В последние месяцы в нашей прессе снова много разговоров о 60-х годах. Для некоторой части авторов, главным образом из поколения сорокалетних, это малознакомое время - как заноза, как некий постоянный раздражитель. Оно их то ли сердит, то ли стыдит, оно, видимо, питает в них некий комплекс неполноценности, иначе трудно объяснить, откуда такая неутолимая, болезненная потребность в развенчании "отцов". В ней есть что-то инфантильное, какая-то затянувшаяся невзрослость. Так и хочется сказать: да успокойтесь вы, милые дети, займитесь собой, сегодняшним днем и вашей собственной ответственностью за будущее. Ведь от того, что вы переложите ее на стариков, ни вам, ни вашим детям легче не станет.
Недавняя беседа Ефима Бершина с Игорем Виноградовым ("Шестидесятники" - явление мифологическое. - "Литературная газета", 1996, 13 ноября) дает хороший повод поговорить о некоторых характерных мотивах подобной критики прошлого и попытаться выявить ее современный смысл.
1
Форма беседы - интервью, но лучше было бы украсить его не одним, а двумя портретами, так как Е.Бершин, которому принадлежит едва ли не преобладающая часть текста, больше утверждает, нежели спрашивает. Он не просто ведет беседу, но и ведет в беседе, он, так сказать, наступает, тогда как его собеседник отчасти обороняется, довольно, впрочем, вяло, отчасти играет в поддавки.
Порой кажется, что Е.Бершин сочинял и ответы И.Виноградова, а тот не смог или поленился прочесть, что ему приписали.
Я говорю здесь не о взглядах и оценках, которые у каждого свои и которые могут меняться, а исключительно о фактах: их можно либо знать, либо не знать. Е.Бершин фактов литературы и общественной жизни 60-х годов не знает, что и демонстрирует каждым своим вопросом и замечанием. Но ведь И.Виноградову то они хорошо известны. Мой товарищ по редакции старого "Нового мира", заведовавший в нем то отделом прозы, то отделом критики, он варился в самой гуще общественно-литературного процесса 60-х годов и был, по моему убеждению, самой значительной силой в тогдашней критике, отнюдь не бедной яркими дарованиями (назову хотя бы А.Белинкова, В.Лакшина, А.Синявского, А.Лебедева, В.Кардина, А.Марченко, И.Золотусского, М.Туровскую, И. Соловьеву, Ф.Светова, Л.Аннинского, Ст.Рассадина, П.Палиевского, И.Роднянскую, Е.Старикову). Поэтому мне трудно себе представить в его устах фразу о том, что кроме эстетики "Юности" "были и другие направления, объединенные, например, "Новым миром" или "Октябрем", откуда вышли почвенничество и деревенская проза в частности". Ни к "деревенской прозе", ни к "почвенничеству" кочетовский "Октябрь" не имел ни малейшего отношения: первая почти целиком сосредоточена была в "Новом мире" ("Вологодская свадьба" Яшина, "Матренин двор" Солженицына, "Деревенский дневник" Дороша, "Поденка - век короткий" Тендрякова, "Из жизни Федора Кузькина" Можаева, "Две зимы и три лета" и "Пелагея" Абрамова, "Плотницкие рассказы" Белова, рассказы Шукшина, Лихоносова, Е.Носова, А.Макарова и др.), второе (в виде статей В.Чалмаева, В.Кожинова и др.) - в "Молодой гвардии" и "Нашем современнике". Так что автор или, по крайней мере, неудачный соавтор этой фразы явно Е.Бершин.
Я не без умысла стал с самого начала приводить имена и заглавия. Дело в том, что в беседе Е.Бершина с И.Виноградовым характеристика "шестидесятничества" начисто освобождена от имен, и это понятно: одни имена потянули бы за собой другие, а в их присутствии трудно было бы выговаривать, например, следующее: "Тогда (в 60-е годы - Ю.Б.) убежденные сталинисты и твердокаменные марксисты упрекали новое поколение в чрезмерном свободомыслии и отступничестве от идеалов"; "И, тем не менее, в идеологии и философии почти никто не вышел в то время за пределы идеологии и философии марксистско-ленинской. А если за какую-то чистоту в этом плане и боролись, то за чистоту того же самого марксизма"; "...для "шестидесятников" идея бежала впереди реальной жизни. Вот и получилось сегодня, что отрицание идеи (а с философской точки зрения коммунизм и антикоммунизм - одно и то же... хотя и с разными знаками) вылилось в отрицание страны" (Е.Бершин).
Эти пассажи можно было бы разобрать слово за словом, и ни в одном из них не найдется даже приблизительного соответствия с действительностью. Начать с того, что убежденные сталинисты (даже наиболее ярые, как В.Кочетов) до октября 1964 года старались камуфлировать свой сталинизм да и позднее демонстрировали его с известной осторожностью. "Твердокаменные марксисты" составляли тогда уже большую редкость, наиболее известным из них был Михаил Лифшиц, однако ни он, ни другой видный философ-марксист Эвальд Ильенков не только никого не "упрекали в чрезмерном свободомыслии", но сами подвергались таким "упрекам". Назвать же твердокаменным марксистом, например, какого-нибудь инструктора ЦК КПСС значило сильно повредить его служебной репутации. Его взгляды и поступки должны были быть "партийными", то есть легко корректируемыми в духе "последних указаний", но отнюдь не "твердокаменными".
При этом несогласных били не за "отступничество от идеалов" (слово "идеал" произносилось очень редко и лишь по торжественным поводам), а за "ревизионизм" - штука, пахнувшая лагерной баландой. Так, ленинградец Михаил Молоствов получил за него 7 лет, его подельники от 4-х до 6-ти. Наконец, объектом подобных "упреков" были не "новое поколение", а инакомыслящие любого возраста. В первой половине 60-х годов больше всего доставалось старику Эренбургу: каждая новая часть его мемуаров, печатавшихся в "Новом мире", сначала вызывала доносы Главлита и отделов ЦК партийному руководству, а когда все же прорывалась в печать, то бичевалась публично. Но опять-таки отнюдь не по философским мотивам, а то за попытку реабилитировать Пастернака и искусство "серебряного века", то за описание всеобщего страха в 37 году, то за чрезмерное внимание к теме Бабьего Яра и "космополитской" кампании конца 40-х годов. Во второй половине десятилетия главной мишенью "партийной критики" стал Солженицын, после 68 года к нему прибавился Сахаров - оба уже далеко не юноши.
Послушать Е.Бершина, содержанием "шестидесятничества" была непрекращающаяся теоретическая дискуссия о чистоте марксизма, заслонявшая от людей реальную жизнь. Но это просто курам на смех. Подобное представление могло возникнуть лишь у людей, попытавшихся "вычислить" незнакомую им действительность, исходя из каких-то отрывочных сведений и восполняя все недостающее собственной фантазией.
Во-первых, даже для тех, кого особо интересовала марксистская теория, возможности ее открытого обсуждения были особенно узкими. На классиков марксизма и действующих "руководителей партии и правительства" полагалось ссылаться, но отнюдь не обсуждать их высказывания. Во-вторых, характернейшей чертой неофициального сознания той эпохи было как раз особенно сильное и широко распространенное стремление к правде, ее утверждение в качестве нравственной нормы, ее неурезанная полнота в противовес официальной лжи. Главным же носителем правды была литература, чье значение в жизни общества тогда необыкновенно возросло. Как во времена Белинского, литература стала средоточием политической, социологической, исторической, нравственио-философской мысли общества. Поэтому толковать о "шестидесятничестве", обойдя литературу, как это сделали участники беседы, значило резко обеднить и деформировать всю картину.
Что такое наши 60-е годы? Это Твардовский и Солженицын - центральные фигуры эпохи. Это Гроссман, Казаков, Аксенов, Нилин. Это мощная и изысканная проза Домбровского. Это военная повесть Богомолова, Бакланова, Бондарева, Константина Воробьева, Василя Быкова. Это "городской" наш "неореализм": Владимов, Войнович, Семин, Николай Воронов, Дубов, И.Грекова, Наталья Баранская - еще одна, наряду с военной и деревенской, линия в основном "иовомирской" прозы. И рядом совсем иное, тоже очень разное: Битов и Солоухин, Нагибин и Георгий Семенов, Паустовский и поздний Катаев, Виктор Некрасов со своими зарубежными очерками, Петр Ребрин и Юрий Черннченко - с сельскими. Огонь и пепел революции, советская история глазами поколения, увидевшего ее печальные итоги: "Сентиментальный роман" Пановой, "На Иртыше" Залыгина, "Путешествие в Спас-на-Песках" Е.Герасимова, "Обмен" и другие повести Трифонова. Корней Иванович Чуковский, насмешливый и добрый патриарх нашей литературы. Чингиз Айтматов, Фазиль Искандер, Грант Матевосян, Ион Друцэ - пленительные национальные колориты при глубине и общезначимости содержания. А поэзия! Десятки прекрасных имен, способных сделать честь любой, самой богатой литературе. А драматургия - от Володина и Розова до Вампилова! А песни Окуджавы, Кима, Галича, Высоцкого, новый вид русского искусства, самое открытое и яркое выражение духа этого времени!..
Прошу прощения за столь откровенный историко-литературный ликбез, да еще на страницах "Литературной газеты", но что поделать, если ее сотрудник всего этого, очевидно, не знает, а его собеседник, хотя и знает, невольно поощряет агрессивное невежество непонятной уступчивость.
Приведенный перечень, разумеется, ужасно неполный, относится лишь к литературе. А между тем интереснейшие и разнообразные процессы происходили тогда и в живописи, и в кино (десятки первоклассных лент), и в театре. Ефремовский "Современник" на Маяковской. Товстоноговский Большой Драматический в Лениграде - что ни спектакль, то событие. Любимовский Театр на Таганке, в жаркой, наэлектризованной атмосфере которого зритель чувствовал себя чем-то вроде декабриста...
Весьма серьезными, и обещающими были и первые шаги наших общественных наук, едва только в чугунной плите, которой они были придавлены, появились кое-какие трещины и зазоры. Экономисты, например Геннадий Лисичкин в цикле своих "новомирских" статей, нащупывает теоретические подходы к проблеме перевода советской экономики на рыночные рельсы. Философы доказательно опровергают иезуитский (и большевистский) принцип "цель оправдывает средства", снова, впрочем, господствующий в нынешней политике, и вообще настойчиво поворачивают свою науку в этическую плоскость. По сути дела открыто пропагандируется философия экзистенциализма, которая в советских условиях мотивирует стоическое нравственное сопротивление тоталитарному строю (работы Эриха Соловьева и того же Игоря Виноградова, которому, между прочим, принадлежит одно из самых ярких произведений тогдашней философской публицистики - статья о "Мастере и Маргарите" в "Вопросах литературы").
Глубоко разрабатываются проблемы Философии истории (сборники "Историческая наука и некоторые проблемы современности", "Философские проблемы исторической науки"), в том числе идея альтернативности исторического процесса, на чем в противовес однолинейно-фаталистическому толкованию исторического детерминизма особенно настаивает М.Я.Гефтер. Руководимый им междисциплинарный семинар обществоведов при Институте всеобщей истории - один из главных центров независимой научной мысли во второй половине 60-х годов. В работах Евгения Плимака исследуются закономерности пореволюционного развития (в духе горькой максимы Радищева: "Из мучительства рождается вольность, из вольности - рабство").
Предпринимаются основательные конкретно-исторические исследования, в том числе и по советской истории, то тут, то там прорывающие ткань официальной идеологической легенды: книга Александра Некрича "1941. 22 июня", работы группы В.П.Данилова по истории коллективизации и др. После длительного перерыва возрождается и делает первые успехи конкретная социология. Одновременно реальные контуры социальной структуры советского общества, в том числе особое место, занимаемое в нем партийно-государственной бюрократией, прощупывает публицистика, об этом усиленно размышляют, например, Евгений Гнедин и Лен Карпинский. Об имеющих мировое значение работах таких наших филологов, литературоведов, культурологов, как М.М.Бахтин, Ю.М.Лотман, С.С.Аверинцев, В.В.Иванов, Д.С.Лихачев, Н.И.Конрад, Л.М.Баткин и др.. пожалуй, излишне и упоминать.
Разумеется, в то же самое время во всех этих сферах науки и искусства производится сколько угодно бездарного, серого, зато строго соответствующего "партийным требованиям". Количественно оно даже преобладает, составляет общий фон, но уже не делает погоды. Сила власти на его стороне, сила общественного признания и авторитета на стороне тех явлений художественного и научного творчества, некоторые примеры которого были приведены выше. А также (и особенно) на стороне произведений бесцензурной мысли, распространявшихся "самиздатом", область которого в эти годы чрезвычайно широка. "В круге первом" и "Раковый корпус" Солженицына, "Новое назначение" Бека, "Колымские рассказы" Шаламова, поэма Твардовского "По праву памяти", стихи "тунеядца" Бродского, воспоминания Евгении Гинзбург, Надежды Мандельштам и Анатолия Марченко, памфлет Синявского "Что такое социалистический реализм", "Непроизнесенная речь на IУ съезде писателей" Каверина, знаменитые сахаровские "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе", документальная книга Роя Медведева о массовых репрессиях 30-х годов, публицистика Григория Померанца, Лидии Чуковской, Андрея Амальрика, Петра Григоренко... Я называю только то, что было создано здесь и тогда, и опять-таки, конечно, опускаю очень многое из того, что заслуживает памяти и уважения.
3
Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что на Е. Бершина все эти сведения не произведут ни малейшего впечатления. Почему? Потому, что он (как и его собеседник) знает истину более непреложную, чем любые факты: не может быть никакой духовности там, где "и само общество вообще, и его новые представители в частности были почти сплошь атеистичны, лишены религии, а следовательно, и библейских нравственных основ". А раз не может быть, значит, и не было, значит, была в лучшем случае "некая душевность, которая так и не переросла в духовность".
Что на это скажешь? Я думаю, тут верно только то, что многие "шестидесятники" были атеистами. Некоторые другие были, впрочем, и верующими. Поскольку вера их не основывалась на диктатуре моды, как это сплошь да рядом бывает сейчас, то, оставаясь делом сугубо личным, она была, как правило, искренней и серьезной, что внушало к ней уважение. Насколько я помню, в интеллигентной среде, по крайней мере, московской, между верующими и атеистами в описываемый период не было и тени отчуждения. Напротив, как результат самостоятельного выбора, вера пользовалась некоей моральной поддержкой, а как форма несогласия с официальной идеологией, была и предметом определенной солидарности.
Сошлюсь на наш вполне светский журнал. Во второй половине 60-х тема религии заняла в публицистике "Нового мира" довольно заметное место. В обзоре М.Михайлова едко осмеивалась тогдашняя антирелигиозная литература, в статье А.Петухова "Бумажные цветы" - неловкие попытки вытеснить традиционные церковные праздники и обряды их безрелигиозными субститутами (кстати, когда журнал был уже разгромлен, из Института научного атеизма в ЦК КПСС поступил запоздалый донос на эти статьи). Сочувственными рецензиями отмечались начавшие появляться было книги по истории раннего христианства и русской церкви, материалы, свидетельствовавшие о новых веяниях в католицизме, научное издание Корана и т.п. А в очерке члена редколлегии Ефима Дороша "Размышления в Загорске" читатель находил проникновенное, исполненное восхищения жизнеописание святого Сергия Радонежского.
Рискну предположить, что демократическая веротерпимость и любовь к культуре, присущие подобному атеизму, составляли более благоприятную почву для духовности, нежели нынешняя манифестационная религиозность, нетерпимая ни к какому инакомыслию, объявляющая о себе каждому встречному у одних нательным крестом поверх платья, у других - яндарбиевской папахой.
Это, во-первых. Во-вторых, кем и чем всерьез доказано, что нравственность основывается исключительно на религии, притом только иудаистской или христианской ("библейские нравственные основы")? Ну, а сама религия - на чем основана? И что старше в человеческой истории - религия или нравственность, зачаточные формы которой свойственны и многим представителям животного царства? Разумеется, никакой думающий атеист не станет оспаривать важную, хотя далеко не всегда однозначную, роль религии, в том числе христианской (где в великой идее Христа этический момент выражен, быть может, наиболее страстно и сильно), в нравственном воспитании людей. Но человека воспитывает культура вообще, а не одна из ее составляющих - религия. Сводить же духовность и нравственность к религиозности - это вульгарный, средневековый взгляд на вещи.
В-третьих, как известно, вера без дел мертва. А каковы на сегодняшний день наши дела, рассказывать никому не нужно. Ну вот, теперь у нас религия не только разрешена, но и всячески поощряется свыше, понемногу осваивает еще теплое место, которое прежде занимал официальный марксизм-ленинизм, церковь же настолько приближена к трону, что успешно состязается с Фондом спорта на ниве беспошлинного ввоза спиртного и сигарет. Намного ли вырос в столь благоприятных условиях нравственный уровень "общества вообще и его новых представителей в частности"?
Ответом может служить хотя бы одно из недавних интервью министра внутренних дел А.Куликова. Не упомянув ни о всевластии рэкета, ни о многих других вещах, за которые его ведомство несет прямую ответственность, он, тем не менее, привел некоторые выразительные данные. Например, рассказал, что на подкуп государственных чиновников предприятия и фирмы тратят нынче в среднем треть (!) своих доходов. Или: только заказные убийства происходят сейчас в России чаще, чем раз в день: 540 в 1995 году и уже около того к осени 1996-го (" Общая газета" , 1996, 21 ноября). Церковь же даже на это самое страшное преступление против заповедей Христовых не обращает ни малейшего внимания, как не реагировала она и на войну в Чечне.
Примерно так же ведет себя и нынешняя именитая интеллигенция. Исключения единичны, одно из них представляет собой опять-таки Солженицын, чья исполненная боли недавняя статья " К нынешнему состоянию России" - пример истинной гражданской ответственности, демократизма и патриотизма. Но пока не слышно, чтобы кто-нибудь из наших известных писателей, музыкантов, актеров последовал этому примеру. Так из чего же следует, что по части духовности и нравственности эти люди оставили далеко позади себя поколение 60-х годов? Не наоборот ли? Я думаю, что многие атеисты того времени были по сути гораздо ближе к упомянутым заповедям, чем современные "книжники и фарисеи" , то и дело упоминающие всуе имя Божие, а в действительности служащие мамоне.
4
Не менее важна еще одна тема, в трактовке которой взгляды собеседников обнаруживают высокую" степень близости. Е.Бершин: " И не случайно, видимо, либералы тех лет проиграли свою борьбу. Ведь истинный марксизм настолько абстрактен, что в реальной жизни он никак не может победить". И.Виноградов: " Что же касается краха либерализма, то, на мой взгляд, это связано с безрелигиозной основой тогдашних либеральных идей и ложным представлением, о том, что стоит свернуть голову режиму и дать людям политические свободы, как все встанет на свои места. Реальные особенности несовершенной человеческой природы никак не учитывались. Эти иллюзии можно объяснить характером романтического времени, но оправдать нельзя".
Прочитав это, я сначала просто не поверил своим глазам. Изумление было такое же, как в тот день, когда наш президент объявил, что недавнюю войну начал, " как известно", Дудаев. Значит " либералы тех лет проиграли свою борьбу" не потому, что при молчании народа, по рукам и ногам скованного репрессивным режимом, силы их и силы этого режима были трагически неравны. Не потому, что на одной стороне была вся мощь тоталитарного государства, с абсолютной и всеобъемлющей властью партаппарата, с унифицированной прессой, со всепроникающей системой политического сыска, с подчиненными КГБ милицией и судами, с гигантской армией, которую партийная олигархия, не задумываясь, бросала на подавление не только волнений в собственной стране, но и демократических революций за границей, а на другой стороне - тонкий слой интеллигенции, правда, успевший пропитаться оппозиционными умонастроениями, но не имевший ни своей печати, кроме машинописного "самиздата" да единственного подцензурного журнала, ни каких-либо легальных форм организации. Не потому, что любая публикация "там" или выступление в "самиздате", или участие в молчаливой демонстрации, или даже просто "хранение и распространение" грозили крупными лагерными сроками, а порой, как это было, например, с Юрием Галансковым или Анатолием Марченко, стоили жизни, попытки же вступиться за репрессированных даже в лояльной форме, ходатайства перед властями карались увольнением с работы, исключением из творческого союза, запрещением печататься и т.п. Нет, "крах либерализма объясняется, оказывается, его внутренней несостоятельностью: удаленностью от "реальной жизни", марксистским талмудизмом (Е.Бершин), "безрелигиозной основой тогдашних либеральных идей" (И.Виноградов). Брежнев, Андропов, Суслов, возрадуйтесь: вы реабилитированы! Дело не в том, что вы разгромили "Новый мир" и тем подкосили Твардовского, изгнали Солженицына и сослали Сахарова, а в том, что тогдашняя демократическая оппозиция не уделяла должного внимания несовершенству человеческой природы.
Да ведь даже и это не так. Разве, к примеру, та же "новомирская" проза рисовала какого-то романтического, идеализированного героя, ставила его на котурны? Разве, допустим, в концовке "Плотницких рассказов" Белова, где старик Олеша сидит в обнимку со своим вечным гонителем, сельским бюрократом Авинером, "не учитывалась сложность и противоречивость жизни"? Разве не об этом был весь Шукшин, весь Трифонов, весь Вампилов, да мало ли кто еще? Что касается безрелигиозности "шестидесятников", то стоит напомнить, что в диссидентском движении довольно сильной была религиозная струя, - повлияло ли это как-нибудь на исход борьбы с режимом? Да представим себе, что все "либералы тех лет", как один, стали верующими, но не примирились с тоталитарным строем, не отказались от протестов против ресталинизации, ввода войск в Прагу и т.д.,- неужто исход был бы другим?
Достаточно поставить эти простые вопросы, чтобы увидеть полную бессодержательность и антиисторичность как самого понятия "крах либерализма" применительно к нашим 60-м годам, так и тех объяснений, которые в этой связи предлагают уважаемые собеседники.
Нет, уж если угодно пользоваться понятиями "проигрыша" и "победы", то и до, и особенно после 1968-1970 гг., когда выбор упростился до предела: либо сдавайся на милость сталинистской реакции, либо вступай с ней в открытую борьбу - мужественное поведение многих наших товарищей, их диссидентские судьбы, уход в "тамиздат" и (или) вынужденную эмиграцию нельзя не признать их безусловной духовной и нравственной победой.
5
Разумеется, сказанное не означает, что демократическую оппозицию 60-х годов не за что критиковать. В смысле интеллектуального и нравственного развития общества она сделала и много, и мало. Много, невероятно много, если сравнивать с тем, что было сделано за 15 предыдущих, послевоенных и 15 последующих, доперестроечных лет, даже если сложить те и другие вместе. Мало, слишком мало, если мерить сделанное масштабом той гигантской, беспрецедентной, общемировой по своему значению задачи познания "реального социализма" и отыскания исторически верного пути его преодоления, которую должна была разрешить независимая общественная мысль.
Прав И.Виноградов: недостаточно было "свернуть голову режиму и дать людям политические свободы". Но он крайне наивен, если полагает, что стоит дополнить это условие учетом несовершенств человеческой природы, "как все встанет на свои места" . Нет, и в этом случае не было бы добра. Ибо, помимо деспотического режима и этих вечных несовершенств, советский строй имел в своей основе кое-что более фундаментальное - жизненные интересы его правящего номенклатурного слоя, обеспеченные и реально корпоративным, кастовым характером "общенародной" собственности, и структурой народного хозяйства, и всей системой "социалистических общественных отношений".
Все это мы тогда только начинали понимать, и до 1969-1970 гг., когда всякое публичное обсуждение таких проблем было окончательно прихлопнуто, успели сделать намного меньше, чем следовало. Но чтобы нынешняя ретроспективная критика тогдашнего умственного движения была справедливой, а главное, позволяла извлечь уроки, полезные и сегодня, она должна основываться, во-первых, на точной картине исторического процесса, в рамках которого возникла и поднималась первая оппозиционная волна, во-вторых, на трезвом уяснении тех задач и альтернатив, которые объективно вытекали из результатов предшествующего развития страны.
Мне думается, при таком подходе невозможно всерьез рассматривать ни вариант возврата в дореволюционную Россию, ни вариант сколько-нибудь быстрого превращения "реального социализма" в современный капитализм, тем более при сохранении власти (а значит, и собственности) прежним правящим слоем. Поскольку этот второй вариант к настоящему времени опробован и попытка его осуществления имела для страны самые разрушительные последствия, ничем не оправдано то высокомерие, какое сквозит в замечании Е.Бершина о том, что идеи "шестидесятников" "не выходили за рамки "социализма с человеческим лицом".
А может быть, и хорошо, что "не выходили"? Может быть, это как раз говорило о том, что, вопреки утверждению Е.Бершина, мысль "шестидесятников" не "бежала впереди реальной жизни", а вытекала из нее и ставила перед обществом именно те задачи, какие оно только и в состоянии было разрешить при самом благоприятном течении событий? Ведь экономическим эквивалентом лозунга "социализм с человеческим лицом" являлся "рыночный социализм", политическим - "демократический социализм". То есть этот лозунг означал, что при сохранении, а вернее, возрождении, наполнении адекватным содержанием, некоторых базовых форм социалистической организации общества, в том числе главной из них - общественной собственности на орудия и продукт труда, заново вводятся в действие два основополагающих, универсальных двигателя прогресса, в свое время отключенных социалистической революцией: рыночная конкуренция и политический плюрализм (демократия). Если учесть, что общественная собственность понималась при этом преимущественно как групповая, коллективная, а частная не только допускалась, но подлежала охране и поощрению, государство же предлагалось повернуть лицом к человеку, то можно понять, почему эта идея так воодушевила в 1968 году вполне европейскую Чехословакию, что оппонировать ей пришлось с помощью танков.
Идея "социализма с человеческим лицом" предполагала глубокое, революционное по своему масштабу (хотя, скорее всего, реформистское по способу осуществления) преобразование наличной общественной системы. Возможно ли оно было и, если да, то какая дорога, какая последовательность магов в политической, экономической, социальной и других сферах могла бы к нему привести, - все это требовало, конечно, чрезвычайно подробной и основательной проработки. В условиях "пражской весны" чехи успели в этом отношении больше, мы - гораздо меньше, но и у нас были очень важные теоретические прорывы в данной области, главным из которых стали упомянутые сахаровские "Размышления", где проблема трансформации социализма рассмотрена в свете теории конвергенции.
Нынешний официальный либерализм фыркает по поводу данного круга идей, считая их то ли утопическими, то ли недостаточно радикальными. Но первое требует серьезного доказательства, а что касается второго, то опыт радикализма Гайдара, который под знаменем борьбы с коммунизмом озолотил номенклатуру (ввергнув большинство населения в нищету) и во имя торжества рыночных принципов заградил стране путь к нормальному рынку, кажется, должен бы чему-то научить. Поэтому тем из нас, кто способен учиться на ошибках, кто испытывает сострадание к своему народу, по милости темных политических дельцов попавшему из огня да в полымя, кому не нравится нынешний мафиозно-олигархический "номенклатурный капитализм", кто понимает, что, сползая в Азию, мы никогда не придем в Европу и, значит, должны искать для своей страны принципиально другой путь, - таким людям, мне кажется, имеет смысл сегодня внимательно перечитать Сахарова и с учетом отечественного и мирового опыта тщательно продискутировать весь комплекс проблем, связанных с идеями демократического, рыночного социализма и народного капитализма.
6
К Е.Бершину все это, понятно, не относится. Он из тех, кого разговоры о "коммунизме или капитализме", чреватые изменением нынешнего положения вещей, явно раздражают. И от И.Виноградова, преодолевая его нетвердое сопротивление, он настойчиво добивается признания, что любая попытка точно определить то или иное общественное устройство есть схема, а "схема и выводимые из этой схемы представления о настоящем и будущем, как правило, ошибочны и ведут в тупик", что "иллюзии, внедряемые в действительность с активностью и пафосом, до добра не доводят". То есть, пожалуйста, критикуй, сколько хочешь любые частности, но, избави боже, не пытайся обдумать общий характер окружающей тебя действительности и выкинь из головы "иллюзии", побуждающие добиваться коренных общественных перемен. Нынешний "либерал" едва ли подозревает, что почти слово в слово повторяет уроки сусловской пропаганды, постоянным предостерегающим требованием которой, обращенным к неофициальному сознанию, было именно это: не обобщай!
Подобные мотивы сейчас часто встречаются в нашей прессе, по крайней мере, столичной. Если учесть, что в Москве сосредоточены (выкачаны из жил страны!) примерно три четверти банковского капитала, который и содержит большинство наших средств массовой информации, станет понятно, почему в них на фоне всеобщего неблагополучия столь громко звучит идеология современного конформизма, голос тех, кому нынче хорошо. Беседа Е. Бершина с И. Виноградовым на вроде бы далекую от современности историческую тему полна отзвуками этих московских умонастроений, внутренне родственных конформизму сусловских времен.
Когда Е,Бершин спрашивает, "не чрезмерным ли был общественный, политический пафос "шестидесятников", якобы обративший "многое из сделанного ими в тлен" , когда он заявляет, что идущее от них отрицание коммунистической идеи "вылилось в отрицание страны", - это выглядит как почти дословный перепев старых охранительных инсинуаций. Что ж, такая перекличка нынешнего конформизма с прежним исторически знаменательна. Ведь в том-то и трагедия наша, что в глубинных своих основах система осталась сама собой.
http://burtin.polit.ru/konform.htm
viperson.ru
Док. 640594
Перв. публик.: 01.07.97
Последн. ред.: 27.06.12
Число обращений: 0
Гайдар Егор ТимуровичСахаров Андрей ДмитриевичАйтматов Чингиз ТорекуловичЛихачев Дмитрий СергеевичЛюбимов Юрий ПетровичНосов Евгений ИвановичСолженицын Александр ИсаевичИскандер Фазиль АбдуловичМожаев Борис АндреевичТовстоногов Георгий АлександровичВысоцкий Владимир СеменовичШукшин Василий Макарович
|
