В самом деле, подумал я, легко мне этак рассуждать. А попробуйка убедить маму, чтобы она согласилась переехать в Голодную степь... Да и Мунира со своим детским садом вряд ли захочет броситься очертя голову за своим мужем. Наверное, Ялкин, об этом неотступно думал все последнее время и, словно отвечая на мои тайные мысли, сказал:
- Я увидел в Мирзачуле нечто такое, что может заинтересовать и Муниру. Тыто знаешь, как бестолко во застроены наши старые кишлаки: у каждого колхо за пятьшесть участков типа хуторов, здесь двадцатьдворов, там - тридцать, и часто между ними порядочное расстояние. Детсад далеко, в школу тоже путь, как правило, неблизкий. Знаешь, как она мотается, устает... В наших кишлаках еще не скоро будет полная механизация, и школьники еще долго, месяцами будут работать на полях. А учителя, ты тоже знаешь, бессменно при них состоят бригадирами. Разве легко это все женщине с детьми? А? В Мирзачуле все подругому: все живут в одном поселке, и школа, и детсад, и контора - все рядом. Полная механизация там-дело вполне реальное, машины и рабочие совхоза со всем справятся сами, не нужно будет закрывать школы, держать детей месяцами на полях, будут себе учиться вдоволь, как надо... Мунира давно мечтает об этом...
- И для детей ваших как было бы хорошо, - начал было я. Но Ялкин, нахмурившись, перебил меня, вспом
нив:
- Хорошо тогда ты мне... про детей. До конца жиз ни не забуду! Насчет детей поговорим, когда у тебя свои будут, раньше не поймешь!..
И вновь почувствовал я, что нескоро мой брат забудет о том злополучном разговоре на адыре. Просить прощения тоже было не в моем характере, тем более, что я считал себя в какихто пунктах нашего спора правым. Положение мое теперь было крайне неопределенным, на душе - тяжко, но, несмотря на все это, я решил стоять на своем.
Наверное, Ялкин это понял, потому что больше не спорил. Мы молча поднялись изза стола и перешли по мостику на берег, туда, где летнее августовское утро было в самом разгаре.
12
На пляже полно купальщиков. Как я позавидовал тем, кто, рассекая голубую прозрачную воду веслами, мчался на всех парах, ощущая свежесть и упругость встречного ветра!
- Ялкин, давай возьмем лодку! - не удержался я.- И тоже поплаваем немножко!..
Брат взглянул на часы.
Со временем туговато! Меня уже ждут, я должен быть в театре Навои. Удивившись, какие такие дела в театре могут быты в этакую рань, я недоуменно посмотрел на Ялкина. ;
- Ничего не поделаешь, республиканское совещание механизаторов. Права у тебя с собой?
: - В чемодане. А что?
Брат протянул мне ключи от машины:
- Возьми, я сойду у театра.
Достав из багажника чемодан, я взял свое удостоверение, за обложку которого была заткнута старая доверенность Ялкина на мое имя, переложил все это в боковой карман пиджака и сел за руль. Волнуюсь: давно не водил машину. И еще оттого, что брат доверил мне ее без лишних разговоров и беспокойства. Осторожно иду на малой скорости, держась ближе к обочине. Ялкин совсем притих, погруженный в свои невеселые думы. И, только подъехав к театру и уже выйдя из машины, тихо говорит мне в открытую дверцу:
`- Сегодня увижу всех нужных людей. Посоветуюсь с кем надо, - ведь без поддержки обкома и согласия райкома я не смогу двинуться с места...
Я понял, брат всю дорогу только и думал о Мирзачуле, и в сердце словно потеплело. Ну, кто я, в самом деле, - мальчишка, сопляк, как он назвал меня тогда на адыре. Но я не обижался теперь на него за те слова: он советовался со мной, делился самым сокровенным как с другом, взрослым и мудрым. Чтото произошло за те короткие недели, что мы не виделись с ним. То ли я ощутимо повзрослел и он это почувствовал, то ли ему просто не с кем было посоветоваться там, в кишлаке, не знаю; только та разница в возрасте, которая нас всегда разделяла, вдруг перестала существовать. Это обрадовало меня и тронуло, и я от души желал ему самой большой удачи, какая только может быть у человека.
- Машину оставляю тебе, - продолжал тем време нем удивлять меня все больше Ялкин. - Хочешь, пока тайся по городу, словом - куда хочешь, только к шести подъезжай сюда. Хорошо?
И он зашагал, не оглядываясь, к узорчатому зданию театра. Подождав немного, пока его фигура не скрылась за резными массивными дверями, я повернул к скверу Революции. Негромкая ритмичная музыка лилась из радиоприемника, и, если вчера вечером я был
vvпохож на тяжелобольного, тo сегодня я наслаждался этой нехитрой мелодией, легким движением послушной мне машины, видом спешащих по своим делам пешеходов. Проезжая мимо кинотеатра, я узнал на афише Урбанского, шел фильм "Чистое небо". Я обрадовался, словно встретил, хорошо знакомого человека. Да и в самом деле было так - этот фильм я видел несколько раз, но все же я поставил машину в тень, взял билет и прошел в полупустой прохладный зал. Замелькали знакомые кадры, и почемуто, глядя не героя - Урбанского, я еще и еще раз видел не его, нет, - лицо Ялкина стояло передо мной то озабоченное, то разгневанное, то растерянное, то оченьочень грустное... Наверное, и он смог бы вот так же, несмотря ни на что, идти к своей цели. Почему - смог бы? Идет, добивается своего, несмотря, ни на что!
Очень удивился я, но и фильм смотрел сегодня сов сем другими глазами, нежели тогда, в детстве, в киш лаке.
И позже, когда кончился фильм и когда я обедал один в маленьком кафе лесопарка "Победа", я продолжал думать о нашем разговоре с братом, о том, что, наверное, все же справедливы его слова, а я неправ, потому что по существу еще ничего в жизни не испытал и серьезного ничего не сделал. Червь сомнения точил мне душу, и ктото неведомый настойчиво как бы допрашивал меня: "Ну что бы ты делал сейчас, не появись твой брат тут? Какое бы настроение у тебя было? Ялкин скоро уедет, что ты будешь делать тогда, дальше? Как будешь жить, где работать? Или испугаешься и полетишь вслед за братом в кишла, ведь он так хочет, чтобы ты был там вместе с ним!.."
"Нет! - упорствовал я, сопротивляясь этому неведомому голосу. - В кишлак с поджатым хвостом? Никогда! Вот найду работу, получу ппервые самостоятельно заработанны деньги, потом поеду навестить маму. А там и с Халимой встречусь... И скажу ей честно: "Видишь, не получилось, как мы думали. Но теперьто обязательно получится! Я буду ждать тебя в Ташкенте, а через год мы вместе будем поступать в институт". Может, она согласится на этот раз... Вместе ведь всегда легче... Так или приблизительно так думал я тогда и ровно в шесть был уже у театра Навои. Ялкин опаздывал, ноолчаса спустя появился он, глаза блестят, чем то, вид но, основательно взволнован. С ним еще трое молодых ребят, чуть постарше меня, как мне показалось, на гру ди одного из них - Золотая Звезда Героя, Поздорова лись, сели в машину.
- Гони, брат, в Джангаб!1-весело сказал Ял кин.- Там, говорят, варится плов. К нашему приезду как раз будет готов. Посидим вместе.
По дороге Ялкин и его спутники оживленно обменивались мнениями о только что закончившемся совещании.
1. Здорово это вы сказали, Ялкинджан, - говорил парень со Звездой. - Заметили, когда вы обещали дать с гектара по сорок центнеров и на четырехрядке собрать пятьсот тонн, первым зааплодировал весь президиум?
2. Выполняйте свое обещание, да поскорей, - пошу тил другой парень, - тоже звездочку получите!
3. Звезда - это, конечно, прекрасно, - спокойно под твердил брат. - Но не в ней же в конце концов дело. На груди друзей она радует не меньше, будто сам ее имеешь...
Пока доваривался плов в чайхане, куда мы приехали, я думал о том, что если Ялкин взял на себя такие обязательства, то он, конечно, ни за что не сможет уехать из кишлака, пока их не выполнит. А что же теперь с Мирзачулем будет? Сможет ли он вообще перебраться когданибудь туда, как мечтал?..
За пловом говорили о разном, у кого как обстоят дела в колхозе, какие заботы, и видно было по всему, к Ялкину ребята относятся с большим уважением, прислушиваются к его словам, спрашивают совета, он же - в курсе всех их дел. После плова выпили чаю, посидели еще немножко, потом все вместе зашли в летний театр, посмотрели Шукура Бурханова в роли Улугбека. Уже поздно вечером отвезли друзей брата в гостиницу, где они остановились, сами же пустынными улицами направились на другой конец города к дяде Муниры.
- Слушай, Турсун, - неожиданно прервал молчание Ялкин, - помнишь, к нам на адыр в позапрошлом году приезжал представитель ЦК?
Это в белой "Волге"? И после его отъезда очень быстро заасфальтировали дорогу? - Да, да, и с водой у нас тогда сразу стало легче с его помощью. Так вот, мы сегодня с ним вместе в президиуме сидели. А во время перерыва, знаешь, он поманил меня к себе так, подружески. Я подошел, поблагодарил за то, что тогда он помог подключить наш арык к большому каналу. Он спросил о моих делах, планах, и я не мог удержаться, рассказал, как вчера объезжал Мирзачуль. И, знаешь, он понял меня с полуслова. "А что, не тесно ли вам стало на вашем адыре?" - поинтересовался он. "Сейчас пока ничего, но в недалеком будущем станет очень тесно",- признался я и рассказал все, о чем мы говорили с тобой сегодня утром. Он очень внимательно слушал меня, заложив руки за спину и согласно кивая головой. Потом когото поискал глазами, а найдя, решительно подвел меня к нему. Это был наш секретарь обкома. "Давайте в этом году хорошенько поможем Атаджанову, - обратился он к нему, - пусть выполнит взятое обязательство. А если захочет потом уехать в Мирзачуль, не удерживайте, отпустите его". Секретарь не нашелся сразу что ответить, а потом, помолчав минуту и, очевидно, обдумав свой ответ, сказал! "Конечно, Мирзачуль не чужая земля, наша..."
Ялкин радовался словно большой ребенок, получивший наконец в подарок долгожданную игрушку. Главное, теперь не будет помех в исполнении его плана! Да и маму легче будет уговорить, если сказать, что едет он в Мирзачуль по заданию ЦК...
- Мамуто, конечно, я уговорю, уверен!- весело ска зал Ялкин. - А вот скажи, как мне тебя уговорить?
Столь неожиданно повернувшийся разговор снова и в который раз озадачил меня. Я переключил скорость и быстро взглянул на сидящего рядом Ялкина.
1. Так ты что, хочешь, чтобы и я тоже поехал в Мирзачуль?
2. Очень хочу! - искренне вырвалось,у брата.
3. Но ты и сам едешь не сейчас, а по крайней мере через год, ведь урожай на адыре - за тобой!
4. И неужели ты, мой брат, не поможешь мне соб рать его? - настаивал Ялкин.
Я постарался ответить как можно убедительнее:
- Не уговаривай меня, Ялкинака, я не вернусь в кишлак. Очень хочу пожить в Ташкенте. Это не прихоть, хочу разобраться в себе, хочу силы собственные испы тать!..
1. А может, не надо? Может, запутаешься еще больше?
2. Постараюсь все распутать самостоятельно, ну до каких же пор я буду жить под твоим крылышком, Ял кин?
Тем временем мы подъехали к домику дяди Муниры, поставили машину тут же, во дворе под чинарой, улеглись на чорпае - большой деревянной кровати. Ялкин молчал, видимо, исчерпав за сегодняшний день весь запас своего красноречия. Я тоже устал от непрерывных разговоров и, едва прикоснувшись головой к прохладной подушке, тотчас заснул.
Рано утром брат разбудил меня. Пока я умывался, он тщательно осмотрел, протер машину, потом вывел ее на улицу. Легко позавтракав и простившись с дядей, мы вышли к машине. И тут Ялкин, словно не было вчерашнего дня, протянул мне ключи:
- Давай всетаки вместе поедем, а? До перевала ведешь ты, потом я. Знал бы ты, как тебя ждет мама, - пустил он в ход последнее средство.
Я взял ключи, решительно открыл багажник и вытащил оттуда свой старенький чемодан.
- Маму я навещу скоро, когда устроюсь на рабо ту, - сказал я дрогнувшим голосом и протянул ключи Ялкину. - А помогать тебе, Ялкинака, я обязательно приеду в свой отпуск, когда ты переберешься в Мирза чуль. Хорошо?
Брат молча взял ключи, быстро сел в машину, с силой хлопнув дверцей, и, не сказав мне больше ни единого слова, уехал.
13
Строя воздушные замки независимой, самостоятельной жизни, я будто совершенно позабыл о своем призывном возрасте, а девятнадцать лет были не за горами. Всегото какихнибудь два месяца и покрутил я баранку самосвала, возил бетон, землю, кирпич, и, живя в общежитии на Чиланзаре, не успел я даже как следует освоиться с новой для меня жизнью, как пришла повестка из военкомата. Началась другая жизнь, совершенно не похожая ни на кишлачную, ни на ту, которая была в Ташкенте.
Попал я на Кавказ и стал служить в моторизованной воинской части в Абхазии. Строгая воинская дисциплина, жизнь в казарме, спецмашина с тяжелым прицепом да крутые горные дороги - все это был совсем иной для меня мир. Но и в этом мире, таком далеком от моих родных мест, я не переставал думать о Ялкине, и часто, лежа после сигнала отбоя на своей солдатской койке, я мысленно восстанавливал в памяти все детали того последнего дня в Ташкенте, нашего с ним спора. На расстоянии многое видится иначе, многое хочется изменить, исправить, сказать не так, как было сказано тогда... Почти каждый день теперь я видел сказочное Черное море, любовался буйной растительностью побережья, необыкновенными, никогда доселе не виданными мною цветами. А какими сказочно прекрасными были здесь пологие горы, поросшие лесами. В долинах зимой зеленели апельсиновые и лимонные сады, а поздней осенью эти сады оранжевели и желтели щедрым урожаем. И никаких тебе засух, не то что у нас. Словно по заказу шли обильные дожди, щедро питающие, влагой землю, будто сам бог руководил мелиорацией, и никаких арыков в помине, никаких поливов и связанных с oними мук ожидания воды. И воздух весь словно напоен хвоей и цветами, особенно по вечерам, когда остывает земля. Недаром же в этом благодатном крае бесчисленное множество курортников, купающихся, загорающих, жарящихся под южным солнцем. И горы, и сады, и вода - все здесь будто создано для отдыха и покоя. И невольно каждый раз сравнивал я эти места с нашей Ферганской долиной, где этих даров солнца - всевозможных фруктов и овощей, - может быть, еще больше, чем здесь, но где, не переставая, круглый год кипит работа и будто сама земля находится под этим рабочим напряжением: так много всяких манипуляций проделывает с ней человек - и культивирует, и рыхлит, и поливает, и удобряет химикатами разными, так много ждет от нее и хлопка, и шелка, и других ценных культур, что порою наша долина отсюда, издали, напоминает мне огромный горячий цех с безостановочно движущимся конвейером, с которого непрерывной рекой стекают несметные богат
ства. И мой брат Ялкин, как и земля, на которой он живет и которой отдает свои силы, тоже не знает отдыха круглый год, как не знают его наши поля, которые он заставляет безостановочно отдавать все новые и новые свои богатства людям...
Не легче живет и его жена Мунира, которая перед самым моим отъездом сюда, на Кавказ, родила пятого ребенка. , ,ташкент
Не понимаю, почему они хотят иметь так много детей? Всетаки Азлар в этом отношении прав, думал я не однажды, глядя на многодетное, шумное и крикливое семейство брата, но сказать об этом вслух никогда не решался: тема эта не подлежала обсуждению в нашем доме. Так повелось издревле, от наших крестьянских предков, Ялкин же в этом отношении был приверженцем дедовских традиций и жену свою постепенно приобщил к ним.
Теперь, когда я служил так далеко от них, отсюда, издали, я смело сравнивал жизнь семьи брата с той, которую видел и в Ташкенте в те короткие два месяца перед армией, и с тем, что видел здесь, на берегу моря. Нередко приходила мне в голову мысль о том, что если бы брат и Мунира хоть изредка выбирались бы из кишлака в большой город или на курорте побывали хоть раз, как это принято в тысячах других семей, они многое бы увидели и поняли в своей жизни. Вот почему в частых письмах домой я настойчиво звал брата с женой приехать отдохнуть сюда хоть раз, ну, пусть не летом, в страду, пусть поздней осенью или даже зимой. Я писал им, что со здешней красотой вряд ли что может сравниться, что они отдохнут хоть раз почеловечески, никуда не будут спешить, а главное - отключатся немного от своих постоянных, таких изнуряющих забот.
Ялкин на этб письмо мне не ответил. Некоторое время спустя пришел ответ от Муниры."О, Турсунджан, - писала она, - если бы могли выбраться к тебе хоть ненадолго! Но об этом можно лишь мечтать. Твой брат за неимением времени попросил меня ответить тебе. Дела наши прежние. Малютка Шербек, которому скоро исполнится год, все время болеет, и я совершенно не могу его оставить одного даже на минуту. Ялкин выполнил свое обещание и пока один переехал в Мирзачуль. Написал мне, что теперь, весной, В поле почти круглые сутки и поднял уже триста гектаров целины. Мы все пока еще здесь, потому что в Мир" зачуле негде жить, Ялкин живет временно на полевом стане. В своем последнем письме, которое я получила вчера, он пишет, что там, где он работает, хлопчатник побило градом. Да, совсем забыла: за прошлогодний урожай его у нас выдвинули иа звание Героя Социалистического Труда. Он заполнил и сдал необходимые в таких случаях бумаги, и я говорила ему, чтобы он не спешил с переездом, подождал и хоть еще год поработал бы в кишлаке. Он не согласился, ссылаясь на свое обещание, ты же знаешь, Турсунджан, он всегда держит данное слово..."
В этих последних словах Муниры я ощутил какуюто горечь и, еще раз перечитав письмо, почемуто почувствовал беспокойство в душе: както он там, Ялкин, на далеких новых землях, да совсем одинодинешенек, без нас. И еще этот град... Я недаром тревожился за брата после письма Муниры, вскоре и ом мне написал из Мирзачуля, сообщая подробности. Действительно, град прошел очень сильный и побил значительную часть посевов. Пересеянный в начале мая хлопчатник растет хилым, и поэтому работавшие с Ялкином парни его бригады решили, что теперь здесь ничего путного не выйдет, и в начале лета многие побросали свою работу и уехали. Осталось всего пять человек вместе с Ялкином, а по норме должно быть тридцать; значит, прикинул я, каждый работает за шестерых... .
Моя машина мчится по ровным, как ладонь, асфальтовым дорогам Абхазии, лицо из открытого окна кабины обдувает ветер с моря. Я люблю скорость, движение. А как хорошо и ясно думается в дороге! И если еще немножко воображения, которого у меня предостаточно, то можно представить себе, что мчишься по таким же ровным, гладким дорогам... Мирзачуля, прямо к брату Ялкину...
Вчерашняя статья в "Известиях" не дает покоя, В ней - все о брате, большой его портрет. Вот, оказывается, как ему там приходится туго.
Я мысленно переношусь туда, к нему, и вижу его в раскаленной кабине "Универсала". В тракторе нет амортизации, междурядья неровные, водителя болтаетцелый день, как на волнах. Ночевки на полевом стане. Комары не даюг покоя, особенно ночью, приходится зажигать лампу невдалеке от полевого стана, чтобы както отвлечь их полчища от человека. Ялкин не может спать: завтра вносить удобрения, селитра же в бумажных мешках, которую привезли и скинули недалеко от стана, закаменела, а если она ляжет в землю комьями, не жди ничего хорошего - сожжет посевы. Ялкин ощупывает бумажные мешки. Другого выхода нет: он разрывает бумажную оболочку, начинает молотком крошить комья селитры, превращая ее в пудру.
К восходу солнца работа почти закончена, легче стало дышать, от предрассветного ветерка исчезают кома ры. На сон остается совсем немного. И, чутьчуть вздремнув, Ялкин поднимается раньше всех... И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Хлопок требует от человека отдачи всех сил, а это выдерживает далеко не каждый. Кругом раскаленная степь. Посаженные деревья еще не дают желанной тени, и жара норовит испепелить человека. И вот в такуюто жару нужно целый день ходить по междурядьям и поливать всходы. Лицо, руки, ноги - все изъедено комарами. Этого не выдерживают и те пятеро, которые были с Ялкином. И однажды случилось так, что он со своей машиной остался один на один с тремястами гектарами земли, но и тогда он продолжал полив из длинных шлангов, подкормку.
Опасна глина Мирзачуля, она липнет к ногам, словно смола. А где воды побольше набежит, земля может засосать, как болото. Говорят, что дехкане, в давние времена выращивавшие здесь хлопок, во время полива привязывали к поясу доски, чтоб не утонуть. Проваливаясь по колено в глину, Ялкин перетаскивает шланг в те места, куда вода еще не дошла. И снова, с трудом выбравшись из глиняной трясины, он тянет и тянет шланг...
На дороге, проходящей у другого конца поля, показывается несколько легковых машин, впереди "Волга" нового выпуска, за нею газик. Машины тормозят рядом с Ялкином, из газика выходит директор совхоза и под, ходит к Ялкину, вид которого может просто испугать: весь в глине, с изъеденным комарами лицом... Около "Волги" - старый знакомый Ялкина, секретарь Сырдарьннского обкома партии, тот, который так настойчИ` во звал его в Мирзачуль. Теперь секретарь приехал узнать, как идут дела на этих новых землях. После взаимных приветствий секретарь интересуется, где же остальные члены бригады.
- Бросили меня все, уехали в Андижан, вот, види те, я в печальном одиночестве, - шутит Ялкин.
На секретаря обкома явно производит впечатление то, что Ялкин в таком положении еще в состоянии шутить и не жаловаться. Решение приходит быстро, и он говорит поделовому:
1. Если я напишу в Андижанский обком и помогу возвратить беглецов?
2. Если обком поможет, то, конечно... но здесь по лив... - разводит руками Ялкин.
Секретарь договаривается с директором совхоза о том, чтобы на время отъезда Ялкина за его участками закрепить двух лучших поливальщиков. Директор отдает Ялкину свой газик, а секретарь тем временем, пристроившись .поудобнее, подложив для твердости на колени какуюто книжку, пишет письмо в Андижан, где просит оказать содействие товарищу Атаджанову, напомнив, что его знают в Центральном Комитете, и если эта история дойдет до Ташкента, то доброе имя андижанцев...
Ялкин с этим письмом отправляется в тот же день в Андижан. Шофер, молодой парень, ждал по радио концерта, который должны были передавать сразу же после окончания последних известий. Еще не свернули на большой тракт, поэтому все внимание водителя устремлено на дорогу. Вдруг - крик великана, которого он везет в Андижан:
- Останови! Да останови же!..
Док. 635000
Перв. публик.: 27.12.00
Последн. ред.: 27.12.10
Число обращений: 0
Наследие
|
