История эта началась в исправительно-трудовом лагере, севернее города Н., в местах прекрасных и строгих.
Был вечер после трудового дня.
Люди собрались в клубе...
На сцену вышел широкоплечий мужчина с обветренным лицом и объявил: - А сейчас хор бывших рецидивистов споет нам задум-чивую песню "Вечерний звон"! На сцену из-за кулисы стали выходить участники хора - один за одним. Они стали так, что образовали две группы - большую и малую. Хористы все были далеко не "певучего" облика.
- В группе "бом-бом", - возвестил дальше широкоплечий и показал на большую группу, - участвуют те, у кого завтра оканчивается срок заключения. Это наша традиция, и мы ее храним.
Хор запел. То есть завели в малой группе, а в большой нагнули головы и
в нужный момент ударили с чувством:
- Бом-м, бом-м...
В группе "бом-бом" мы видим и нашего героя - Егора Прокудина, сорокалетнего, стриженого. Он старался всерьез и, когда "звонили", морщил лоб и качал круглой крестьянской головой - чтобы похоже было, что звук колокола плывет и качается в вечернем воздухе.
Так закончился последний срок Егора Прокудина. Впереди - воля.
Утром в кабинете у одного из начальников произошел следующий разговор:
- Ну, расскажи, как думаешь жить, Прокудин? - спросил начальник. Он, видимо, много-много раз спрашивал это - больно уж слова его вышли какие-то готовые.
- Честно! - поторопился с ответом Егор, тоже, надо полагать, готовым, потому что ответ выскочил поразительно легко.
- Да это-то я понимаю... А как? Как ты это себе представляешь?
- Думаю заняться сельским хозяйством, гражданин начальник.
- Товарищ.
- А? - не понял Егор.
- Теперь для тебя все - товарищи, - напомнил начальник.
- А-а! - с удовольствием вспомнил Прокудин. И даже посмеялся своей забывчивости. - Да-да... Много будет товарищей!
- А что это тебя в сельское хозяйство-то потянуло? - искренне поинтересовался начальник.
- Так я же ведь крестьянин! Родом-то. Вообще люблю природу. Куплю корову...
- Корову? - удивился начальник.
- Корову. Вот с таким вымем. - Егор показал руками.
- Корову надо не по вымю выбирать. Если она еще молодая, какое же у
нее "вот такое" вымя? А ты выберешь старую, у нее действительно вот такое вымя... Толку-то что? Корова должна быть... стройная.
- Так это что же тогда - по ногам? - сугодничал Егор вопросом.
- Что?
- Выбирать-то. По ногам, что ли?
- Да почему по ногам? По породе. Существуют поро-ды - такая-то
порода... Например, холмогорская... - Боль-ше начальник не знал.
- Обожаю коров, - еще раз с силой сказал Егор. - При-веду ее в
стойло... поставлю...
Начальник и Егор помолчали, глядя друг на друга.
- Корова - это хорошо, - согласился начальник. - Только... что ж,
ты одной коровой и будешь заниматься? У тебя профессия-то есть какая-нибудь?
- У меня много профессий.
- Например?
Егор подумал, как если бы выбирал из множества своих профессий
наименее... как бы это сказать - меньше всего пригодную для воровских
целей.
- Слесарь...
Зазвонил телефон. Начальник взял трубку.
- Да. Да. А какой урок-то был? Тема-то какая? "Евгений Онегин"? Так, а
насчет кого они вопросы-то стали задавать? Татьяны? А что им там непонятно в
Татьяне? Что, говорю, им там... - Начальник некоторое время слушал тонкий
крикливый голос в трубке, укоризненно смотрел при этом на Егора и чуть кивал
головой: мол, все ясно. - Пусть... Слушай сюда: пусть они там демагогией не
занимаются! Что значит - будут дети, не будут дети?! Про это, что ли, поэма
написана! А то я им приду объясню! Ты им... Ладно, счас Николаев придет к
вам. - Начальник положил трубку и взял другую. Пока набирал номер,
недовольно проговорил: - Доценты мне... Николаев? Там у учительницы
литературы урок сорва-ли: начали вопросы задавать. А? "Евгений Онегин". Да
не на-счет Онегина, а насчет Татьяны: будут у нее дети от старика или не
будут? Иди разберись. Давай. Во, доценты, понима-ешь! - сказал начальник,
кладя трубку. - Вопросы начали задавать.
Егор посмеялся, представив этот урок литературы.
- Хотят знать...
- У тебя жена-то есть? - спросил начальник строго.
Егор вынул из нагрудного кармана фотографию и подал начальнику. Тот
взял, посмотрел.
- Это твоя жена? - спросил он, не скрывая удивления.
На фотографии была довольно красивая молодая женщи-на, добрая и ясная.
- Будущая, - сказал Егор. Ему не понравилось, что на-чальник
удивился. - Ждет меня. Но живую я ее ни разу не видел.
- Как это?
- Заочница. - Егор потянулся, взял фотографию. - По-звольте. - И
сам засмотрелся на милое русское простое лицо. - Байкалова Любовь
Федоровна. Какая доверчивость на лице, а! Это удивительно, правда? На
кассира похожа.
- И что она пишет?
- Пишет, что беду мою всю понимает... Но, говорит, не понимаю, как ты
додумался в тюрьму угодить? Хорошие письма. Покой от них... Муж был пьянчуга
- выгнала. А на людей все равно не обозлилась.
- А ты понимаешь, на что идешь? - негромко и серьез-но спросил
начальник.
- Понимаю, - тоже негромко сказал Егор и спрятал фо-тографию.
- Во-первых, оденься как следует. Куда ты такой... Ванька с Пресни
заявишься. - Начальник недовольно оглядел Егора. - Что это за... почему
так одет-то?
Егор был в сапогах, в рубахе-косоворотке, в фуфайке и каком-то
форменном картузе - не то сельский шофер, не то слесарь-сантехник, с легким
намеком на участие в художест-венной самодеятельности.
Егор мельком оглядел себя, усмехнулся.
- Так надо было по роли. А потом уже не успел пере-одеться.
- Артисты... - только и сказал начальник и засмеялся. Он был не злой
человек, и его так и не перестали изумлять люди, изобретательность которых
не знает пределов.
И вот она - воля!
Это значит - захлопнулась за Егором дверь, и он очутил-ся на улице
небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и
покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то
ста-рушка с сумочкой, остановилась.
- Вам плохо?
- Мне хорошо, мать, - сказал Егор. - Хорошо, что я весной сел. Надо
всегда весной садиться.
- Куда садиться? - не поняла старушка.
- В тюрьму.
Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опа-сливо
отстранилась и посеменила дальше. Посмотрела еще на забор, мимо которого
шла. Опять оглянулась на Егора.
А Егор поднял руку навстречу "Волге". "Волга" останови-лась. Егор стал
договариваться с шофером. Шофер сперва не соглашался везти, Егор достал из
кармана пачку денег, пока-зал... и пошел садиться рядом с шофером.
В это время к ним подошла старушка, которая проявила участие к Егору,
- не поленилась перейти улицу.
- Я прошу извинить меня, - заговорила она, склоняясь к Егору. - А
почему именно весной?
- Садиться-то? Так весной сядешь - весной и выйдешь. Воля и весна!
Чего еще человеку надо? - Егор улыбнулся старушке и продекламировал: - Май
мой синий! Июнь голу-бой!
- Вон как!.. - Старушка изумилась. Выпрямилась и гля-дела на Егора,
как глядят в городе на коня - туда же, по улице идет, где машины. У
старушки было румяное морщинистое личико и ясные глаза. Она, сама того не
ведая, доста-вила Егору приятнейшую, дорогую минуту.
"Волга" поехала.
Старушка некоторое время смотрела вслед ей.
- Скажите... Поэт нашелся. Фет.
А Егор весь отдался движению. Кончился поселок, выскочили на простор.
- Нет ли у тебя какой музыки? - спросил Егор.
Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за спины транзисторный
магнитофон.
- Включи. Крайняя клавиша...
Егор включил какую-то славную музыку. Откинулся го-ловой на сиденье,
закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался.
- Рад? - спросил шофер.
- Рад? - очнулся Егор. - Рад... - Он точно на вкус по-пробовал это
словцо. - Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в
тюрьме, другую - отдал тебе, а третью - прожил бы сам, как хочу. Но так
как она у меня всего одна, то сейчас я, конечно, рад. А ты умеешь
ра-доваться? - Егор от полноты чувства мог иногда взбежать повыше - где
обитают слова красивые и пустые. - Умеешь, нет?
Шофер пожал плечами, ничего не ответил.
- Э-э, тухлое твое дело, сынок, - не умеешь.
- А чего радоваться-то?
Егор вдруг стал серьезным. Задумался. С ним это быва-ло - вдруг ни с
того ни с сего задумается.
- А? - спросил Егор из каких-то своих мыслей.
- Чего, говорю, шибко радоваться-то? - Шофер был па-рень трезвый и
занудливый.
- Ну, это я, брат, не знаю - чего радоваться, - загово-рил Егор, с
неохотой возвращаясь из своего далекого дале-ка. - Умеешь - радуйся, не
умеешь - сиди так. Тут не спра-шивают. Стихи, например, любишь?
Парень опять неопределенно пожал плечами.
- Вот видишь, - с сожалением сказал Егор, - а ты ра-доваться
собрался.
- Я и не собирался радоваться.
- Стихи надо любить, - решительно закруглил Егор этот вялый разговор.
- Слушай, какие стихи бывают. - И Егор начал читать - с пропуском,
правда, потому что под-забыл.
Город, город! Ты в схватке жестокой
Окрестил нас как падаль и мразь.
Стынет поле в тоске...
какой-то... Тут подзабыл малость.
Телеграфными столбами давясь...
Тут опять забыл. Дальше:
Пусть для сердца тягуче колко,
Это песня звериных прав!..
...Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав.
Зверь припал... и из пасмурных недр
Кто-то спустит сейчас курки...
Вдруг прыжок... и двуногого недруга
Раздирают на части клыки.
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты недаром даешься ножу.
Как и ты - я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты - я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отпробует вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу...
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, со-средоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросил прямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.
- Как стихи? - спросил Егор.
- Хорошие стихи.
- Хорошие. Как стакан спирту дернул, - сказал Егор. - А ты: не люблю стихи. Молодой еще, надо всем интересо-ваться. Останови-ка... я своих подружек встретил.
Шофер не понял, каких он подружек встретил, но оста-новился. Егор вышел из машины... Вокруг был сплошной березо-вый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огля-делся кругом.
- Ну, ты глянь, что делается! - сказал он с тихим вос-торгом.
Повернулся к березке, погладил ее ладонью. - Здорово! Ишь ты какая...Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. - Егор быстро вернулся к машине. Все те-перь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.
- Жми, малыш, на весь костыль. А то у меня сердце сей-час из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?
- Откуда!
- Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящи-чек?
- Двести.
- Беру за триста. Он мне понравился.
В областном городе, на окраине, Егор велел остановить-ся, не доезжая того дома, где должны быть свои люди. Щедро расплатился с шофером, взял музыкальный ящичек и двора-ми, сложно, пошел "на хату". "Малина" была в сборе. Сидела приятная молодая женщина с гитарой. Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога, упорно смотрел на телефон. Сидели четыре девицы с голыми ногами... Ходил по комнате рослый молодой парень, погля-дывал на телефон... Сидел в кресле Губошлеп с темными зу-бами, потягивал из фужера шампанское... Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где - курили или просто так.
Комната была драная, гадкая. Синенькие какие-то обои, захватанные и
тоже дранью, совсем уж некстати напоминали цветом своим весеннее небо, и от
этого вовсе нехорошо было в этом вонючем сокрытом мирке, тяжко. Про такие
обитали-ща говорят, обижая зверей, - логово.
Все сидели в каком-то странном оцепенении. Время от времени поглядывали
на телефон. Напряжение чувствова-лось во всем. Только скуластенькая молодая
женщина чуть перебирала струны и негромко, красиво пела, хрипловато, но
очень душевно:
Калина красная,
Калина вызрела,
Я у залеточки
Характер вызнала.
Характер вызнала,
Характер - ой какой,
Я не уважила,
А он пошел к другой...
А я...
Во входную дверь негромко постучали условным стуком. Все сидящие
дернулись, как от вскрика.
- Цыть! - сказал Губошлеп. И весело посмотрел на всех. - Нервы, -
еще сказал Губошлеп. И взглядом послал одного открыть дверь.
Пошел рослый парень.
- Цепочка, - сказал Губошлеп. И сунул руку в карман. И ждал.
Рослый парень, не скидывая дверной цепочки, приот-крыл дверь... И
поспешно скинул цепочку, оглянулся на всех...
Дверь закрылась.
И вдруг за дверью грянул марш. Егор пинком открыл ее и вошел под марш.
На него зашикали и повскакали с мест.
Егор выключил магнитофон, удивленно огляделся.
К нему подходили, здоровались... Но старались не шуметь.
- Привет, Горе. (Такова была кличка Егора - Горе.)
- Здорово.
- Отпыхтел?
Егор подавал руку, но все не мог понять, что здесь такое. Много было знакомых, а были не просто знакомые - была тут Люсьен (скуластенькая), был, наконец, Губошлеп - их Егор рад был видеть. Но что они?
- А чего вы такие все?
- Ларек наши берут, - пояснил один, здороваясь. - Должны звонить...Ждем.
Очень обрадовалась Егору скуластенькая женщина. Она повисла у него на шее... И всего исцеловала. Глаза ее, чуть влажные, прямо сияли от неподдельной радости.
- Горе ты мое!.. Я тебя сегодня во сне видела...
- Ну-ну, - говорил счастливый Егор. - И что я во сне делал?
- Обнимал меня. Крепко-крепко.
- А ты ни с кем меня не спутала?
- Горе!..
- А ну, повернись-ка, сынку! - сказал Губошлеп. - Экий ты какой стал! Егор подошел к Губошлепу, они сдержанно обнялись. Губошлеп так и не встал. Весело смотрел на Егора.
- Я вспоминаю один весенний вечер... - заговорил Губошлеп. И все стихли. - В воздухе было немножко сыро, на вокзале - сотни людей. От чемоданов рябит в глазах. Все люди взволнованы - все хотят уехать. И среди этих взволнованных, нервных сидел один... Сидел он на своем деревенском сундуке и думал горькую думу. К нему подошел некий изящный молодой человек и спросил: "Что пригорюнился, добрый молодец?" - "Да вот... горе у меня! Один на земле остался, не знаю, куда деваться". Тогда молодой человек...Зазвонил телефон. Всех опять как током дернуло.
- Да? - вроде как безразлично спросил парень, похожий на бульдога. И долго слушал. И кивал. - Все сидим здесь. Я не отхожу от телефона. Все здесь, Горе пришел... Да. Только что. Ждем. Ждем. - Похожий на бульдога положил трубку и повернулся ко всем. - Начали.
Все пришли в нервное движение.
- Шампанзе! - велел Губошлеп.
Бутылки с шампанским пошли по рукам.
- Что за ларек? - спросил Егор Губошлепа.
- Кусков на восемь, - сказал тот. - Твое здоровье!
Выпили.
- Люсьен... Что-нибудь... снять напряжение, - попросил Губошлеп. Он был худой, спокойный и чрезвычайно наглый, глаза очень наглые.
- Я буду петь про любовь, - сказала приятная Люсьен. И тряхнула крашеной головой, и с маху положила ладонь на струны. И все стихли.
