В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
- 8 - Назад
- 8 -
Да в том, что ради славы он не должен хвататься за все, подставлять свои плечи любой тяжести, он обязан еще и о себе позаботиться, о том, чтобы жизнь его была разносторонняя, полнокровная... Вы еще очень молоды, Турсунбек. Чтобы проникнуться сутью подобных вещей, вы должны многое узнать в жизни. Хотите послушать моего совета? Учитесь! Учитесь во что бы то ни стало и после школы сдавайте экзамены в университет.

1. Да, но в кишлаке ведь тоже должен кто то оставаться? - пробовал сопротивляться я.
2. Ээ, об этом пусть голова у вас не болит!.. В Ферганской долине народа очень много, неужели без вас не обойдутся?

Невольно улыбнувшись этим словам Азлара, сказанным им с легкой усмешечкой, я все же обещал подумать над его советом, тем более что он, это г совет, как бы открывал мне путь в неведомое, освобождал от обязательств перед самим собой и перед братом. Не совсем, конечно: на душе было беспокойно, но и както радостно одновременно от мысли, что путь, который мне предстоит в скором времени выбирать/ может быть и иным, to есть ае только таким, каким представляет его себе мой брат Ялкин.
В тот день я не однажды мысленно возвращался к этому разговору с Азларомака. Прежде Ташкент был для меня недоступным, сказочным городом. Я видел его на экране клуба в нашем кишлаке, привык слушать и смотреть передачи о нем по радио и телевизору. Но я никогда не мог представить себе, не мог мечтать о том, что и я буду жить в этом прекрасном, на мой взгляд, сказочном городе.
А если подумать серьезно, так что в этом вообще особенного? Сколько таких, как я, деревенских парней и девушек приезжает каждый год учиться в столицу! А сколько из тех, кто приехал раньше, остались в нем навсегда и стали знаменитыми людьми? Я стал припоминать своих земляков, ферганцев, ставших большими людьми, учеными, писателями, государственными деятелями. Если я даже не буду таким уж знаменитым, как они, пусть. Но разве, окончив университет, я не смогу стать квалифицированным специалистом, нужным для какогонибудь столичного учреждения? А попозже, может быть, я, как и Азлар, буду жить в красивой квартире! Мама, брат с женой приедут ко мне в гости. Конечно, я приму их не так, как Азлар... Мне бы только покультурнее, вроде него, хотелось быть, понимать толк в жизни... Что касается человечности, разве в этом отношении ктонибудь может сравниться с моим братом? И вообще от них двоих мне бы позаимствовать то, что мне нравится, а потом уже идти самостоятельной дорогой. Конечно, пока она представляется мне еще оченьтуманной, даже чемто вроде напоминает запутанный клубок ниток. И моя цель в том, чтоб распутать этот клубок... А для этого надо бы найти начало... Этим началом казался мне Ташкент, а конкретнее - институт в Ташкенте. С негото, я решил, и надо начинать. И решение это за один день окрепло и превратилось в твердую уверенность. Ничего пока и никому об этом решении я не хотел говорить. Даже брату.
10
Собрали хлопок. Перед каждым домом в кишлаке появился стог гузапаи. Настало блаженное время, когда и земля и люди, не знавшие отдыха целый год, получили наконец небольшую передышку. Снег выпал только раз, в начале декабря, потом опять засветило солнце, и, как часто бывает в наших краях, сразу потеплело, словно наступила весна. Новые земли бригада Ялкина еще до снега вспахала под зябь. А когда снег растаял, он снова поехал на адыр поглядеть, что и как.

1. Земля созрела, - сказал он, вернувшись. - От просиська, Турсун, из школы, на денекдругой. Давай сейчас вспашем те двадцать гектаров, которые собира лись вспахивать весной, а?
2. Снова будем камни собирать? - в ужасе спро сил я.
3. Если не собрать теперь, потом по пахоте это будет сделать намного труднее. Как по ней ходить?
4. Опять отпрашиваться!.. Во время сбора хлопка целых два месяца с половиной не учились, так? Теперь снова... Как я экзамены выпускные буду держать? - не сдавался я.
5. Что уж ты так паникуешь? Мы, что ли, в свое вре мя не сдавали, работая?

Не привык я, чтобы Ялкин дважды просил меня о чемнибудь, и снова пошел с ним на адыр.
Земли, которые мы собирались поднимать весной, недалеко от нашего кишлака. Отсюда, с холмов, домики кишлака как на ладони. Листья с деревьев опали, дворы и улицы поэтому просматриваются насквозь, И когда, мы ссыпаем собранные камни в кучу на краю поля, грохот стоит такой, что люди оглядываются. Както вечером усталый, еле передвигая ноги, я возвращался домой; Попался мне навстречу наш бригадир Фарман и, оглядев меня внимательно с ног до головы, спросил:

1. И чего вы только надрываетесь? Ведь твой брат выполнил все взятые обязательства! Ведь ни одной га зеты уже нет, которая не написала бы о нем! И землито он адырные освоил, и по тридцать пять центнеров полу чил, по телевизору два раза выступал... Неужели всего этого ему еще мало? - в сердцах бросил он.
2. Мы сейчас осваиваем в счет будущего года... - как бы оправдываясь, виноватым голосом сказал я.
3. Ах вы молодцы! Опять, значит, хотите быть луч ше всех? Уж и не знаю, какого такого высокого звания теперь добивается твой братец? Вроде выше некуда!..

Прежде я на такие выпады и насмешки просто не обращал внимания. Случалось, и на собраниях лентяям и прогульщикам ставили в пример Ялкина, его трудолюбие, стремление сделать как можно больше и лучше. Некоторые из зависти, иные по злобе говорили тогда о Ялкине, что он выслуживается и суетится, чтобы завоевать авторитет, и с крышито он готов головой вниз, лишь бы премию получить. И когда я все это слышал время от времени, я вспоминал известную притчу о лисе и винограде.
Но сейчас даже мне, понимающему моего Ялкина; как никто, - даже мне казалось: это уж слишком - тарахтеть камнями на виду у всего кишлака теперь, в декабре, когда абсолютно все отдыхают! Вот почему так больно укололо меня на сей раз злословие Фармана. Вот почему и ответил я ему резко, даже грубо:
- Поработайтека с его, вот тогда и посмотрите, как званиято достаются! `
Но это были лишь слова, я ведь не мог не защищать брата от подобных нападок. Душа же моя, особенно в последнее время, постоянно сопротивлялась и ему самому, и его образу жизни: я испытывал одни лишь неудобства и неприятности, живя рядом с ним и его семьей. Словно сбывались слова Азлараака: лицо невестки снова безобразилось коричневыми пятнами, ей было тяжело ходить... Значит, еще один ребенок. Не много ли их будет, тем более, я видел, что и ей самой с каждым годом приходится все труднее учительствовать, готовиться к урокам, уделять хоть крохотное внимание своим ученикам. Но, надо отдать ей справедливость, энергий

ей не занимать, да и юмора тоже. Кабы не это, и не представляю, как она справлялась бы с такой семьей. Все чаще приходят мне на ум слова Азлара о том, что дети - это еще не все... Во мне крепнет убеждение, что и Ялкин живет не совсем так, но сказать ему об этом я не могу, потому что, чувствую, доказать это не сумею. Вот и глотаю одну обиду за другой, и во мне растет недовольство этой жизнью.
Прошла зима, и снова наступило лето. Закончились экзамены в школе. Хотя и с посредственными отметками, но аттестат я все же получил, собрал все документы, какие нужно, и решил попытать счастья - поступать на физический факультет университета.
Прекрасное было это время, даже несмотря на экзамены, - весна, почти все у нас в классе были в когото влюблены. Я тоже не составлял исключения. С прошлого года девятиклассница Халима казалась мне девушкой совершенно необыкновенной, окруженной даже какимто особым сиянием, меня неодолимо тянуло к ней, хотелось все время ее видеть. Но, конечно, я не смел и слова сказать ей о своих чувствах! Лишь в тот день, когда она узнала, что я еду учиться в Ташкент, она, чего никогда прежде не случалось, сама подошла ко мне очень близко и едва слышно от смущения прошептала: "Если поступите, позовите меня к себе, я приеду".
Я был наверху блаженства и лишь тогда почувствовал, что и она относится ко мне неравнодушно.
Теперь желание поступить в институт завладело мною безраздельно и окончательно: ведь это был единственный путь, чтобы быть вместе с Халимой.
Ялкин не проявлял радости по поводу моих планов.
- Хорошо, если поступишь, - говорил он. - А если провалишься! Будет не очень приятно! Не лучше ли па ру лет потрудиться в поле, заработать солидный стаж?
На что я резонно возражал, что добрую половину жизни я уже провел в поле и это ли еще не стаж.
Мунира меня поддержала:

1. Чегочего, а трудовое воспитание он получил что надо. И трактор умеет водить, и машиной хлопок соби рать, и водить умеет... А сколько с малых лет мешков перетаскал с хлопком? Пусть едет учиться, может быть, инженером будет.
2. Да он тогда ни за что не захочет к нам вернуться!

Помяните мое слово!- предрекал брат, глядя на встревоженную этим разговором мать.

1. Преждевременно об этом спорить, - посмотрел я на брата. - Надо сначала поступить!
2. Трудно это очень, - вздохнул брат. - И поддерж ки у тебя никакой нет!
3. Почему, же? - возразила Мунира. - Я напишу Азлару. У него в университете есть какието знакомые. Если нет, то хоть советом он поможет Турсуну.

Ялкину, конечно, не хотелось, чтобы я обращался за помощью к брату Муниры.
- Да не надо к Азлару! Я, может быть, сам на де некдругой поеду в Ташкент. Говорили, что в августе со вещание механизаторов, там увидим... А теперь, до отъ езда, мне очень нужна твоя помощь, Турсун, пойдемка на адыр. Ты же знаешь, в этом году воды еще меньше, чем в прошлом. Очень трудно стало!-жаловался брат.
До отъезда так до отъезда! Я согласился, и мы отправились на адыр.
Стоит жара. Снегу в горах выпало слишком мало, и воды в этом году будет меньше. Зато освоенной земли уже вдвое больше, чем в прошлом. На новых гектарах оказались новые неприятности - множество нор и ямок, и пока от головного арыка вода дойдет до междурядий, ее останется всего ничего.
` Мучительно соображая, как бы сэкономить воду, Ялкин без конца крутит на голове тюбетейку. Судя по этому жесту, у него, кажется, уже появилась какаято мысль но этому поводу. И однажды, сев в машину, он привез из города двадцатиметровый рулон брезента. И еще мешочек маленьких кружочков с дырочками посредине, которые по форме чемто напоминали пистончики для шнуровки ботинок.
Ялкин долго и подробно объяснял маме, как сшить этот брезент, как укрепить на нем эти самые пистончики:

1. Я слышал недавно по радио, один ученый гово рил, что брезентовый шланг можно применять как по ливной арык.
2. Не мог бы тебе этот самый ученый заодно дать и один из своих шлангов? - спросила мать.

Ялкин не понял шутки.
- Где я его буду разыскивать? И есть ли у него лишний, кто знает... Лучше мы уж сами сошьем. Хоро шо? Вы уж постарайтесь, пожалуйста, это очень важно, и нитки возьмите самые крепкие, чтобы под напором воды не лопнули. Пистоны должны крепиться на рас: стоянии шестидесяти сантиметров - расстояние между: грядками у нас такое.
Форма брезентового шланга, который мастерила мама по заказу брата, напоминала енчу - рукав, который женщины натягивают на руку, когда пекут лепешки в тандыра чтобы уберечься от жара печи. Мама в процессе работы так несколько раз и называла его - "енча". Потом и Ялкин стал так говорить:
- Подними енчу! Привяжи енчу к трубе!..
Не знаю точно, поливали тогда хлопчатник гибким шлангом в Мирзачуле или нет. Но в Ферганской долине, это я знаю наверняка, первым начал такой полив мой брат Ялкин. Сшитая мамой енча не только позволяла экономить воду, но и намного облегчала работу поливальщика. Обычно для каждого ряда отдельно он должен открывать путь воде из поливного арыка, регулировать равномерность потока с помощью дерна либо промасленной бумаги. А теперь мы благодаря енче совсем освободились от этой дополнительной трудоемкой работы. Вода, нагнетаемая насосом, поднимается снизу в арык, в один конец которого вмонтирована железная труба: мы надеваем на эту трубу свой рукав и прочно закрепляем проволокой. Вода через трубу попадает в енчу, в которой над каждым рядком - дырочкапистон величиной с бусинку. Вода бьет через них струйкой и равномерно течет по междурядьям.
Новинку, придуманную Ялкином, очень хвалила и взаимопроверочная бригада, прибывшая из соседней области, с которой мы постоянно обменивались опытом работы. О добром почине брата подробно рассказала вскоре и областная газета.
Мне, как всегда, по душе были похвалы в адрес моего брата. Но перетаскивать этот рукав с одного поля на другое с каждым днем становилось все труднее. Промокший брезент тяжелел неимоверно, да и вода наша летом всегда илиста и мутна. Изза осадка все увеличив вался вес брезента. Ялкин был намного сильнее меня, но когда наступала его очередь поднимать на плечи конец сорокаметрового шланга и тащить его волоком на Другое поле, всё тело его напрягалось до предела, нашее выступали жилы с палец толщиной. А если уж мне приходилось делать эту работу, у меня перехватывало дыхание, подгибались колени и все тело начинало дрожать мелкой дрожью, которую потом я долго не мог унять. Порою мне казалось, что у меня трещали кости... В один из таких вот трудных дней (впрочем, легких нa хлопчатнике не бывает никогда), когда солнце жгло неимоверно, около полудня из трубы стало поступать уж очень мало воды.
- Опять внизу, кажется, разбойничают! - негодовал Ялкин. - Ты, Турсун, тащи рукав на верхнее поле, а я пойду разберусь, в чем там дело.
Взяв с собой ватную телогрейку, брезентовые рукавицы и остро наточенный серп, Ялкин отправился вниз.
Долго ломал голову брат над тем, как отучить поливальщиков соседних бригад воровать не принадлежащую им долю воды. Не помогали никакие разговоры, убеждения, взывание к совести. Пришлось пойти на хитрость. У подножья адыра и по краям его в изобилии росли колючие кусты дикой джиды- верблюжьей колючки. В самую жару Ялкин не ленился и скашивал ее, а потом целыми охапками втаптывал сапогами в воровски открытые водозаборы.
Обычно все поливальщики ходят босиком, а босому, само собой, трудно вначале вытащить всю колючку и после этого снова открыть запруду.
- Если откроет ктонибудь воду, я найду его по ко лючке в пятке и непременно поставлю вопрос перед председателем! - грозился Ялкин.
Вот почему никто не решался открыто присваивать его долю воды. Но если кто под шумок и пробовал иногда открыть водозабор, тому, конечно, колючки были существенной помехой... После того как ушел Ялкин с закинутым на плечо серпом, я, размотав проволочку, освободил конец шланга от трубы. Верхнее поле было довольно высоко, и я каждые пять метров останавливался отдохнуть. Солнце жжет нещадно, я обливаюсь потом. Наконец, раскинув рукав поперек междурядий, я присоединяю конец его к трубе. Брезент пока пуст, вода еще не успела дойти, а придет, так потечет сама, сказал я себе и решил наведаться на полевой стан. Мне очень
тил две большие касы веды. А, как известно, от холодной воды человек расслабляется. Это и произошло со мной; захотелось маленько посидеть в тени на ветерке. Я принес на полевой стан из дома учебники по физике и математике, чтобы в свободные минуты хоть, немного заниматься. Бросив на землю шалчу1, я растянулся на ней, взяв в руки книжку. То ли устал, то ли ветерок подействовал на меня, охладив и освежив, но я незаметно задремал.
Сколько я так проспал, не знаю. Проснулся от истошного крика брата.
- Турсун, Турсун! - что есть мочи звал он меня. - Куда же ты запропастился?
Оказывается, когда я тащил волоком рукав, месте, прошитое на швейной машинке, не выдержав тяжести, распоролось. Как назло, в этом месте образовалась складка, и, пока рукав был пустой, я, конечно, этой дырки и не заметил. Но после того, как Ялкин побывал внизу и усилил напор воды, складка исчезла, и из этой дыры ударила вода, очень скоро размыв несколько междурядий и оголив даже корни хлопчатника.
Когда я прибежал, протирая спросонья глаза, Ялкин уже выдернул рукав из трубы и направил воду по основному арыку. На краю поля образовалось целое озеро, из него лишь торчали верхушки хлопчатника.
Буквально оторопев от случившегося, я в испуге бормотал:
- Как же это произошло? Как?
Ялкин, взглянув на меня, сразу понял, что я заснул. Не смыв глины с рук, он вплотную подошел ко мне.

1. У меня сердце обливалось кровью, пока я привел сюда воду! А ты в это время дрыхнешь, мерзавец! Как же ты смел заснуть? Погляди!
2. Я читал и не заметил, как задремал, честное сло во!.. - оправдывался я, хотя понимал, что эти жалкие слова могут вызвать лишь еще большую ярость Ялкина.
3. Или ты решил уже на все наплевать, раз все рав но уезжаешь? - гремел он. - Щенок! Об удовольствиях городских думаешь? А?

Гнев и ненависть! Эти два чувства руководили сейчас Ялкином. И никогда - ни прежде, ни после-я не. видел его таким. Слова об удовольствиях больно резанули меня. Ну, заснул, но ведь не нарочно же я! И в сознании моем в мгновение пронеслись годы моей еще недолгой жизни, отданные хлопковому полю, годы, пережитые мною здесь, на адыре, вспомнились и бессонные ночи борьбы за хлопок, и язвительные насмешки людей, и слова Азлараака. И такие непростые, противоречивые чувства, копившиеся в моей душе, вдруг разом прорвались, ища выхода.
- Ты говоришь - удовольствия?! - заорал я. - Да от этого свинцового шланга у меня на плечах раны! Ты хоть знаешь об этом?! Зимой, когда все отдыхали, я тут с тобой собирал камни всем на смех, разравнивал зем лю! Чего тебе не хватает? - продолжал я орать, и сло ва мои очень были похожи на слова бригадира Фарма на. - Чего? Звания, машины, почета? Я учиться хочу, понимаешь? Учиться! А мне мешают твои детки, покоя не дают! Понимаешь ты это или нет? Пусть уж у меня `икаких орденов не будет, проживу и так!..
Ялкин настолько опешил от моих слов, что на мгногние словно остолбенел, потерял дар речи. Потом молfa приблизил свое лицо к моему, вперившись в меня горящим, ненавидящим взглядом, и, дрожа всем телом, не проговорил - прохрипел:

1. Значит, потвоему, я все это делаю ради званий?! Ради денег?! Да?! Может, и моя жена детей родит, что бы медаль получить?
2. Тогда почему по одежке не протягиваешь...

Я не успел договорить. Удар железного кулака Ялкина со страшной силой обрушился на мое лицо, и я отлетел в сторону на несколько шагов.
11
Прошел месяц. Уже за полночь я лежу на узкой скрипучей кровати в студенческом общежитии. Оставшись один, я снова и снова мысленно возвращаюсь к тбму неприятному дню, у меня снова горит щека, будто вся эта история случилась только что.
Правду говорят, беда не приходит одна. Следующий удар, который нанесла мне судьба, показался мне во сто крат сильнее той пощечины.
Приехав в Ташкент, я подал документы и заявление в университет, как и собирался. Получив экзаменационный лист со своей фотографией, приклеенной в уголке, я пошел в общежитие, где мне на время экзаменов выделили место. Студенты разъехались на каникулы, и в общежитии поселились тихие, робкие абитуриенты.
Учебные корпуса живут напряженной жизнью, народа всюду пропасть. Конкурс большой, на каждое место физического факультета подано пять или шесть заявлений. Немало в университетском дворе и болельщиковродителей, родственников, переживающих за своих детей, повсюду стоят дежурные с красными повязками на рукаве, и редко кому удается просочиться в учебный корпус: посторонним вход воспрещен.
За меня не болеет никто. Я показываю свой экзаменационный лист, который на территории университета является как бы временным пропуском, и свободно прохожу всюду. Я уже вкусил чутьчуть студенческой жизни и очень надеюсь, что так всегда и будет...
Но вчера, внимательно просматривая списки тех, кто завалил письменную математику, я, глазам своим не веря, увидел свою фамилию: Турсун Атаджанов. Ошибки ,быть не могло. Сначала я было не поверил и пошел к Азлару.
- В школе у меня по математике были одни пятер ки, убеждал я. - Учитель меня всегда хвалил, даже говорил, что я знаю математику не хуже, чем он сам...
На другой день Азлар пошел в университет. Знакомые преподаватели, его бывшие однокашники, помогли ему проникнуть в приемную комиссию, и он попросил секретаря разыскать мою письменную работу.
Девушкасекретарь ушла с моим экзаменационным листом и долго не возвращалась. Наконец она появилась в дверях, держа ее в руках. Нашла.
Но радоваться было нечему, ошибки быть не могло, работа была именно моя, не менее десяти поправок пестрело на ее страницах.
- Столько ошибок! - говорил Азларака, покачивая головой.- И какие грубые! Говорить сейчас об этом, конечно, поздно, но когда вы, Турсун, могли серьезно подготовиться к экзаменам, зимой и летом работай в поле?
Это были горькие, но справедливые слова. И какая от них теперь польза? Секретарь поспешила разыскать- Чтобы вам еще раз не утруждать себя, сказала она и вручила мне конверт. Экзаменационный лист оставался у нее. Теперь, как бы я ни просил, неумолимые дежурные с красными повязками не пропустят меня уже
никуда.
И в общежитии я ночую последний раз. Завтра я должен уйти отсюда. Но куда? К кому?
Мысленно перебираю в голове немногочисленных ташкентских знакомых, которые не знают о том, что я поступал в институт: сейчас для меня самое страшное - это расспросы о том, как это все случилось с экзаменами, как я ухитрился провалиться.
Вспомнились и слова Азлара, когда мы расставались с ним в последний раз:
- Обязательно приходи к нам! Я найду тебе в Ташкенте работу поинтереснее! Не пропадешь - ведь у тебя есть права водителя. А жить будешь у нас, не стесняйся, места хватит всем... Восемь часов работы - остальное время, готовься в институт. Да еще два свободных дня в неделю! На будущий год обязательно поступишь!..
Я было серьезно уже обдумывал предложение моего родственника. А что? Тихая, спокойная квартира, я все еще вспоминал не раз, какую приятную ночь провел я там после отъезда семьи Ялкина... Да, но тогда я был гостем, приехавшим с полным багажником гостинцев!.. И на душе у меня тогда было спокойно, не то, что теперь. Мне и в голову никогда не приходило, что человеку может быть так тяжело, как мне сейчас.

Док. 634998
Перв. публик.: 27.12.00
Последн. ред.: 27.12.10
Число обращений: 0

  • Наследие

  • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``