Возраст, такое впечатление, обходит его стороной. Гениальный славянский режиссёр, как называет своего однокурсника актриса Валентина Талызина, до сих пор не ведает покая и не устаёт эксперементировать, удивлять и шокировать почтенную публику. Кто-то скажет, что главные победы Виктюка позади и феноменальный успех "Служанок" образца конца 80-х уже не повторить. В ответ главный театральный провокатор страны лишь усмехнётся. И отвесит новую звонкую пощёчину общественному вкусу.
Беседовал Дмитрий Тульчинский
- Роман Григорьевич, такое впечатление, что вы подминаете мир под себя. Признайтесь, есть такое?
- Может быть. Но я никого не переделываю. Просто пытаюсь вычистить все те шлаки, которые то или иное государство, то или иное время обязательно в человека сознательно вкладывает.
- Но актёров же точите под себя, как Папа Карло. Сами говорили, что "чичирки" и "манюрки" (так своеобразно Виктюк называет мужское и женское начало. - Авт.) в актёре должно быть 50 на 50. И если видите, что строгая пропорция не соблюдена, стараетесь исправить. Это же подавление.
- Не подавление, а развоплощение. Той тайны, которая есть в каждом из нас. Раз-во-пло-щение.
- А сопротивление подопытных ощущаете?
- Никогда не было сопротивлений. Ни-ког-да. Ни от Дорониной, ни от Демидовой, ни от Образцовой, ни от Макаровой - а это всё лучшие артисты второй половины ХХ века, целые планиды, а не индивидуальности. И мы летали вместе замечательно.
- Откуда же все эти разговоры о ваших знаменитых истериках во время репетиций?
- Почему "истерики"? Это выбросы энергетические. Я актёров уволакиваю в этот вихрь. И они знают и ждут того момента, когда в этот водоворот, в этот вихрь как щепку их бросит... А кто считает это истерикой, тот должен моментально исчезнуть.
- Роман Григорьевич, на вас обижаются?
- Понятия не имею.
- А вас чем-то можно обидеть?
- Конечно. Я же чувствую то мгновение, когда люди закрываются и надевают броню. Броней этой как раз и можно меня обидеть. Ну, если я к человеку во все каналы пытаюсь войти, а кругом - шлюзы, шлюзы, шлюзы...
- Но это обида немного не того рода.
- Как не того рода! Самая большая и самая страшная.
- Может, тогда конкретизируете, чтобы было понятно? Какая в вашей жизни была самая большая и страшная обида?
- Какие могут быть конкретные обиды? Есть обиды от самой природы, потому что природа бестактна, и она в такие свои сети заволакивает человека, что обмануть её нельзя. Ни обмануть, ни приостановить, ни договориться, ни сделать паузу. Старение - хочешь, не хочешь - а видишь на своих друзьях, наблюдаешь, как это всё происходит. Вот самое страшное, что может быть, вот самая сильная война против человека - творческого, прежде всего. И тогда я придумываю себе теорию, что есть обиды материальные, и есть тот возраст, который имеет отношение к материальной структуре. А у творца возраст должен быть космический, и, если это режиссёр, то ему всегда 19. Потому что каждый раз он все должен начинать сначала: ничего не знать, ничего не помнить. А только стоит человечек с пистолетом, натянута ленточка. Человечек говорит: приготовиться, на старт! Стреляет. И ты бежишь. Куда? Если задашь себе этот вопрос, ничего не будет. Ни-че-го. Надо только бежать.
Роман "чичирки" и "манюрки"
- Но вы же человек без возраста, правда?
- Я не могу так сказать, я бы хотел так сказать. Но когда в телевизоре видишь себя рядом со своими очень любимыми артистами...
- Со сверстниками?
- Да. И это так грустно, так страшно. И тогда я кричу: наезжайте, давайте крупный план, я рад с ними быть рядом, потому что... я их оттеняю. Шучу, конечно, но, к сожалению, это правда. Время - самый безжалостный диктатор. Самый! И те, кто пытаются обмануть время, остаются в дураках, у них никогда ничего не получается.
- Вы действительно человек без возраста. Но если о возрасте, то как вы его ощущаете? Рязанов, например, на этот вопрос ответил: возраст ощущается, когда завязываешь ботинки.
- Ну, это самое простое. Можно ходить в тренажёрные залы или на массаж... Я ж тебе повторяю: есть два измерения: материальное и вечное, вот откуда надо плясать. Елене Образцовой всегда 19. Алисе Фрейндлих - 14. Им не может быть больше. Вот когда они поверят, что им больше, - всё, конец! Надо закрывать дверь и кричать: "Я уже не люблю, и меня уже никто не любит!"
- Про режиссёров говорят, что заканчиваются они, извините, с потенцией.
- Ну, понимаешь, есть такие средства сейчас, что потенция до последнего вздоха не заканчивается. Есть масса удивительных вещей, и я знаю, что многие, пользуясь этим, себя ощущают прекрасно.
- Для восстановления физической потенции есть, конечно, средства. А для творческой?
- А творческая импотенция у режиссёров происходит обычно с первого спектакля. Уже видно, что человек импотент, ничем не поможешь. Молодой, старый - без разницы. По первому же опусу могу сказать - чичирка не фурычит, чичирка - только крантик для писания. И больше ни-че-го! А когда не вибрирует чичируська родная - всё! Сходи с этого поезда, закрывай дверь. И тогда уж пиши мемуары.
- Вы никогда не думали о том, что ваша режиссёрская потенция может закончиться?
- Я не только думаю об этом, а всё время перепрыгиваю. Есть две горы, а между ними - пропасть. Каждый раз нужно перепрыгивать. А перепрыгнуть можно только в 19 лет... Недавно только прочитал о спектакле "Ромео и Джульетта", какая-то умная критикесса написала - я готова поклясться, что режиссёру 19. Всё! Лучше рецензии нет. И это правда.
- А ряд театральных премий вас просто не замечают. Они не хотят верить, что вам 19?
- Я их всех отгоняю.
- Каким же образом?
- А очень просто. Много лет назад, когда Березовский основал первую премию "Триумф", они тут же ко мне кинулись, и я отмахнулся: не имею к этому отношения. И потом, когда все, кто получал от Березовского деньги, стали уже его гнобить и кричать, какой он нехороший, я сказал: "А теперь возвращайте. Вам не стыдно?" - "А мы уже потратили". - "Так если б вы не брали, - говорю, - вы бы и не тратили". Понимаешь? Я к этому не имею никакого отношения и не хочу иметь. Но у меня же есть всякие награды, которых нет ни у кого, - это Европейская премия по режиссуре, и не одна. И я единственный, у кого два звания: народный артист Украины и России. Ни у кого нет! Я же не кричу об этом.
Смайл как оружие
- Вы не чувствуете некую враждебную ауру вокруг себя?
- Нет. Я её даже не замечаю. Ну, понимаешь, если я вхожу и вношу улыбку! И всё, и смайл на смайл идёт.
- Даже когда партийные органы запрещали ваши спектакли, ничего не замечали?
- Боже упаси - я улыбался.
- Ну, тогда сложно было улыбаться.
- Спокойно можно было улыбаться. И я прекрасно ставил во всех главных театрах страны. В театрах, которые обслуживали систему. И если ты меня спросишь, как, то я тебе отвечу: не знаю. Тем более что я делал только то, что хотел. Я же первый ставил - первый! - и Петрушевскую, и Рощина, и Зорина. Вампилова я ставил первый, в городе Калинине.
Знаменитые "Служанки"
- Ваш смайл, наверное, действует на всех.
- Понятия не имею. Даже когда в министерство меня вызывали на разговор, я заходил, говорил только одно: всё знаю, не тратьте на меня время. И закрывал дверь. За мной бежали секретарши, кричали: почему вы не спрашиваете, что вам предлагают? А я отвечал: а мне ничего не нужно. И тут же шёл на Пушкинскую площадь, узнавал номер телефона начальника отдела театров министерства культуры Литвы. И голосом начальника отдела театров СССР начальнику отдела театров Литвы говорил: есть такой талант и гений, мы рекомендуем его, хотим, чтобы он приехал к вам в Вильнюсский театр главным режиссёром...
- Вы сейчас анекдот рассказываете?
- Нет. На том конце - Якученис... Он умер уже, и я ему в этом так и не признался, хотя был с ним в прекрасных отношениях. Якученис, который боялся советской власти больше, чем я, только произнес: пусть он скорее приезжает. Всё! Я выбрал, сам не знаю, почему, Вильнюс. Но когда мне было 14 лет, я видел сон, что приезжаю главным режиссёром в город, в котором никогда прежде не был. Здание я запомнил: сколько колонн, какие маски висят на фасаде. И когда я приехал туда, куда сам себя устроил, я шёл по улице Ленина, повернул направо. И увидел дом из своего сна.
- Ваша жизнь похожа на сказку.
- А я ничего не выдумываю. Это выдумать нельзя. В той системе нельзя было выжить без улыбки. И без света. Схватить свет они не могли... Или, скажем, университетский театр МГУ. На улице Герцена, кремлёвская стена рядом. У меня лежит пьеса "Уроки музыки" Петрушевской. Которую не то что не разрешали - никто из вышестоящих даже читать не хотел, вообще держать в руках. Я пришёл и сказал этим академикам, профессорам, докторам наук и студентам: вы согласны репетировать и играть без разрешения? И мы репетировали. И мы играли. Под стеной Кремля говорили о болезнях системы. Другой вопрос - что театр на мне, на том спектакле закрыли вообще. А это был самый знаменитый студенческий театр. Ролан Быков в нём начинал, Роман Виктюк его закончил. От Ролана до Романа... Но был такой успех!
- Та система, она же могла и погубить, правда? Вы могли закончить бог знает где...
- Конечно! Когда они говорили, что в спектакле "Коварство и любовь" Шиллера есть неконтролируемая ассоциация. Великому итальянскому артисту Мастроянни, который приехал в Калинин с группой снимать "Подсолнухи", так понравился спектакль, он кричал: "Дженио!" А я решил, что он называет меня "Евгений", говорил, что я Роман. Понимаешь? Всё это было. Партия сказала: если капиталисту нравится, значит, есть неконтролируемая ассоциация.
- А было такое, что ещё один шаг, и вас могли погубить?
- Конечно. Каждую секунду. Ведь что такое счастье? Счастье - это пауза между двумя несчастьями. Впереди и сзади. Всё! А ты только эту паузу должен заполнять своей прозрачностью, а не чернотой. Не мыслями о том, чтобы достичь каких-то карьерных успехов. А я ставил только те пьесы, которые мне были по душе. Ни одного спектакля я не поставил для них - только для себя.
- Раньше режиссёры говорили: три для себя, один для них.
- А в итоге все четыре для них, а для себя ничего. Это всё я прошёл... 72-й год, 50 лет со дня образования СССР. Ефремов мне звонит: "К дате надо поставить спектакль, только ты знаешь, что нужно, через месяц мне скажешь". Я говорю: "Зачем, я сейчас скажу - Франко, "Украденное счастье". Он удивился: "Это тот испанец?" Я постарался объяснить, что это всё-таки великий украинский драматург и поэт. И он согласился.
- Ничего себе - нашёл, кого спрашивать.
- Да, и правильно нашёл. Вечером, в день премьеры приезжает Политбюро на спектакль - афиша: "К 50-летию образования СССР. Спектакль "Украденное счастье". Ефремов сказал мне: "Ты нас всех в тюрьму отправишь".
- Это ещё одна фантастическая история. Но у Ефремова была своя манера общаться с руководством, он мог и матюгнуться, и сказать Фурцевой, что она тормоз на пути прогресса. И ему за это ничего не было. Вы ведь не могли себе этого позволить?
- Ты с ума сошёл! Нет, конечно. У меня была только улыбка.
Аура одиночества
- Вы сказали, что вражды вокруг себя не замечаете. А что же за детективная история с вашим театром? Это разве не враги?
- Это другое, это борьба за материальные ценности, за землю.
- Сколько она уже длится?
- Десять лет. Но уже кончено - Лужков всё подписал, деньги дали. Проект уже утвержден, и проект замечательный...
- Но ещё год-два назад...
- Да, на директора нападали, на меня нападали. Но что мне сказал нейрохирург, а он сказал потрясающе! Это был солнечный день. Замечательный! Я выскочил на лестничную клетку. И такое сияние от меня шло. Потому что я знал, что иду репетировать, знал, какую сцену... И хирург говорит: от вас шла такая энергетика, что их рука не посмела сделать то, что они должны были сделать.
- А вы не испугались?
- Даже не могу сказать, когда. Даже когда был в реанимации, всё равно я репетировал в голове то, что я недорепетировал. Понимаешь? Такая вот живучая профессия. Это меня и спасало.
- Но вы тогда, насколько понимаю, наняли себе охрану.
- Боже упаси! Какая охрана? Да я бы с ума сошёл. Я ненавижу это, чего я, больной, что ли?
- Охрана ведёт объекта везде и всюду. Насколько вы можете впустить человека в свою жизнь? Вам не нужны люди рядом?
- Как не нужны? Наоборот. Вечер, дача, открыта форточка, горит свет. Бабочки же летят. И студенты, которые приходят ко мне учиться, и есть эти бабочки. Они фантастические совершенно. И в "Ромео и Джульетте", а теперь и в "Чайке" играют феноменально.
- Но это бабочки, которые летят в открытую форточку. А у вас же наверняка есть окно, которое наглухо зашторено.
- Зачем? Нет никакого у меня окна глухого. У меня есть музыка, которая звучит. И которая охраняет.
- А семья у вас есть? В обычном, прозаическом смысле?
- Есть. В другом городе. Во Львове.
- Рядом они вам не нужны?
- Они приезжают, когда хотят. Вот сейчас, например, приезжают.
- Извините, а дети у вас есть?
- Есть. Дочка. Во Львове. Всё чудно, учится, всё хорошо... Понимаешь, в чём вся беда? Почему их всех надо держать на расстоянии? Идёт энергия отрицательная. И если в тебя она не попадает, то бьёт по близким, по тем, кто рядом. Это самое страшное, а многие не понимают. И только удивляются потом: не болел, не болел - и вдруг - А я говорю: потому что был удар. Вы смогли защититься, и этот удар пошёл на человечка рядом.
- Можете сказать, что вы одинокий человек?
- А у творца, если он не создаёт вокруг себя ауру одиночества, у него нет той среды, которая его питает. И нужно заполнять эту пустоту, которая у Хайдеггера или у Юнга и является самой целебной средой.
- Знаю, у вас квартира с видом на Кремль. Уютно вам в ней?
- Да. Входишь: слева - музыка, справа - музыка, сверху - картины, сбоку - картины. Ты идёшь через анфиладу выбросов человеческого духа. Зафиксированных. Даже молчащий компакт-диск содержит энергию композитора и исполнителя. Книги, компакт-диски, ноты, картины - всё, ничего другого нет и не нужно. Это те подлинники, та энергетика, которая сквозь окна и стены просвещает. Вот ты не веришь. А это правда...
http://interviewmg.ru/798/
Док. 643620
Перв. публик.: 06.09.11
Последн. ред.: 06.10.11
Число обращений: 0
Лужков Юрий МихайловичОбразцова Елена ВасильевнаРязанов Эльдар АлександровичТалызина Валентина ИлларионовнаБыков Ролан АнатольевичФрейндлих Алиса БруновнаВиктюк Роман ГригорьевичДоронина Татьяна Васильевна
|
