Бывает летом пора: полынь пахнет так, что сдуреть можно. Особенно почему-то ночами. Луна светит тихо. Неспокойно на душе, томительно. И думается в такие огромные, светлые, ядовитые ночи вольно, дерзко, сладко.
Это даже - не думается, что-то другое: чудится, ждется, что ли. Притаишься где-нибудь на задах огородов, в лопухах,- сердце замирает от необъяснимой тайной радости. Жалко, мало у нас в жизни таких ночей.
Одна такая ночь запомнилась мне на всю жизнь.
Было мне лет двенадцать. Сидел я в огороде, обхватив руками колени, упорно, до слез смотрел на луну. Вдруг услышал: кто-то невдалеке тихо плачет. Я оглянулся и увидел старика Нечая, соседа нашего.
Это он шел, маленький, худой, в длинной холщовой рубахе. Плакал и что-то бормотал неразборчиво.
У дедушки Нечаева три дня назад умерла жена, тихая, безответная старушка. Жили они вдвоем, дети разъехались.
Старушка Нечаева, бабка Нечаиха, жила незаметно и умерла незаметно.
Узнали поутру: "Нечаиха-то... гляди-ко, сердешная",-сказали люди. Вырыли могилку, опустили бабку Нечаиху, зарыли - и все. Я забыл сейчас, как она выглядела. Ходила по ограде, созывала кур: "Цып-цып-цып". Ни с кем не
ругалась, не заполошничала по деревне. Была - и нету, ушла.
...Узнал я в ту светлую, хорошую ночь, как тяжко бывает одинокому человеку. Даже когда так прекрасно вокруг, и такая теплая, родная земля, и совсем не страшно на ней.
Я притаился.
Длинная, ниже колен, рубаха старика ослепительно белела под луной. Он шел медленно, вытирал широким рукавом глаза. Мне его было хорошо видно.
Он сел неподалеку.
- Ничо... счас маленько уймусь... мирно побеседуем, - тихо говорил
старик и все не мог унять слезы.- Третий день маюсь - не знаю, куда себя
деть. Руки опустились... хошь што делай.
Помаленьку он успокоился.
- Шибко горько, Парасковья: пошто напоследок-то ничо не сказала? Оби-
ду, што ль, затаила какую? Сказала бы - и то легше. А то-думай теперь...
Охо-хо... - Помолчал. - Ну, обмыли тебя, нарядили - все, как у добрых
людей. Кум Сергей гроб сколотил. Поплакали, Народу, правда, не шибко
много было. Кутью варили. А положили тебя с краешку, возле Давыдовны.
Место хорошее, сухое. Я и себе там приглядел. Не знаю вот, што теперь
одному-то делать? Может, уж заколотить избенку да к Петьке уехать?..
Опасно: он сам ничо бы, да бабенка-то у его... сама знаешь: и сказать не
скажет, а кусок в горле застрянет. Вот беда-то!.. Чего посоветуешь?
Молчание.
Я струсил. Я ждал, вот-вот заговорит бабка Нечаиха своим ласковым,
терпеливым голосом.
- Вот гадаю,- продолжал дед Нечай,- куда приткнуться? Прям хошь петлю
накидывай. А это вчерашней ночью здремнул маленько, вижу: ты вроде идешь
по ограде, яички в сите несешь. Я пригляделся, а это не яички, и цыпляты
живые, маленькие ишо, И ты вроде начала их по одному исть. Ешь да ишо
прихваливаешь... Страсть господня! Проснулся... Хотел тебя разбудить, а
забыл, что тебя- нету. Парасковьюшка... язви тя в душу!..- Дед Нечай
опять заплакал. Громко. Меня мороз по коже продрал - завыл как-то,
как-то застонал протяжно: - Э-э-э... у-у... Ушла?.. А не подумала: куда
я теперь? Хошь бы сказала: я бы доктора из города привез... вылечиваются
люди. А то ни слова, ни полслова - вытянулась! Так и я сумею...- Нечай
высморкался, вытер слезы, вздохнул.- Чижало там, Парасковьюшка? Охота,
поди, сюда? Снишься-то. Снись хошь почаще... только нормально. А то цып-
ляты какие-то... черт те чего. А тут...- Нечай заговорил шепотом, я по-
ловину не расслышал, - Грешным делом хотел уж... А чего? Бывает, закапы-
вают, я слыхал. Закопали бабу в Краюшкино... стонала. Выкопали... Эти
две ночи ходил, слушал: вроде тихо. А то уж хотел... Сон, говорят, нава-
ливается какой-то страшенный - и все думают, што помер человек, а он не
помер, а - сонный...
Тут мне совсем жутко стало, Я ползком - да из огорода. Прибежал к де-
ду своему, рассказал все. Дед оделся, и мы пошли с ним на зады.
- Он сам с собой или вроде как с ней разговаривает? - расспрашивал
дед.
- С ей. Советуется, как теперь быть...
- Тронется ишо, козел старый. Правда пойдет выкопает. Может, пьяный?
- Нет, он пьяный поет и про бога рассказывает.- Я знал это.
Нечай, заслышав наши шаги, замолчал.
- Кто тут? - строго спросил дед.
Нечай долго не отвечал.
- Кто здесь, я спрашиваю?
- А чего тебе?
- Ты, Нечай?
- Но...
Мы подошли. Дедушка Нечай сидел, по-татарски скрестив ноги, смотрел
снизу на нас - был очень недоволен.
- А ишо кто тут был?
- Иде?
- Тут... Я слышал, ты с кем-то разговаривал.
- Не твое дело.
- Я вот счас возьму палку хорошую и погоню домой, чтоб бежал и не ог-
лядывался.
Старый человек, а с ума сходишь... Не стыдно?
- Я говорю с ей и никому не мешаю,
- С кем говоришь? Нету ее, не с кем говорить! Помер человек - в зем-
ле.
- Она разговаривает со мной, я слышу,- упрямился Нечай.- И нечего нам
мешать.
Ходют тут, подслушивают...
- Ну-ка, пошли,- Дед легко поднял Нечая с земли.- Пойдем ко мне, у
меня бутылка самогонки есть, счас выпьем - полегчает.
Дедушка Нечай не противился.
- Чижало, кум,- силов нету.
Он шел впереди, спотыкался и все вытирал рукавом слезы.
Я смотрел сзади на него, маленького, убитого горем, и тоже плакал -
неслышно, чтоб дед подзатыльника не дал. Жалко было дедушку Нечая.
- А кому легко? - успокаивал дед.- Кому же легко родного человека в
землю зарывать? Дак если бы все ложились с ими рядом от горя, што было
бы? Мне уж теперь сколько раз надо бы ложиться? Терпи. Скрепись и терпи.
- Жалко.
- Конешно, жалко... кто говорит. Но вить ничем теперь не поможешь.
Изведешься, и все. И сам ноги протянешь. Терпи.
- Вроде соображаю, а... запеклось вот здесь все - ничем не размочишь.
Уж пробовал - пил: не берет.
- Возьмет. Петька-то чего не приехал? Ну, тем вроде далеко, а
этот-то?..
- В командировку уехал. Ох, чижало, кум!.. Сроду не думал...
- Мы всегда так: живет человек - вроде так и надо. А помрет - жалко.
Но с ума от горя сходить - это тоже... дурость.
Не было для меня в эту минуту ни ясной, тихой ночи, ни мыслей никаких, и радость непонятная, светлая умерла.
Горе маленького старика заслонило прекрасный мир. Только помню; все так же резко, горько пахло полынью.
Дед оставил Нечая у нас.
Они легли ни полу, накрылись тулупом.
- Я тебе одну историю расскажу,- негромко стал рассказывать мой дед.-Ты вот не воевал - не знаешь, как там было... Там, брат... похуже делабыли. Вот какая история: я санитаром служил, раненых в тыл отвозили. Едем раз. А студебеккер наш битком набитый. Стонают, просют потише... А шофер, Миколай Игринев, годок мне, и так уж старается поровней ехать,
медлить шибко тоже нельзя: отступаем, Ну, подъезжаем к одному развилку,
впереди легковуха. Офицер машет: стой, мол. А у нас приказ строго-настрого: не останавливаться, хоть сам черт с рогами останавливай. Оно правильно: там сколько ишо их, сердешных, лежат, ждут. Да хоть бы наступали, а то отступаем. Ну, проехали, Легковуха обгоняет нас, офицер поперек
дороги - с наганом. Делать нечего, остановились. Оказалось, офицер у их
чижалораненый, а им надо в другую сторону. Ну, мы с тем офицером, который наганом-то махал, кое-как втиснули в кузов раненого, Миколай в кабинке сидел: с им там тоже капитан был - совсем тоже плохой, почесть лежал; Миколай-то одной рукой придерживал его, другой рулил. Ну, уместились кое-как. А тот, какого подсадили-то, часует, бедный. Голова в крове, все позасохло. Подумал ишо тогда: не довезем. А парень молодой, лейтенант, только бриться, наверно, начал. Я голову его на коленки к себе взял - хоть поддержать маленько, да кого там!.. Доехали до госпиталя, стали снимать раненых... - Дед крякнул, помолчал. Закурил, - Миколай тоже стал помогать... Помогать... Подал я ему лейтенанта-то... "Все, говорю, кончился". А Миколай посмотрел на лейтенанта, в лицо-то... Кхэх...-Опять молчание. Долго молчали.
- Неужто сын? - тихо спросил дед Нечай.
- Сын.
- Ох ты, господи!
- Кхм... - Мой дед швыркнул носом. Затянулся вчастую раз пять подряд.
- А потом-то што?
- Схоронили... Командир Миколаю отпуск на неделю домой дал. Ездил. А жене не сказал, што сына схоронил. Документы да ордена спрятал, пожил неделю и уехал.
- Пошто не сказал-то?
- Скажи!.. Так хоть какая-то надежа есть - без вести и без вести, а так... совсем.
Не мог сказать. Сколько раз, говорит, хотел и не мог,
- Господи, господи,- опять вздохнул дед Нечай.- Сам-то хоть живой остался?
- Микола? Не знаю, нас раскидало потом по разным местам... Вот какая история. Сына! - легко сказать. Да молодого такого...Старики замолчали.
В окна все лился и лился мертвый торжественный свет луны. Сияет!..Радость ли, горе ли тут - сияет!
http://www.shukshin.net/gore.shtml
viperson.ru
Док. 637575
Перв. публик.: 28.02.00
Последн. ред.: 27.06.12
Число обращений: 0
Шукшин Василий Макарович
|
