В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Василий Шукшин. Верую! Назад
Василий Шукшин. Верую!
По воскресеньям наваливалась особенная тоска. Какая-то нутряная, едкая... Максим физически чувствовал ее, гадину: как если бы неопрятная, не совсем здоровая баба, бессовестная, с тяжелым запахом изо рта, обшаривала его всего руками - ласкала и тянулась поцеловать.
- Опять!.. Навалилась.
- О!.. Господи... Пузырь: туда же, куда и люди,- тоска,- издевалась жена Максима, Люда, неласковая, рабочая женщина: она не знала, что такое тоска. С чего тоска-то?
Максим Яриков смотрел на жену черными, с горячим блеском глазами... Стискивал зубы.
- Давай матерись, Полайся - она, глядишь, пройдет, тоска-то. Ты лаяться-то мастер.
Максим иногда пересиливал себя - не ругался. Хотел, чтоб его поняли.
- Не поймешь ведь.
- Почему же я не пойму? Объясни, пойму.
- Вот у тебя все есть - руки, ноги... и другие органы. Какого размера - это другой вопрос, но все, так сказать, на месте. Заболела нога - ты чувствуешь, захотела есть - налаживаешь обед... Так?
- Ну.
Максим легко снимался с места (он был сорокалетний легкий мужик, злой и порывистый, никак не мог измотать себя на работе, хоть работал много), ходил по горнице, и глаза его свирепо блестели.
- Но у человека есть также - душа! Вот она, здесь,- болит! - Максим
показывал на грудь.- Я же не выдумываю! Я элементарно чувствую - болит.
- Больше нигде не болит?
- Слушай! - взвизгивал Максим.- Раз хочешь понять, слушай! Если сама чурбаком уродилась, то постарайся хоть понять, что бывают люди с душой. Я же не прошу у тебя трешку на водку, я же хочу... Дура! - вовсе срывался Максим, потому что вдруг ясно понимал: никогда он не объяснит, что с ним происходит, никогда жена Люда не поймет его. Никогда! Распори он ножом свою грудь, вынь и покажи в ладонях душу, она скажет - требуха. Да и сам он не верил в такую-то - в кусок мяса- Стало быть, все это - пустые слова. Чего и злить себя? - Спроси меня напоследок: кого я ненавижу больше всего на свете? Я отвечу: людей, у которых души нету. Или она поганая. С вами говорить - все равно, что об стенку головой биться.
- Ой, трепло!
- Сгинь с глаз!
- А тогда почему же ты такой злой, если у тебя душа есть?
- А что, по-твоему, душа-то - пряник, что ли? Вот она как раз и не понимает, для чего я ее таскаю, душа-то, и болит, А я злюсь поэтому.
Нервничаю.
- Ну и нервничай, черт с тобой! Люди дождутся воскресенья-то да отдыхают культурно... В кино ходют. А этот - нервничает, видите ли. Пузырь. Максим останавливался у окна, подолгу стоял неподвижно, смотрел на улицу. Зима. Мороз. Село коптит в стылое ясное небо серым дымом - люди согреваются. Пройдет бабка с ведрами на коромысле, даже за двойными рамами слышно, как скрипит под ее валенками тугой, крепкий снег. Собака залает сдуру и замолкнет - мороз. Люди-по домам, в тепле. Разговаривают, обед налаживают, обсуждают ближних... Есть - выпивают, но и там веселого мало.
Максим, когда тоскует, не философствует, никого мысленно ни о чем не просит, чувствует боль и злобу. И злость эту свою он ни к кому не обращает, не хочется никому по морде дать и не хочется удавиться. Ничего не хочется - вот где сволочь - маята! И пластом, недвижно лежать - тоже не хочется. И водку пить не хочется - не хочется быть посмешищем, противно. Случалось, выпивал... Пьяный начинал вдруг каяться в таких мерзких грехах, от которых и людям и себе потом становилось нехорошо. Один раз спьяну бился в милиции головой об стенку, на которой наклеены были всякие плакаты, ревел - оказывается: он и какой-то еще мужик, они вдвоем изобрели мощный двигатель величиной со спичечную коробку и чертежи передали американцам. Максим сознавал, что это - гнусное предательство, что он - "научный Власов", просил вести его под конвоем в Магадан. Причем он хотел идти туда непременно босиком.
- Зачем же чертежи-то передал? - допытывался старшина. - И кому!!!
Этого Максим не знал, знал только, что это - "хуже Власова". И горько плакал.
В одно такое мучительное воскресенье Максим стоял у окна и смотрел на дорогу. Опять было ясно и морозно, и дымились трубы.
"Ну и что? - сердито думал Максим. - Так же было сто лет назад. Что нового-то? И всегда так будет. Вон парнишка идет, Ваньки Малофеева сын... А я помню самого Ваньку, когда он вот такой же ходил, и сам я такой был. Потом у этих - свои такие же будут. А у тех - свои... И все? А зачем?"
Совсем тошно стало Максиму... Он вспомнил, что к Илье Лапшину приехал в гости родственник жены, а родственник тот - поп. Самый натуральный поп - с волосьями. У попа что-то такое было с легкими - болел. Приехал лечиться. А лечился он барсучьим салом, барсуков ему добывал Илья. У попа было много денег, они с Ильей часто пили спирт. Поп пил только спирт. Максим пошел к Лапшиным.
Илюха с попом сидели как раз за столом, попивали спирт и беседовали.
Илюха был уже на развезях - клевал носом и бубнил, что в то воскресенье, не в это, а в то воскресенье он принесет сразу двенадцать барсуков.
- Мне столько не надо. Мне надо три хороших - жирных.
- Я принесу двенадцать, а ты уж выбирай сам - каких. Мое дело принести. А ты уж выбирай сам, каких получше. Главное, чтоб ты оздоровел... а я их тебе приволоку двенадцать штук...
Попу было скучно с Илюхой, и он обрадовался, когда пришел Максим.
- Что? - спросил он.
- Душа болит,- сказал Максим.- Я пришел узнать: у верующих душа болит или нет?
- Спирту хочешь?
- Ты только не подумай, что я пришел специально выпить. Я могу, ко-
нечно, выпить, но я не для того пришел. Мне интересно знать: болит у те-
бя когда-нибудь душа или нет?
Поп налил в стаканы спирт, придвинул Максиму один стакан и графин с
водой:
- Разбавляй по вкусу.
Поп был крупный шестидесятилетний мужчина, широкий в плечах, с огром-
ными руками. Даже не верилось, что у него что-то там с легкими. И глаза
у попа - ясные, умные. И смотрит он пристально, даже нахально. Такому -
не кадилом махать, а от алиментов скрываться. Никакой он не благостный,
не постный - не ему бы, не с таким рылом, горести и печали человеческие
- живые, трепетные нити - распутывать. Однако - Максим сразу это по-
чувствовал - с попом очень интересно.
- Душа болит?
- Болит.
- Так.- Поп выпил и промакнул губы крахмальной скатертью, уголочком.-
Начнем подъезжать издалека. Слушай внимательно, не перебивай.- Поп отки-
нулся на спинку стула, погладил бороду и с удовольствием заговорил:
- Как только появился род человеческий, так появилось зло. Как появи-
лось зло, так появилось желание бороться с ним, со злом то есть. Появи-
лось добро. Значит, добро появилось только тогда, когда появилось зло.
Другими словами, есть зло - есть добро, нет зла - нет добра, Понимаешь
меня?
- Ну, ну.
- Не понужай, ибо не запрег еще.- Поп, видно, обожал порассуждать вот
так вот - странно, далеко и безответственно.- Что такое Христос? Это
воплощенное добро, призванное уничтожить зло на земле. Две тыщи лет он
присутствует среди людей как идея - борется со злом.
Илюха заснул за столом.
- Две тыщи лет именем Христа уничтожается на земле зло, но конца этой
войне не предвидится. Не кури, пожалуйста. Или отойди вон к отдушине и
смоли.
Максим погасил о подошву цигарку и с интересом продолжал слушать.
- Чего с легкими-то? - поинтересовался для вежливости.
- Болят,- кратко и неохотно пояснил поп.
- Барсучатина-то помогает?
- Помогает. Идем дальше, сын мой занюханный...
- Ты что? - удивился Максим.
- Я просил не перебивать меня.
- Я насчет легких спросил...
- Ты спросил: отчего болит душа? Я доходчиво рисую тебе картину ми-
роздания, чтобы душа твоя обрела покой. Внимательно слушай и постигай.
Итак, идея Христа возникла из желания победить зло. Иначе - зачем?
Представь себе: победило добро. Победил Христос... Но тогда - зачем он
нужен? Надобность в нем отпадает. Значит, это не есть нечто вечное, неп-
реходящее, а есть временное средство, как диктатура пролетариата. Я же
хочу верить в вечность, в вечную огромную силу и в вечный порядок, кото-
рый будет.
- В коммунизм, что ли?
- Что коммунизм?
- В коммунизм веришь?
- Мне не положено. Опять перебиваешь!
- Все. Больше не буду. Только ты это... понятней маленько говори. И
не торопись.
- Я говорю ясно: хочу верить в вечное добро, в вечную справедливость,
в вечную Выс-шую силу, которая все это затеяла на земле, Я хочу познать
эту силу и хочу надеяться, что сила эта - победит. Иначе - для чего все?
А? Где такая сила? - Поп вопросительно посмотрел на Максима.- Есть она?
Максим пожал плечами:
- Не знаю.
- Я тоже не знаю.
- Вот те раз!..
- Вот те два. Я такой силы не знаю. Возможно, что мне, человеку, не
дано и знать ее, и познать, и до конца осмыслить. В таком случае я отка-
зываюсь понимать свое пребывание здесь, на земле. Вот это как раз я и
чувствую, и ты со своей больной душой пришел точно по адресу: у меня то-
же болит душа. Только ты пришел за готовеньким ответом, а я сам пытаюсь
дочерпаться до дна, но это - океан. И стаканами нам его не вычерпать. И
когда мы глотаем вот эту гадость...- Поп выпил спирт, промакнул ска-
тертью губы.- Когда мы пьем это, мы черпаем из океана в надежде достичь
дна. Но - стаканами, стаканами, сын мой! Круг замкнулся - мы обречены.
- Ты прости меня... Можно я одно замечание сделаю?
- Валяй.
- Ты какой-то... интересный поп. Разве такие попы бывают?
- Я - человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так сказал один
знаменитый безбожник, сказал очень верно. Несколько самонадеянно, прав-
да, ибо при жизни никто его за бога и не почитал.
- Значит, если я тебя правильно понял, бога нет?
- Я сказал - нет. Теперь я скажу - да, есть. Налей-ка мне, сын мой,
спирту, разбавь стакан на двадцать пять процентов водой и дай мне. И се-
бе тоже налей. Налей, сын мой простодушный, и да увидим дно! - Поп вы-
пил.Теперь я скажу, что бог - есть. Имя ему - Жизнь. В этого бога я ве-
рую. Это - суровый, могучий Бог, Он предлагает добро и зло вместе - это,
собственно, и есть рай. Чего мы решили, что добро должно победить зло?
Зачем? Мне же интересно, например, понять, что ты пришел ко мне не исти-
ну выяснять, а спирт пить. И сидишь тут, напрягаешь глаза - делаешь вид,
что тебе интересно слушать...
Максим пошевелился на стуле.
- Не менее интересно понять мне, что все-таки не спирт тебе нужен, а
истина. И уж совсем интересно, наконец, установить: что же верно? Душа
тебя привела сюда или спирт? Видишь, я работаю башкой, вместо того чтобы
просто пожалеть тебя, сиротиночку мелкую. Поэтому, в соответствии с этим
моим богом, я говорю: душа болит? Хорошо. Хорошо! Ты хоть зашевелился,
ядрена мать! А то бы тебя с печки не стащить с равновесием-то душевным.
Живи, сын мой, плачь и приплясывай. Не бойся, что будешь языком сково-
родки лизать на том свете, потому что ты уже здесь, на этом свете, полу-
чишь сполна и рай и ад.- Поп говорил громко, лицо его пылало, он вспо-
тел.- Ты пришел узнать: во что верить? Ты правильно догадался: у верую-
щих душа не болит. Но во что верить? Верь в Жизнь. Чем все это кончится,
не знаю. Куда все устремилось, тоже не знаю. Но мне крайне интересно бе-
жать со всеми вместе, а если удастся, то и обогнать других... Зло? Ну -
зло. Если мне кто-нибудь в этом великолепном соревновании сделает бяку в
виде подножки, я поднимусь и дам в рыло. Никаких - "подставь правую".
Дам в рыло, и баста.
- А если у него кулак здоровей?
- Значит, такая моя доля - за ним бежать.
- А куда бежать-то?
- На кудыкину гору. Какая тебе разница - куда? Все в одну сторону -
добрые и злые.
- Что-то я не чувствую, чтобы я устремлялся куда-нибудь,- сказал Мак-
сим.
- Значит, слаб в коленках. Паралитик. Значит, доля такая - скулить на
месте.
Максим стиснул зубы... Вьелся горячим злым взглядом в попа.
- За что же мне доля такая несчастная?
- Слаб. Слаб, как... вареный петух. Не вращай глазами.
- Попяра!.. А если я счас, например, тебе дам разок по лбу, то как?
Поп громко, густо - при больных-то легких! - расхохотался.
- Видишь! - показал он свою ручищу. - Надежная: произойдет естествен-
ный отбор.
- А я ружье принесу.
- А тебя расстреляют. Ты это знаешь, поэтому ружье не принесешь, ибо
ты слаб.
- Ну - ножом пырну. Я могу.
- Получишь пять лет. У меня поболит с месяц и заживет. Ты будешь пять
лет тянуть.
- Хорошо, тогда почему же у тебя у самого душа болит?
- Я болен, друг мой. Я пробежал только половину дистанции и захромал.
Налей.
Максим налил.
- Ты самолетом летал? - спросил поп.
- Летал. Много раз.
- А я летел вот сюда первый раз. Грандиозно! Когда я садился в него,
я думал: если этот летающий барак навернется, значит, так надо; Жалеть и
трусить не буду. Прекрасно чувствовал себя всю дорогу! А когда он меня
оторвал от земли и понес, я даже погладил по боку - молодец. В самолет
верую. Вообще в жизни много справедливого. Вот жалеют: Есенин мало про-
жил. Ровно - с песню. Будь она, эта песня, длинней, она не была бы такой
щемящей. Длинных песен не бывает.
- А у вас в церкви... как заведут...
- У нас не песня, у нас - стон. Нет, Есенин... Здесь прожито как раз
с песню. Любишь Есенина?
- Люблю.
- Споем?
- Я не умею.
- Слегка поддерживай, только не мешай.
- И поп загудел про клен заледенелый, да так грустно и умно как-то
загудел, что и правда защемило в груди. На словах "ах, и сам я нынче
чтой-то стал нестойкий" поп ударил кулаком в столешницу и заплакал и
затряс гривой.
- Милый, милый!.. Любил крестьянина!.. Жалел! Милый!.. А я тебя люб-
лю. Справедливо? Справедливо. Поздно? Поздно...
Максим чувствовал, что он тоже начинает любить попа.
- Отец! Отец... Слушай сюда!
- Не хочу! - плакал поп.
- Слушай сюда, колода!
- Не хочу! Ты слаб в коленках...
- Я таких, как ты, обставлю на первом же километре! Слаб в колен-
ках... Тубик.
- Молись! - Поп встал.- Повторяй за мной...
- Пошел ты!..
Поп легко одной рукой поднял за шкирку Максима, поставил рядом с со-
бой.
- Повторяй за мной: верую!
- Верую! - сказал Максим.
- Громче! Торжественно: ве-рую! Вместе: ве-ру-ю-у!
- Ве-ру-ю-у! - заблажили вместе. Дальше поп один привычной скорого-
воркой зачастил:
- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную револю-
цию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о! Вместе! За мной!..
Вместе заорали:
- Ве-ру-ю-у!
- Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что
задохнутся там и побегут опять в чисто поле!.. Верую!
- Верую-у!
- В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мя-
кость телесную-у!..
...Когда Илюха Лапшин продрал глаза, он увидел: громадина поп мощно
кидал по горнице могучее тело свое, бросался с маху вприсядку и орал и
нахлопывал себя по бокам и по груди:
- Эх, верую, верую!

Ту-ды, ту-ды, ту-ды - раз!
Верую, верую!
М-па, м-па, м-па - два!
Верую, верую!..

А вокруг попа, подбоченясь, мелко работал Максим Яриков и бабьим го-
лосом громко вторил:
- У-тя, у-тя, у-тя-три!

Верую, верую!
Е-тя, етя - все четыре!

- За мной! - восклицал поп.
- Верую! Верую!
Максим пристраивался в затылок попу, они, приплясывая, молча соверша-
ли круг по избе, потом поп опять бросался вприсядку, как в прорубь, рас-
пахивал руки... Половицы гнулись.
- Эх, верую, верую!
- Ты-на, ты-на, ты-на - пять!

Все оглобельки - на ять!
Верую! Верую!
А где шесть, там и шерсть!
Верую! Верую!

Оба, поп и Максим, плясали с такой с какой-то злостью, с таким остервенением, что не казалось и странным, что они пляшут. Тут или плясать, или уж рвать на груди рубаху и плакать и скрипеть зубами. Илюха посмотрел-посмотрел на них и пристроился плясать тоже. Но он только время от времени тоненько кричал: "Их-ха! Их-ха!" Он не знал слов.
Рубаха на попе-на спине-взмокла, под рубахой могуче шевелились бугры мышц: он, видно, не знал раньше усталости вовсе, и болезнь не успела еще перекусить тугие его жилы. Их, наверно, не так легко перекусить: раньше он всех барсуков слопает. А надо будет, если ему посоветуют, попросит принести волка пожирнее - он так просто не уйдет.
- За мной! - опять велел поп.
И трое во главе с яростным, раскаленным попом пошли, приплясывая, кругом, кругом. Потом поп, как большой тяжелый зверь, опять прыгнул на середину круга, прогнул половицы... На столе задребезжали тарелки и стаканы.
- Эх, верую! Верую!..

http://www.shukshin.net/vera.shtml

viperson.ru

Док. 637565
Перв. публик.: 28.02.00
Последн. ред.: 27.06.12
Число обращений: 0

  • Шукшин Василий Макарович

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``