словно сковало все мои члены: я застыл в неподвижности, ожидая пока она, как я знал по опыту, не пройдет сама собой. Страшная минута! Еще через две минуты попробовал я опереться о желоб коленом; слава Богу, это мне удалось, я подтянул второе колено и, едва успев отдышаться, выпрямился во весь рост, стоя на коленях, поднял, сколько смог, лестницу и сумел сделать так, чтобы она встала параллельно отверстию окна".
Но экскурсия по Дворцу дожей уже заканчивается, позади один зал, потом второй, и вот нам уже знаменитая Лестница гигантов. Это что-то вроде Иорданской лестницы Зимнего дворца в Петербурге. Кстати, именно по этой парадной лестнице для знати, завернувшись в нарядный плащ, который узник сохранял все время своего заточения, вышел из дворца Казанова. Тогда никто из слуг и охраны и предположить не мог, кто он и откуда этот элегантный молодой венецианец -- заснувший где-то в закоулках огромного помещения гуляка со вчерашнего бала, длившегося всю ночь. Сегодня охрана более зорко приглядывается к посетителям.
Собственно, официальное знакомство с Венецией на этом закончилось. Теперь я везде в светских разговорах, потупясь, буду скромно говорить: "я там был". Может быть, дабы придать себе веса, без ссылок на американца буду пересказывать еще один эпизод из романа.
"Он попал в дальнюю часть города, которая прилегала к Адриатике, -- эти кварталы он любил больше всего. Шагая по узенькой улочке, он решил не считать, сколько пересек переулков и мостов, а потом сориенти-роваться и выйти прямо к рынку, не попав ни разув тупик.
Это была такая же игра, как для других людей пась-янс. Но она имела то преимущество, что, играя в нее, вы двигаетесь и любуетесь домами, городским пейза-жем, лавками, тратториями и старыми дворцами Вене-ции. Если любишь Венецию, это отличная игра.
Да, это своего рода бродячий пасьянс, а выигры-ваешь радость для глаз и для сердца. Если доберешься в этой части города до рынка, ни разу не сбившись с пути, игра твоя. Но нельзя облегчать себе задачу и вести счет переулкам и мостам.
По другую сторону канала игра заключалась в том, чтобы, выйдя из дверей "Гритти", попасть, не заблу-дившись, прямо на Риальто через Fundamente Nuove. Оттуда можно было подняться на мост, перейти че-рез него и спуститься к другому рынку. Рынки полковник любил больше всего. В каждом городе он первым делом осматривал рынки".
Из официально еще и испытанного, но в соответствии с законами отечественного туризма "за дополнительную плату" -- получасовое катание на гондоле с престарелым, но поющим гондольером, возвращение к экскурсионному автобусу на специальном катере по Каналу Гранде -- я тоже смогу говорить, что я об этом знаю не понаслышке, так сказать, испытал, проехал. Соленые брызги были самыми запоминающимися. А вот о том, как в каком-то узком переулочке сидел возле воды на маленьком "домашнем" причале и рассматривал зеленоватую волну и облупившуюся стену на противоположном берегу, собственно, что здесь рассказывать? О том, что в этот жаркий день здесь от воды тянуло прохладой, а тяжелое металлическое кольцо, прикрепленное к стене, было и вовсе холодным? Чего здесь рассказывать, этого уже никогда не забудешь.
http://lit.lib.ru/e/esin_s_n/dnewnik2009god-1.shtml
viperson.ru
Док. 643883
Перв. публик.: 18.04.11
Последн. ред.: 18.10.11
Число обращений: 0
Дневник. 2009 год
|
