В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Наша библиотека
Книги
Статьи
Учебники

Художественная литература
Русская поэзия
Зарубежная поэзия
Русская проза
Зарубежная проза
Василий Шукшин. Ваш сын и брат Назад
Василий Шукшин. Ваш сын и брат
...И вот пришла весна. Обычная - добрая и бестолковая, как недозрелая девка.
В переулках на селе - грязь в колено. Люди ходят вдоль плетней, держась руками за колья. И если ухватится за кол какой-нибудь дядя из Заготскота, то и останется он у него в руках, ибо дяди из Заготскота все почему-то как налитые, с лицами красного шершавого сукна. Хозяева огородов мате-рятся на чем свет стоит.
- Тебе, паразит, жалко сапоги измарать, а я должен каж-дую весну плетень починять?!
- Взял бы да накидал камней, если плетень жалко.
- А у тебя что, руки отсохли? Возьми да накидай...
- А, тогда не лайся, если такой умный.
А ночами в полях с тоскливым вздохом оседают подо-превшие серые снега. А в тополях, у речки, что-то звонко лопается с тихим ли-кующим звуком: "Пи-у".
Лед прошел по реке. Но еще отдельные льдины, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают ноздреватыми си-ними мордами на берег, разгребают гальку; разворачиваются и плывут дальше - умирать. Малый сырой ветерок кружится и кружит голову... Остро пахнет навозом, гнилым мокрым деревом и талой землей.
Вечерами, перед сном грядущим, люди добреют.
Во дворах на таганках потеют семейные чугуны с варевом. Пляшут веселые огоньки, потрескивает волглый хворост. Задумчиво в теплом воздухе... Прожит еще один день. Вполсилы ведутся неторопливые необязательные разговоры - завтра будет еще день и опять будут разные дела. А пока можно отдохнуть, покурить всласть, поворчать на судьбу, за-думаться Бог знает о чем - что, может, жизнь - судьба эта самая - могла бы быть какой-нибудь иной - малость лучше?.. А в общем-то, и так ничего - хорошо. Особенно весной.

Степан

В такой-то задумчивый хороший вечер, минуя большак, пришел к родному селу Воеводин Степан. Пришел он с той стороны, где меньше дворов, сел на косогор, нагретый за день солнышком, и вздохнул. И стал смотреть на деревню. Он, видно, много отшагал за день и крепко устал. Он долго сидел так и смотрел. Потом встал и пошел в деревню.

Ермолай Воеводин копался еще в своей завозне - тесал дышло для брички. В завозне пахло сосновой стружкой, махрой и остывшими тесовыми стенами. Свету в завозне было уже мало. Ермолай щурился и, попадая рубанком на сучки, по привычке ласково матерился.
...И тут на пороге, в дверях, вырос сын его - Степан.
- Здорово, тять.
Ермолай поднял голову, долго смотрел на сына... Потом высморкался из одной ноздри, вытер нос подолом сатиновой рубахи, как делают бабы, и опять внимательно посмотрел на сына.
- Степка, что ли?
- Но... Не узнал?
- Хот!.. Язви тя... Я уж думал - почудилось.
Степан опустил худой вещмешок на порожек, подошел к отцу. Обнялись, чмокнулись пару раз.
- Пришел?
- Ага.
- Что-то раньше? Мы осенью ждали.
- Отработал... отпустили.
- Хот... язви тя! - Отец был рад сыну, рад был видеть его. Только не знал, что делать.
- А Борзя-то живой ишо, - сказал он.
- Но? - удивился Степан. Он тоже не знал, что делать. Он тоже рад был видеть отца. - А где он?
- А шалается где-нибудь. Этта, в субботу вывесили бабы бельишко сушить - все изодрал. Разыгрался, сукин сын, и давай трепать...
- Шалавый дурак.
- Хотел уж пристрелить его, да подумал: придешь - обидишься...
Присели на верстак, закурили.
- Наши здоровы? - спросил Степан. - Пишут ребята?
- Ничо, здоровы. Как сиделось-то?
- А ничо, хорошо. Работали. Ребята-то как?..
- Да редко пишут. Ничо вроде... Игнат хвалится. А Максим - на стройке. Ты-то в шахтах, наверно, робил?
- Нет, зачем: лес валили.
- Ну да. - Ермолай понимающе кивнул головой. - Дурь-то вся вышла?
- Та-а... - Степан поморщился. - Не в этом дело.
- Ты вот, Степка... - Ермолай погрозил согнутым про-куренным пальцем.
- Ты теперь понял: не лезь с кулаками куда не надо. Нашли, черти полосатые, время драться.
- Не в этом дело, - опять сказал Степан.
В завозне быстро темнело. И все так же волнующе пахло стружкой и махрой... Степан встал с верстака, затоптал окурок... Поднял свой хилый вещмешок.
- Пошли в дом, покажемся.
- Немая-то наша, - заговорил отец, поднимаясь, - чуть замуж не вышла. - Ему все хотелось сказать какую-нибудь важную новость, и ничего как-то не приходило в голову.
- Но! - удивился Степан.
- Смех и грех...
Пока шли от завозни, отец рассказывал:
- Приходит один раз из клуба и мычит мне: мол, жениха приведу. Я, говорю, те счас такого жениха приведу, что ты неделю сидеть не сможешь.
- Может, зря?
- Что "зря"? "Зря"... Обмануть надумал какой-то - по-легче выбрал. Кому она, к черту, нужна такая. Я, говорю, та-кого те жениха приведу...
- Посмотреть надо было жениха-то. Может, правда...
А в это время на крыльцо вышла и сама "невеста" - крупная девка лет двадцати трех. Увидела брата, всплеснула руками, замычала радостно. Глаза у нее синие, как цветочки, и смотрит она до слез доверчиво.
- Маам, мм, - мычала она и ждала, когда брат подойдет к ней, и смотрела на него сверху, с крыльца... И до того она в эту минуту была счастлива, что у мужиков навернулись слезы.
- А от те "ме", - сердито сказал отец и шаркнул ладонью по глазам.
- Ждала все, крестики на стене ставила - сколько дней осталось, - пояснил он Степану. - Любит всех, как дура.
Степан нахмурился, чтоб скрыть волнение, поднялся по ступенькам, неловко приобнял сестру, похлопал ее по спине... А она вцепилась в него, мычала и целовала в щеки, в лоб, в губы.
- Ладно тебе, - сопротивлялся Степан и хотел освободиться от крепких объятий. И неловко было ему, что его так нацеловывают, и рад был тоже, и не мог оттолкнуть счастливую сестру.
- Ты гляди, - смущенно бормотал он. - Ну, хватит, хватит... Ну, все...
- Да пусть уж, - сказал отец и опять вытер глаза. - Вишь, соскучилась.
Степан высвободился наконец из объятий сестры, весело оглядел ее.
- Ну, как живешь-то? - спросил. Сестра показала руками - "хорошо".
- У ей всегда хорошо, - сказал отец, поднимаясь на крыльцо. - Пошли, мать обрадуем.
Мать заплакала, запричитала.
- Господи-батюшки, отец небесный, услыхал ты мои молитвы, долетели они до тебя...
Всем стало как-то не по себе и от ее причета.
- Ты, мать, и радуисся, и горюешь - все одинаково, - строго заметил Ермолай. - Чо захлюпала-то? Ну, пришел, теперь радоваться надо.
- Дак я и радуюсь, не радуюсь, что ли...
- Ну и не реви.
- Было бы у меня их двадцать, я бы не ревела. А то их всего-то трое, и те разлетелись по белу свету... Каменная я, что ли?
- Дак и мне жалко! Ну и давай будем реветь по целым дням. Только и делов...
- Здоровый ли, сынок? - спросила мать. - Может, по хвори по какой раньше-то отпустили?
- Нет, все нормально. Отработал свое - отпустили.
Стали приходить соседи, родные.
Первой прибежала Нюра Агапова, соседка, молодая, гладкая баба с круглым добрым лицом. Еще в сенях загово-рила излишне радостно и заполошно:
- А я гляну из окошка-то: осподи-батюшка, да ить эт Степан пришел?! И правда - Степан...
Степан заулыбался.
- Здорово, Нюра.
Нюра обвила горячими руками соседа, трижды прильну-ла наголодавшимися вдовьими губами к его потрескавшим-ся, пропахшим табаком и степным ветром губам...
- От тебя как от печи пышет, - сказал Степан. - Замуж-то не вышла?
- Я, может, тебя ждала. - Нюра засмеялась.
- Пошла к дьяволу, Нюрка! - возревновала мать. - Не крутись тут - дай другим поговорить. Шибко тяжело было, сынок?
- Да нет, - с удовольствием стал рассказывать Сте-пан. - Там хорошо. Я, например, здесь раз в месяц кино смотрю, так? А там - в неделю два раза. А хошь, иди в Красный уголок - там тебе лекцию прочитают: "О чести и совести советского человека" или "О положении рабочего класса в странах капитала"...
- Что же, вас туда собрали кино смотреть? - спросила Нюра весело.
- Почему?.. Не только, конечно, кино...
- Воспитывают, - встрял в разговор отец. - Дуракам вправляют.
- Людей интересных много, - продолжал Степан. - Есть такие орлы!.. А есть образованные. У нас в бригаде два инженера было...
- А эти за что?
- Один - за какую-то аварию на фабрике, другой - за драку. Дал тоже кому-то бутылкой по голове...
- Может, врет, что инженер? - усомнился отец.
- Там не соврешь. Там все про всех знают.
- А кормили-то ничего? - спросила мать.
- Хорошо, всегда почти хватало.
Еще подошли люди. Пришли товарищи Степана. Стало колготно в небольшой избенке Воеводиных. Степан снова и снова принимался рассказывать:
- Да нет, в общем-то, хорошо! Вы здесь кино часто смотрите? А мы - в неделю два раза. К вам артисты приезжают? А к нам туда без конца ездили. Жрать тоже хватало... А один раз фокусник приезжал. Вот так берет стакан с водой...
Степана слушали с интересом, немножко удивлялись, говорили "хм", "ты гляди!", пытались сами тоже что-то рассказать, но другие задавали новые вопросы, и Степан снова рассказывал. Он слегка охмелел от долгожданной этой встречи, от расспросов, от собственных рассказов. Он незаметно стал даже кое-что прибавлять к ним.
- А насчет охраны - строго?
- Ерунда! Нас последнее время в совхоз возили работать, так мы там совсем почти одни оставались.
- А бегут?
- Мало. Смысла нет.
- А вот говорят, если провинился человек, то его сажают в каменный мешок...
- В карцер. Это редко, это если сильно проштрафился... И то уркаганов, а нас редко.
- Вот жуликов-то, наверно, где! - воскликнул один простодушный парень. - Друг у друга воруют, наверно?..
Степан засмеялся. И все посмеялись, но с любопытством посмотрели на Степана.
- Там у нас строго за это, - пояснил Степан. - Там, если кого заметют, враз решку наведут...
Мать и немая тем временем протопили баню на скорую руку, отец сбегал в лавочку... Кто принес сальца в тряпочке, кто пирожков, оставшихся со дня, кто пивца-медовухи в туеске - праздник случился нечаянно, хозяева не успели подготовиться. Сели к столу затемно. И потихоньку стало разгораться неяркое веселье. Говорили все сразу, перебивали друг друга, смеялись... Степан сидел во главе стола, поворачивался направо и налево, хотел еще рассказывать, но его уже плохо слушали. Он, впрочем, и не шибко старался. Он рад был, что людям сейчас хорошо, что он им удовольствие доставил, позволил им собраться вместе, поговорить, посмеяться. И, что-бы им было совсем хорошо, он запел трогательную песню тех мест, откуда прибыл.

Прости мне, ма-ать,
За все мои поступки -
Что я порой не слушалась тебя-я!..

На минуту притихли было: Степана целиком захватило сильное чувство содеянного добра и любви к людям. Он заметно хмелел.

А я думала-а, что тюрьма д это шутка.
И этой шуткой сгубила д я себя-я! - пел Степан.
Песня не понравилась - не оценили полноты чувства раскаявшейся грешницы, не тронуло оно их... И саму грешницу как-то трудно было представлять.
- Блатная! - с восторгом пояснил тот самый просто-душный парень, который считал, что в лагерях - сплошное жулье. - Тихо, вы!
- Чо же сынок, баб-то много сидят? - спросила мать с другого конца стола.
- Хватает. Целые лагеря есть.
И возник оживленный разговор о том, что, наверно, ба-бам-то там не сладко.
- И вить, дети небось пооставались!
- Детей - в приюты...
- А я бы баб не сажал! - сурово сказал один изрядно подвыпивший мужичок. - Я бы им подолы на голову - и ремнем!..
- Не поможет, - заспорил с ним Ермолай. - Если ты ее выпорол - так? - она только злей станет. Я свою смолоду поучил раза два вожжами - она мне со зла немую девку принесла.
Кто-то поднял песню. Свою. Родную.

Оте-ец мой был природный пахарь,
А я работал вместе с им...

Песню подхватили. Заголосили вразнобой, а потом стали помаленьку выравниваться.

Три дня, три ноченьки старался -
Сестру из плена выруча-ал...

Увлеклись песней - пели с чувством, нахмурившись, глядя в стол перед собой.

Злодей пустил злодейку пулю
Уби-ил красавицу сестру-у.
Взошел я на гору крутую,
Село-о родное посмотреть:
Гори-ит, горит село родное,
Гори-ит вся родина-а моя-я!..

Степан крепко припечатал кулак в столешницу, заматерился с удовольствием.
- Ты меня не любишь, не жалеешь! - сказал он громко. - Я вас всех уважаю, черти драные! Я сильно без вас соскучился.
У порога, в табачном дыму, всхлипнула гармонь - кто-то предусмотрительный смотал за гармонистом. Взревели... Песня погибла. Вылезли из-за стола и норовили сразу попасть в ритм "подгорной". Старались покрепче дать ногой в половицу.
Бабы образовали круг и пошли, и пошли с припевом. И немая пошла и помахивала над головой платочком. На нее показывали пальцем, смеялись... И она тоже смеялась - она была счастлива.
- Верка! Ве-ерк! - кричал изрядно подпивший мужичок. - Ты уж тогда спой, ты спой, что же так-то ходить! - Никто его не слышал, и он сам смеялся своей шутке - просто закатывался.
Мать Степана рассказывала какой-то пожилой бабе:
- Ка-ак она на меня навалится, матушка, у меня аж в грудях сперло. Я насилу вот так голову-то приподняла да спрашиваю: "К худу или к добру?" А она мне в самое ухо дунула: "К добру!"
Пожилая баба покачала головой.
- К добру?
- К добру, к добру. Ясно так сказала: к добру, говорит.
- Упредила.
- Упредила, упредила. А я ишо подумай вечером-то: "К какому же добру, думаю, мне суседка-то предсказала?" Только так подумала, а дверь-то открывается - он вот он, на пороге.
- Господи, Господи, - прошептала пожилая баба и вытерла концом платка повлажневшие глаза. - Надо же!
Бабы, плясавшие кругом, вытащили на круг Ермолая. Ермолай недолго думал, пошел выколачивать одной ногой, а второй только каблуком пристукивал... И приговаривал:
"Оп-па, ат-та, оп-па, ат-та..." И вколачивал, и вколачивал ногой так, что посуда в шкафу вздрагивала.
- Давай, Ермил! - кричали Ермолаю. - У тя седня ра-дость большая - шевелись!
- Ат-та, оп-па, - приговаривал Ермолай, а рабочая спи-на его, ссутулившаяся за сорок лет работы у верстака, так и не распрямилась, и так он плясал - слегка сгорбатившись, и большие узловатые руки его тяжело висели вдоль тела. Но рад был Ермолай и забыл все свои горести - долго ждал это-го дня, без малого три года.
В круг к нему протиснулся Степан, сыпанул тяжкую, нечеткую дробь...
- Давай, тять...
- Давай - батька с сыном! Шевелитесь!
- А Степка-то не изработался - взбрыкивает!
- Он же говорит - им там хорошо было. Жрать давали...
- Там дадут - догонют да еще дадут.
- Ат-та, оп-па!.. - приговаривал Ермолай, приноравли-ваясь к сыну...

Люблю сани с подрезами,
Воронка - за высоту,
Люблю милку за походку.
А еще - за красоту! - вспоминал Ермолай из далекой молодости.
И Степан тоже спел:

Это чей же паренек
Выделывает колена;
Ох, не попало бы ему
Березовым поленом.

Плясать оба не умели, но работали ладно - старались. Людям это нравится; смотрели на них с удовольствием.
Так гуляли.
Никто потом не помнил, как появился в избе участковый милиционер.
Видели только, что он подошел к Степану и что-то сказал ему. Степан вышел с ним на улицу. А в избе продолжали гулять: решили, что так надо, надо, наверное, явиться Степану в сельсовет - оформлять всякие бумаги. Только немая что-то забеспокоилась, замычала тревожно, начала тормошить отца. Тот спьяну отмахнулся.
- Отстань, ну тя! Пляши вон.
Участковый вышел со Степаном за ворота, остановился.
- Ты что, одурел, парень? - спросил он, вглядываясь в лицо Степана.
Степан прислонился спиной к воротному столбу, усмехнулся.
- Чудно?.. Ничего...
- Тебе же три месяца сидеть осталось!
- Знаю не хуже тебя... Дай закурить.
Участковый дал ему папироску, закурил сам.
- Пошли.
- Пошли.
- Может, скажешь дома-то? А то хватятся...
- Сегодня не надо - пусть погуляют. Завтра скажешь.
- Три месяца не досидеть и сбежать!.. - опять изумился милиционер. - Прости меня, но я таких дураков еще не встречал, хотя много повидал всяких. Зачем ты это сделал?
Степан шагал, засунув руки в карманы брюк, узнавал в сумраке знакомые избы, ворота, прясла... Вдыхал знакомый с детства терпкий весенний холодок, задумчиво улыбался.
- А?
- Чего?
- Зачем ты это сделал-то?
- Сбежал-то? А вот - пройтись разок... Соскучился.
- Так ведь три месяца осталось! - почти закричал участковый. - А теперь еще пару лет накинут.
- Ничего... Я теперь подкрепился. Теперь можно сидеть. А то меня сны замучили- каждую ночь деревня снится... Хорошо у нас весной, верно?
- Нда... - раздумчиво сказал участковый.
Долго они шли молча, почти до самого сельсовета.
- И ведь удалось сбежать!.. Один бежал?
- Трое.
- А те где?
- Не знаю. Мы сразу по одному разошлись.
- И сколько же ты добирался?
- Неделю.
- Тьфу... Ну, черт с тобой - сиди.
В сельсовете участковый сел писать протокол. Степан сидел у стола, напротив, задумчиво смотрел в темное окно. Хмель покинула его голову.
- Оружия никакого нет? - спросил участковый, отвлекаясь от протокола.
- Сроду никакой гадости не таскал с собой.
- Чем же ты питался в дороге?
- Они запаслись... те двое-то...
- А им по сколько оставалось?
- По много...
- Но им хоть был смысл бежать, а тебя-то куда черт дернул? - в последний раз поинтересовался милиционер.
- Ладно, надоело! - обозлился Степан. - Делай свое дело, я тебе не мешаю.
Участковый качнул головой, склонился опять к бумаге. Еще сказал:
- Я думал, ошибка какая-нибудь - не может быть, чтоб на свете были такие придурки. Оказывается, правда.
Степан смотрел в окно, спокойно о чем-то думал.
- Небось смеялись над тобой те двое-то? - не вытерпел и еще спросил словоохотливый милиционер.
Степан не слышал его.
Милиционер долго с любопытством смотрел на него. Сказал:
- А по лицу не скажешь, что дурак. - И ушел окончательно в протокол.
В это время в сельсовет вошла немая. Остановилась на пороге, посмотрела испуганными глазами на милиционера, на брата...
- Мэ-мм? - спросила она брата.
Степан растерялся.
- Ты зачем сюда?
- Мэ-мм? - замычала сестра, показывая на милиционера.
- Это сестра, что ли? - спросил тот.
- Но...
Немая подошла к столу; тронула участкового за плечо и, показывая на брата, руками стала пояснять свой вопрос: "Ты зачем увел его?" Участковый понял.
- Он... Он! - показал на Степана. - Сбежал из тюрьмы! Сбежал! Вот так!.. - Участковый показал на окно и "показал", как сбегают. - Нормальные люди в дверь выходят, в дверь! А он в окно - раз и ушел. И теперь ему будет... - Милиционер сложил пальцы в решетку и показал немой на Степана. - Теперь ему опять вот эта штука будет! Два, - растопырил два пальца и торжествующе потряс ими. - Два года еще! Немая стала понимать. И когда она совсем все поняла, глаза ее, синие, испуганные, загорелись таким нечеловеческим страданием, такая в них отразилась боль, что милиционер осекся. Немая смотрела на брата. Тот побледнел и замер - тоже смотрел на сестру.
- Вот теперь скажи ему, что он дурак, что так не делают нормальные люди... Братья ваши небось не сделали бы так. Немая вскрикнула гортанно, бросилась к Степану, повисла у него на шее.
- Убери ее, - хрипло попросил Степан. - Убери!
- Как я ее уберу?..
- Убери, гад! - заорал Степан не своим голосом. - Уведи ее, а то я тебе расколю голову табуреткой!
Милиционер вскочил, оттащил немую от брата... А она рванулась к нему и мычала. И трясла головой.
- Скажи, что ты обманул ее, пошутил... Убери ее!
- Черт вас!.. Возись туг с вами... - ругался милиционер, оттаскивая немую к двери. - Он придет сейчас, я ему дам проститься с вами! - пытался он втолковать ей. - Счас он придет! - Ему удалось наконец подтащить ее к двери и вы-толкнуть. - Ну, здорова! - Он закрыл дверь на крючок. - Фу-у... Вот каких делов ты натворил - любуйся теперь.
Степан сидел, стиснув руками голову, смотрел в одну точку - в пол. Участковый спрятал недописанный протокол в полевую сумку, подошел к телефону.
- Вызываю машину - поедем в район, ну вас к черту... Ненормальные какие-то.
А по деревне, серединой улицы, шла, спотыкаясь, немая и горько мычала - плакала.
Летит степью паровоз. Ревет.
Деревеньки мелькают, озера, перелески... Велика Русь.

Максим

Максиму Воеводину пришло в общежитие письмо. От матери. Через поля, через леса, через реки широкие долетел род-ной голос, нашел в громадном городе.
- Максим! Письмо...
Максим присел на кровати, разорвал конверт и стал читать.
В шуме и гаме большой людной комнаты рабочего общежития зазвучал голос матери:
- Здорово, сынок Максим!
Во первых строках нашего письма сообщаем, что мы живы-здоровы, чего и тебе желаем. Стретили на днях Степана. Ничо пришел, справный. Ну, выпили маленько. Верка тоже ничо - здоровая. А отец прихварывает, перемогается. А я, сынок, шибко хвораю. Разломило всю спинушку, и ногу к затылку подводит - радикулит, гад такой. Посоветовали мне тут змеиным ядом, а у нас его нету. Походи, сынок, по аптекам, поспрашивай, можа, у вас есть там. Криком кричу - больно. Походи, сынок, не поленись... Игнату тоже написать хотела, а он прислал письмо, что уедет куда-то. А жене его не хочу писать - скажет: пристают. Он чо-то обижается на тебя, сынок. Не слушается, говорит. Вы уж там поспокойней живите-то, не смешите людей - не чужие небось... Походи, сынок, милый, поспрашивай яду-то. Может, поправилась бы я...
Максим склонился головой на руки, задумался. Заболело сердце - жалко стало мать. Он подумал, что зря он так редко писал матери, вообще почувствовал гнетущую свою вину пе-ред ней. Все реже и реже думалось о матери последнее время, она перестала сниться ночами... И вот оттуда, где была мать, замаячила черная беда. Было воскресенье. Максим надел выходной костюм и пошел в ближайшую аптеку.
В аптеке было мало народа. Максим выбрал за прилавком молодую хорошенькую девушку, подошел к ней.
- У вас змеиный яд есть?
Девушка считала какие-то порошки. Приостановилась на секунду, еще раз шепотом повторила последнее число, чтобы не сбиться, мельком глянула на Максима, сказала "нет" и снова принялась считать. Максим постоял немного, хотел спросить, как называется змеиный яд по-научному, но не спросил - девушка была очень занята.
В следующей аптеке произошел такой разговор:
- У вас есть змеиный яд?
- Нет.
- А бывает?
- Бывает, но редко.
- А может, вы знаете, где его можно достать?
- Нет, я не знаю, где его можно достать.
Отвечала сухопарая женщина лет сорока, с острым носом, с низеньким лбом. Кожа на лбу была до того тонкая и белая, что, кажется, сквозь нее просвечивала кость. Максиму показалось, что женщине доставляет удовольствие отвечать "нет" и "не знаю". Он уставился на нее.
- Что? - спросила она.
- А где же он бывает-то? Неужели в целом городе нет?!
- Не знаю, - опять с каким-то странным удовольствием сказала женщина. Максимом стала овладевать злость. Он не двигался с места.
- Еще что? - спросила женщина. Они были в стороне от других, разговор их никто не слышал.
- А отчего вы такая худая? - спросил Максим. Он сам не знал, что так спросит, и не знал, зачем спросил, - вылетело. Очень уж недобрая была женщина.
Женщина от неожиданности заморгала глазами.
Максим повернулся и пошел из аптеки.
"Что же делать?" - думал он.
Аптека следовала за аптекой, разные люди отвечали одинаково: "Нет", "Нету".
В одной аптеке Максим увидел за стеклянным прилавком парня.
- Нет, - сказал парень.
- Слушай, а как он называется по-научному? - спросил Максим.
Парень решил почему-то, что и ему пришла пора показать себя "шибко умным", - застоялся, наверное, на одном месте.
- По научному-то? - переспросил он, улыбаясь. - А как в рецепте написано? Как написано, так и называется.
- У меня нет рецепта.
- А что же вы тогда спрашиваете? Так ведь и живую воду можно спрашивать.
- А что, не дадут без рецепта? - негромко спросил Максим, чувствуя, что его начинает слегка трясти.
- Нет, молодой человек, не дадут.
Это снисходительное "молодой человек" доконало Максима.
- До чего же ты умница! - тихо воскликнул он. - Это же надо такому уродиться!.. - Максим, должно быть, изменился в лице, ибо парень перестал улыбаться.
- Что вы хотите? - серьезно спросил он.
- Хочу тебе клизму поставить, молодой человек.
- Что вам надо?! - опять очень громко спросил парень, явно желая привлечь внимание других людей в аптеке. Максим вышел на улицу, закурил. В душу вкралось отчаяние. В одной очень большой аптеке Максим решительно направился к пышной,
красивой женщине. Она выглядела приветливее других.
- Мне нужен змеиный яд, - сказал он.
- Нету, - ответствовала женщина.
- Тогда позовите вашего начальника.
Женщина удивленно посмотрела на него.
- Зачем?
- Я с ним потолкую.
- Не буду я его звать - незачем. Он вам не сможет помочь. Нет у нас такого лекарства.
Максим засмотрелся в ее ясные глаза. Ему захотелось вдруг обидеть женщину, сказать в ее лицо какую-нибудь тяжкую грубость, чтобы ясные глаза ее помутились от ужаса. И не то вконец обозлило Максима, что яда опять нет, а то, с какой легкостью, отвратительно просто все они отвечают это свое "нет".
- Позовите начальника! - потребовал Максим.
И тут, вместо того, чтобы грубо оскорбить женщину, Максим жалобным голосом вдруг сказал:
- У меня мать болеет.
Женщина оставила официальный тон.
- Ну нет у нас сейчас змеиного яда, я серьезно говорю. Я могу дать вам пчелиный. У нее что, радикулит?
- Ага.
- Возьмите пчелиный. Змеиный не всегда и нужен.
- Давайте. - Максиму было стыдно за свой жалобный тон. - Он тоже помогает?
- У вас рецепт есть?
- Нету.
- А как же?...
- Что?
- Без рецепта нельзя, не могу.
У Максима упало сердце.
- Это такой мааленький рецептик, да? Бумажечка такая...
Женщина невольно улыбнулась.
- Да, да. Рецепт выписывает врач, а мы...
- Дайте мне так, а... А я завтра принесу вам рецепт. Дай-те, а?
- Не могу, молодой человек, не могу.
На улице Максим долго соображал, что делать. Даже если он и наткнется где-нибудь на змеиный яд, то без рецепта все равно не дадут. Это ясно. Надо сперва добыть рецепт.
По дороге домой зашел на почту и дал матери телеграмму: "А пчелиный яд надо? Максим".
Долго в ту ночь не мог заснуть Максим - думал о матери. Представил вдруг ее мертвой, да так ясно - гроб на столе, белая простыня, руки белые на груди... Он вскочил и сидя выкурил подряд две сигареты. Кое-как отвязался от страшного наваждения.
Занималось утро. Спокойно, все шире и вольнее растекался над городом свет, и как-то ближе и роднее стали казаться люди, которых очень много в этих каменных домах... И все-таки никому нет никакого дела, что у Максима болеет мать. Он оделся и пошел на вокзал - к людям.
На вокзале выбрал себе местечко на диване, сел и стал наблюдать за пассажирами. И самому тоже захотелось вдруг ехать. И показалось, что он едет. За окном - поля, леса, деревеньки, все мелькает. А в деревнях - тоже люди. И так хорошо сделалось на душе, спокойно.
...Неожиданно прямо перед собой Максим увидел стеклянную дверь, завешенную изнутри марлей, а над дверью - табличка: "Медпункт". Он встал и пошел туда.
На белом стульчике, за белым столом, облокотившись, сидела белая старушка и дремала. Когда вошел Максим, она подняла голову.
- Здравствуйте, - сказал Максим.
- Ну, - ответила старушка. - Чего?
- Мне рецепт надо.
- Какой рецепт?
- На змеиный яд.
Старушка не поняла.
- На какой змеиный яд?
Максима толкнула в грудь надежда: старушка хочет спать и, чтобы отвязаться, подмахнет рецептик.
- На змеиный яд - лекарство такое.
- Я не выписываю рецептов.
- А кто выписывает?
- Врач.
- А когда он будет?
- В девять. - Старушка начала терять терпение. - А для чего те рецепт-то?
- А вы не врач?
- В больницу надо идти за рецептом. А мы не лечим.
- Так это ж медпункт?
- Ну и что, что медпункт. Мы - по травмам. Или сердце у кого... В больницу надо идти.
- А у вас печать есть? Больничная...
Старушка рассердилась.
- Тебе чего надо-то? Что ты привязался ко мне?
- Ладно, спи.
Максим вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
В девять часов он пошел на стройку, отпросился с работы и направился в поликлинику. В бедой стеклянной стенке - окошечко за окошечком - белая девушка. Она долго "заводила" на Максима карточку, потом подала ему талончик. Максим посмотрел - четырнадцатая очередь, на тринадцать тридцать.
- А поближе нету?
- Нет.
- Девушка, милая... - Максим почувствовал, что опять начинает говорить жалостливым тоном, но остановиться не мог. - Девушка, дайте мне поближе, а? Мне шибко надо. Пожалуйста.
Девушка не глядя на него порылась в талончиках, выбрала один, подала Максиму. И тогда только посмотрела на него. Максиму показалось, что она усмехнулась.
"Милая ты моя, - думал растроганный Максим. - Смейся, смейся - талончик-то вот он". Его очередь была шестой, на одиннадцать часов. У кабинета врача сидело человек десять больных; Максим присел рядом с пожилым мужчиной, у которого была такая застойная тоска в глазах, что, глядя на него, невольно думалось: "Все равно помрем все".
"Прижало мужика", - подумал Максим. И опять вспомнил о матери и стал с нетерпением ждать доктора.
Доктор пришел. Мужчина, еще молодой.
Вышла из кабинета женщина и спросила:
- У кого первая очередь? Никто не встал.
- У меня, - сказал Максим и почувствовал, как его под-яла какая-то сила и повела в кабинет.
- У вас первая очередь? - спросил его мужчина с тоской в глазах.
- Да, - твердо сказал Максим и вошел в кабинет совсем веселым и, как ему показалось, очень ловким парнем.
- Что? - спросил доктор, не глядя на него.
- Рецепт, - сказал Максим, присаживаясь к столу.
Доктор чего-то хмурился, не хотел подымать глаза.
- Какой рецепт? - Доктор все перебирал какие-то бумажки.
- На змеиный яд.
- А что болит-то? - Доктор поднял глаза.
- Не у меня. У меня мать болеет, у нее радикулит. Ей врачи посоветовали змеиным ядом.
- Ну, так?..
- Ну а рецепта нету. А без рецепта, вы сами понимаете, никто не даст.
- Максиму казалось, что он очень толково все объясняет. - Поэтому я прошу: дайте мне рецепт.
Доктора что-то заинтересовало в Максиме.
- А где мать живет?
- В Сибири. В деревне.
- Ну?.. И нужен, значит, рецепт?
- Нужен. - Максиму было легко с доктором: доктор нравился ему.
Доктор посмотрел на сестру.
- Раз нужен, значит, дадим. А, Клавдия Николаевна?
- Надо дать, конечно.
Доктор выписал рецепт.
- Он ведь редко бывает, - сказал он. - Съезди в двадцать седьмую. Знаешь где? Против кинотеатра "Прибой". Там может быть.
- Спасибо. - Максим пожал руку доктору и чуть не вы-летел на крыльях из кабинета - так легко и радостно сделалось.
В двадцать седьмой яда не было.
Максим подал рецепт и затаив дыхание смотрел на аптекаря.
- Нет, - сказал тот и качнул седой головой.
- Как "нет"?
- Так, нет.
- Так у меня же рецепт... Вот же он, рецепт... Вот же он, рецепт-то!
- Я вижу.
- Да ты что, батя? - с таким отчаянием сказал Мак-сим. - Мне нужен этот яд.
- Так нет же его, нет - где же я его возьму? Вы же можете соображать - нет змеиного яда.
Максим вышел на улицу, прислонился спиной к стене, бессмысленно стал смотреть в лица прохожих. Прохожие все шли и шли нескончаемым потоком... А Максим все смотрел и смотрел на них и никак о них не думал. Потом еще одна мысль пришла в голову Максиму. Он резко качнулся от стены и направился к центру города, где жил его брат. Квартира у Игната премиленькая. На стенах множество фотографий Игната;
и так и эдак сидит Игнаха - самодовольный, здоровый, - напряженно улыбается.
Максима встретила жена Игната, молодая крупная женщина с красивым, ничего не выражающим лицом. Привстала с тахты...
- Здравствуй, Тамара, - поздоровался Максим.
- Здравствуй.
Максим сел в кресло, на краешек.
- Ты что, не работаешь сегодня? - спросила Тамара.
- Отпросился, - откликнулся Максим, доставая сигареты. - Можно я закурю?
- Кури, я сейчас окно открою.
С улицы в затхленький уют квартиры ворвался шум города.
Максим склонился руками на колени.
- Ты чего такой? Заболел?
- Нет. - Максим распрямился. - У тебя знакомых аптекарей нет? Или врач, может?..
- Н-нет... А зачем тебе?
- Мать у нас захворала. Надо бы змеиный яд достать, а его нигде нету. Весь город обошел - нигде нету.
- А что с ней?
- Радикулит, гад такой.
- Нет у меня таких знакомых. Может, у Игната?..
- Он скоро приедет?
- А он не уезжал никуда.
- Как?.. А мне мать написала...
- Они хотели ехать... в Болгарию, кажется, а потом отменили. Он там сейчас - в цирке.
- Я тогда пойду к нему. - Максим встал.
- Ты что-то не заходишь к нам?..
- Да все некогда... Ну, пока.
- Господи, Максим!.. Я совсем забыла сказать: мы же завтра домой едем. Туда - к вам.
- Да?
- Конечно.
Максим долго стоял в дверях, смотрел на Тамару.
- У нас Степан пришел, - к чему-то сказал он.
- Это который в тюрьме был?
Максим улыбнулся.
- Он один у нас...
- Ну да, я понимаю. Он пришел, да?
- Ага, пришел. А вы когда едете?
- В восемь, кажется.
- Я, наверно, успею проводить.
- Приходи, конечно, - разрешила Тамара.
- Ну пока - до завтра.
- До свиданья.

http://www.shukshin.net/ys.shtml

viperson.ru

Док. 637561
Перв. публик.: 28.02.09
Последн. ред.: 13.12.12
Число обращений: 0

  • Шукшин Василий Макарович

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``