Кирюхин медленно прохаживался вдоль длинного стола, бросая рассеянные взгляды на шахматные доски. Но внимание его было приковано не столько к фигурам, сколько к поведению участников турнира. Игра шла на семи досках. Пока всё было спокойно. Шахматисты сосредоточенно обдумывали ходы и молча передвигали фигуры. И всё же Кирюхина, как организатора и арбитра матча, не покидало беспокойство. "Только бы не было длинной рокировки и не появились гроссмейстеры, - думал он. - Ситуация может выйти из-под контроля..."
И словно в ответ на это тревожное предчувствие адвокат Ромашов, игравший на второй доске, вдруг вскочил со стула и с диким воплем бросился в конец коридора. "Как вы посмели сделать длинную рокировку! - кричал он партнёру. - Я же просил вас исключить эту мерзость из игры. Она лишает её красоты и симметрии, превращает в вульгарный хоккей с его длинными пасами и мордобоем. Это надругательство над шахматами. Боже, с кем я должен играть!" Его партнёр, профессор Евдокимов, встал и невозмутимо заявил: "Я отказываюсь играть с этим идиотом. Прошу засчитать ему поражение". Затем смешал фигуры и опрокинул доску. Остальные участники продолжали игру. Их это не касалось.
Первой закончилась партия на пятой доске. Кинорежиссёр Третьяков сделал ход и объявил мат. Но его партнёр, полковник Гречишников, отказался признать поражение. "Третьяков постоянно консультировался с Корчным, - сказал он Кирюхину. - Я всё видел". "Помилуйте, полковник, где вы видели Корчного?" - арбитр не мог скрыть растерянности. "Он стоял в углу около двери и делал знаки Третьякову. Это не спортивно,- возмущённо ответил тот. - Настаиваю на аннулировании трёх последних ходов".
Через несколько минут конфликт возник на шестой доске. Партнёры начали сбрасывать фигуры на пол, и партию пришлось прекратить. И всё же результаты турнира оказались вполне удовлетворительными. Кирюхин был доволен. Впервые за три года игра благополучно закончилась на четырёх досках, и по общим итогам удалось определить победителя. Им стал сантехник Феоктистов, которому вручили деревянного шахматного коня, вырезанного скульптором Перельманом. В заключительном слове Кирюхин отметил высокое шахматное мастерство и возросшую спортивную культуру участников. Он объявил, что после обеда состоится его лекция об авиации будущего. Приглашаются все желающие.
Народу пришло много. Они внимательно слушали рассказ о крыле с изменяемой геометрией, о дозаправке в воздухе и о сверхзвуковых скоростях. Но возникшая после этого дискуссия оказалась никак не связанной с авиацией. Начало отклонению от темы положил бывший диссидент физик Григорьев, заявивший, что прежде чем обсуждать геометрию крыла, нужно поговорить о коррупции в обществе. В качестве примера этой язвы, разъедающей государство, он привёл ЖЭК дома, в котором был прописан. Эта история была хорошо известна аудитории и набила оскомину. Но Григорьеву великодушно дали договорить. Он поведал в десятый или двадцатый раз о том, что начальник конторы назначил своего зятя, у которого нет даже кандидатского диплома, старшим кочегаром. В то же время сам Григорьев, будучи доктором наук, вынужден был несколько лет работать дворником. Реакция публики была обычная. "Идиот, я бы тебе даже метлу не доверил", - запальчиво воскликнул профессор Евдокимов. "От идиота слышу, - привычно ответил Григорьев. - Следует ли понимать вашу реплику, профессор, таким образом, что вы за коррупцию?" Евдокимов промолчал. Потом каждый стал говорить о своих проблемах.
Про авиацию забыли, и начался общий крик с взаимными обвинениями и оскорблениями. Наконец, Кирюхину удалось восстановить тишину. Он поблагодарил собравшихся за активное участие в дискуссии и напомнил, что после ужина будет показан документальный фильм о разведении кроликов в Заполярье.
День близился к концу. Кирюхин присел за столик в столовой и принялся составлять памятную записку о проведенных мероприятиях. Через месяц предстояло отмечать третью годовщину созданного им общества "Знания - залог прогресса". Поэтому он рассматривал свои ежедневные записи как подготовительный материал будущего отчётного доклада и старался вести их с особой аккуратностью.
* * *
Три года назад Кирюхин, инженер фюзеляжного отдела авиационного НИИ, даже не помышлял о такой активной общественной деятельности. В тот памятный день, который круто изменил его жизнь, он проснулся в подавленном настроении. Накануне закончился затянувшийся бракоразводный процесс, изрядно потрепавший ему нервы. Теперь предстоял размен квартиры и мучительный раздел имущества. При расставании бывшая жена не скрывала враждебности и агрессивных намерений.
- Не вздумай сбежать в какую-нибудь длительную командировку. Разыскивать не буду. Всё сделаю без тебя. Останешься у разбитого корыта. Ты меня знаешь, - пригрозила она.
- Сейчас знаю, - вызывающе ответил Кирюхин. - Жалею, что раньше не знал...
И от суда, и от этого короткого разговора остался неприятный осадок. К тому же утром, ещё до суда возник конфликт с начальником отдела, что должно было неизбежно привести к лишению квартальной премии, на которую он очень рассчитывал. На работу идти не хотелось. Кирюхин позвонил в институт, сказал, что неважно себя чувствует и берёт отгул в счёт отпуска. Но и перспектива провести целый день наедине со своими мыслями тоже не прельщала. "Поеду, пожалуй, к Андрею, - решил он. - Давно его не навещал. Поговорим, обсудим все эти гнусные житейские дела. Он-то меня хорошо понимает. Сыграем несколько партий. Отвлекусь..." С Андреем Цукерманом дружил Кирюхин со студенческих лет, когда оба они играли в институтской шахматной команде. Был Андрей талантливым инженером, делавшим многообещающую карьеру в авиационном КБ. Но навалившиеся неожиданно семейные неприятности привели к нервному срыву, перешедшему в глубокую депрессию. И теперь лечился он в областной психбольнице.
Вспомнив, что у жены есть ключ от квартиры, Кирюхин вынул из письменного стола все свои сбережения, около 50 тысяч рублей, рассовал их по карманам, вышел из дома и направился к метро. В киоске перед входом купил брикет мороженого "крем-брюле", отвернул фольгу с угла и откусил кусочек. С шахматами подмышкой, мороженым в одной руке и проездным билетом в другой он привычно прошёл мимо дежурной. Но она вдруг выскочила из будки и преградила дорогу.
- С мороженым нельзя.
- Почему? - недоуменно спросил Кирюхин.
- Не разрешается.
- Но почему не разрешается?
- Потому что не по-ло-же-но, - по слогам отчеканила дежурная.
- Чушь какая-то, - возмутился Кирюхин. - Что я ребёнок что ли, на пол накапаю или одежду кому испачкаю? Дайте пройти.
Дежурной показалось, что он попытался отодвинуть её плечом. Раздалась пронзительная трель служебного свистка, и тут же появились двое милиционеров.
- Пройдёмте, гражданин.
- А в чём, собственно, дело? - Кирюхин сделал попытку примирения. - Ну, хорошо. Если с мороженым нельзя, я его
выброшу.
Он с демонстративной покорностью бросил брикет в стоявшую рядом урну. Но было поздно, милиционеры уже приступили к исполнению обязанностей.
- Пройдёмте. Там разберёмся.
В комнате милиции Кирюхина избили, отобрали деньги, оставив лишь мелочь на проезд, и через час отпустили. Настроение сделалось совсем мерзким. Он даже засомневался, стоит ли в таком состоянии ехать к Андрею. Но потом решил, что возвратиться домой и провести весь день в одиночестве будет ещё хуже. Он зашёл в ближайшую аптеку, попросил пластырь и зеркальце, и тут же начал приводить в порядок лицо. Заклеив синяк под глазом и ссадины на щеке и подбородке, спросил - сколько должен за пластырь? Нужной суммы у него не оказалось. Ситуация стала и вовсе унизительной. Молодая женщина за прилавком начала громко возмущаться: "Надо сначала цену узнать, а после товар брать! - кричала она. - Я что ли за вас платить буду. Пропьют всё, потом драки устраивают, а ты им пластырь подавай". Пришлось оставить в залог часы. Это была последняя капля, переполнившая чашу его злоключений. "Какой-то нескончаемый дурдом," - подумал Кирюхин, имея в виду и вчерашние и сегодняшние события. Он интуитивно чувствовал, что такое начало дня ничего хорошего не предвещает. Надо было поскорее добраться до Андрея. В этом безумном непредсказуемом мире, где действуют кафкианские законы и порядки, психбольница стала казаться ему островком спасения, тихим спокойным местом, где жизнь течёт размеренно и безмятежно и где ничего плохого или неожиданного не происходит.
* * *
В проходной за зарешёченным окошком сидела дородная краснолицая женщина в зелёной казённой телогрейке и пила чай.
- К кому? - спросила она, отхлебнув с блюдечка.
- К Цукерману, шестая палата, - ответил Кирюхин.
Вахтёрша вынула из тумбы стола замусоленную тетрадку, послюнявила указательный палец, полистала её и нашла фамилию Андрея.
- Паспорт, - потребовала она.
- Зачем? - удивился Кирюхин.
- Такой теперь порядок. Пойдёте обратно - заберёте.
Кирюхин переложил шахматы в левую руку, вынул из бокового кармана паспорт и протянул в окошко. Женщина взяла документ, положила на край стола у стены, махнула рукой, что означало "проходите", и пропустила Кирюхина через узкий турникет. От взмаха руки чашка опрокинулась, и чай начал растекаться по столу, угрожая лежавшим на нём бумажкам. Вахтёрша принялась лихорадочно отодвигать их от лужи. От её бестолковых движений часть бумажек упала на пол. Не повезло и паспорту, - проскользнув в узкую щель между столом и стеной, он бесшумно лёг ребром на плинтус за широкой тумбой. Потом хозяйка проходной вытирала стол, подбирала с пола бумажки, пропустила нескольких посетителей и снова пила чай. О паспорте она не вспомнила...
Кирюхин пробыл у Цукермана часа три. Они гуляли по больничному двору, разговаривали, играли в шахматы. К этому времени Андрей медленно выползал из депрессии и готовился к выписке, обещанной ему через несколько дней. Но проблема семейных неурядиц, неосторожно затронутая Кирюхиным, снова ввергла его в нервное возбуждение. Кирюхин понял, что допустил оплошность, и попытался перевести разговор на нейтральную тему. Однако сделать это было непросто. Наконец, они присели на скамейку, разложили шахматную доску и расставили фигуры. Победив в двух партиях подряд, Андрей успокоился. И Кирюхин решил, что теперь можно попрощаться. От всего этого настроение у него снова испортилось, а лицо сделалось мрачным и напряжённым.
В таком состоянии он подошёл к проходной. За время его отсутствия там произошла пересменка, и за окошком теперь сидела другая вахтёрша, очень напоминавшая прежнюю внешностью и комплекцией, но телогрейка на ней
была не зелёная, а синяя. И в этом состояло единственное видимое отличие между ними.
- Паспорт, пожалуйста, - угрюмо буркнул Кирюхин и назвал фамилию.
Женщина пододвинула картонную коробку с документами посетителей и начала перебирать их. Не найдя паспорта, она снова пристально посмотрела на Кирюхина, обратив внимание на этот раз на его напряжённое лицо в пластырных наклейках, взгляд исподлобья, и переспросила фамилию. Потом заново перебрала документы.
- Сейчас выясним. Никуда ваш паспорт не денется. Подождите минутку, - сказала она каким-то чересчур ласковым вкрадчивым голосом. Затем сняла телефонную трубку и, прикрыв рот ладонью, прошептала в неё: "Ребятки, паспортист у меня. Живо давайте".
Не прошло и минуты, как появились два амбала в грязно - белых халатах. Не говоря ни слова, они скрутили Кирюхина, накинули на него смирительную рубашку и потащили внутрь здания. Дежурная медсестра Ольга Малышева начала было задавать ему стандартные вопросы, но вскоре поняла, что больной не коммуникабелен. Решив, что случай необычный и что самой ей не справиться, она вышла в соседнюю комнату и позвонила в ординаторскую доктору Шапиро.
- Марк Зиновьевич, тут больного с проходной сняли. Паспорт требовал. Ведёт себя буйно, кричит, сопротивляется. Лицо побитое. Фамилия? - медсестра заглянула в свои записи. - Фамилия Краюхин.
- Что именно кричит ваш Краюхин? - спросил Шапиро.
- Разобрать трудно. Что-то про самолёты.
- В каком смысле?
- В том смысле, что он их вроде бы сам делает.
- А-а, понятно. Вот что, Оленька, запишите подробно всё, что он говорит. Маниакальный бред может содержать ценнейшую информацию для анамнеза. Так что, уж вы, милочка, потрудитесь ничего не упустить. Посмотреть его сегодня я не успеваю, вы застали меня в дверях. Завтра зайду. А пока сделайте ему двойную дозу галоперидола. Пусть поспит. Начнёт просыпаться - сделайте атропин. До утра оставьте в боксе. Утром я им займусь.
* * *
Доктор Шапиро и его многолетняя помощница Ольга Малышева работали в областной больнице всего несколько дней. До этого был он врачом, а она медсестрой районного психоневрологического диспансера. Поэтому больных почти не знали. Главный врач сказал Шапиро в первый же день в виде напутствия: "Вы, коллега, не торопитесь. Осмотритесь внимательно, вникните в нашу специфику. Время у нас течёт медленно, особых событий не происходит. Наш основной принцип - придерживаться установленного курса лечения, никаких нововведений и резких движений. Три кита, на которых покоится психофармакология, - это галоперидол, атропин и триседил в комбинации с транквилизаторами. Они, как вы знаете, быстро выводят больного из маниакального состояния. Всё остальное делает время. А оно у нас неограниченное". Шапиро, человек осторожный по природе, принял это как руководство в работе.
На следующее утро он ознакомился с записями медсестры и зашёл в бокс к Кирюхину. Больной с трудом приходил в себя, голова его была тяжёлая, мысли путались.
- Ну-с, уважаемый, как самочувствие? - начал Шапиро как можно более дружелюбно.
- Какого чёрта вы меня здесь держите, на каком основании?
Реакция больного была неадекватно агрессивная. Шапиро это отметил.
- Ну, зачем вы так, уважаемый. Вы же интеллигентный человек и должны понимать, что мы действуем в ваших интересах, - он заглянул в записи и переменил тему. - А не поговорить ли нам о самолётах? Вам ведь знаком этот
предмет, не так ли?
Шапиро понимающе улыбнулся, распростёр руки и помахал ими не то как птица, не то как самолёт. "Как там поётся - первым делом, первым делом самолёты, так кажется? И куда же вы собираетесь полететь?"
- Что за чушь вы несёте? При чём здесь самолёты? - больной опять начал проявлять агрессивность.
- Так. Значит, вы не расположены говорить со мной откровенно. А вчера вот поведали дежурной сестре, что летаете на самолётах, которые делаете собственными руками. Так делаете или нет? - Шапиро снова вернулся к мании больного, на этот раз с некоторой настойчивостью.
- Какая-то примитивная постановка вопроса. Не делаю, а конструирую. - Кирюхину резали слух непрофессиональные выражения.
- Да, да, разумеется. Прошу прощения. Делать можно лопату, а самолёт конструируют. Я понимаю разницу. Так вы, значит, конструируете? И давно этим занимаетесь?
- Я не желаю обсуждать с вами вопросы, в которых вы ничего не смыслите.
- Ну что ж, воля ваша, - сказал Шапиро без всякой обиды и записал распоряжение медсестре: "Повторить дозу. Оставить в боксе".
* * *
Через неделю Андрея выписали и Кирюхина, под фамилией Краюхин, перевели в шестую палату на его место. К тому времени он уже с трудом воспринимал происходящее. Ежедневные инъекции сделали его пассивным, подавили нормальные реакции и желания, превратили в вялое сонливое существо. Но дней через десять интенсивная шоковая терапия была заменена более мягкими препаратами. Кирюхин стал медленно приходить в себя и осознавать, что произошло. Поняв, наконец, какую чудовищную рокировку проделали с ним и Андреем, он пришёл в ужас. Его первой мыслью было объявить голодовку. Этой идеей он поделился с соседом, доброжелательным, весьма разумным, по его наблюдениям, человеком средних лет с круглой лысой головой и лёгкой картавостью, которая производила впечатление искусственной.
- Не советую, товарищ, - ответил тот. - Подвергнут насильственному кормлению. А это, батенька, процедура архинеприятнейшая. Я за насилие, но только в интересах мировой революции.
Слова соседа показались знакомыми.
- Вы кто? - удивлённо спросил Кирюхин.
- Не узнаёте? - сосед мелко засмеялся, вложил большие пальцы обеих рук подмышку, растопырил остальные и завопил: - Вся власть Советам! Да здравствует мировая революция! Учиться, учиться и учиться!
Кирюхин узнал его.
- Послушайте, Владимир Ильич...
Но сосед перебил: "Не надо формальностей. Просто Ильич".
- Хорошо. Послушайте, Ильич, а что вы здесь делаете?
- У меня здесь шалаш. Пойдёмте покажу, - он взял Кирюхина под локоть и повёл во двор.
Там, в углу между лечебным корпусом и складом было построено лёгкое сооружение из фанеры и картона. Внутри стояли деревянный ящик и короткое полено. На ящике лежала стопка исписанных листов. Ильич сел на полено и пододвинул к себе бумагу.
- Вот здесь работаю, пишу тезисы.
В этот момент в шалаш неслышно вошёл невысокий человек кавказской наружности с трубкой в руке. Он столкнул хозяина с полена и сел на его место.
- Идите, Ильич, лечитесь. Я сам допишу ваши первоапрельские тезисы.
Ильич поднялся с земли, отряхнулся и произнёс с подчёркнутым достоинством:
- Хорошо, я уйду. Но имейте в виду - в коллективе вы невыносимы. Товарищи жалуются на вашу грубость и нетерпимость. И не смейте называть апрельские тезисы
первоапрельскими. Пошли отсюда, - сказал он Кирюхину. - Бесцеремонность Кобы переходит все границы.
Они снова вернулись в корпус. Проходя по длинному коридору, Кирюхин обратил внимание на человека, читавшего газету, но державшего её почему-то вверх ногами.
- Видели? - наблюдательный Ильич перехватил его взгляд. - Это интеллигент-диссидент. Так он протестует против подавления свободы прессы. Позвольте заметить, интеллигенция - это дерьмо.
* * *
Шло время. Многократные настойчивые попытки доказать нелепость случившегося и вырваться из больницы приводили лишь к ужесточению лечебного режима и к новым сеансам шоковой терапии. В конце - концов, Кирюхин, фаталист по убеждениям, объяснил всё, что с ним произошло, неотвратимым стечением обстоятельств и пришёл к выводу, что остаётся только примириться и приспособиться к ним. Он стал внимательно приглядываться к окружающим и обнаружил среди них людей образованных, талантливых и даже незаурядных. Ему было интересно не только играть с ними в шахматы, но и разговаривать на политические и философские темы. Нужно было лишь соблюдать единственное условие - не затрагивать больные вопросы, которые у каждого были свои. Да и в житейском плане нашёл он несомненные преимущества своего нового положения. Последние годы его быт был совершенно неустроенным. Питался он всухомятку. Уборка квартиры, стирка белья и другие повседневные заботы тяготили его. Он не привык и не умел вести домашнее хозяйство. А здесь жил Кирюхин на всём готовом, не нужно было ни о чём думать. К тому же он с головой ушёл в общественную работу, которая по-настоящему увлекла его и не оставляла времени для праздных размышлений и самокопания. Отношения с медперсоналом сложились очень хорошие, а с доктором Шапиро они даже подружились, проводя много времени за шахматной доской и обсуждая достижения совремённой медицины. Среди больных стал Кирюхин пользоваться уважением и авторитетом. Нередко он выступал как арбитр не только в шахматах, но и в спорах по самым разным поводам. Человек по природе бесконфликтный, он умел деликатно охлаждать накал страстей и предотвращать внезапные вспышки гнева оппонентов.
Что касается внешнего мира, населённого якобы нормальными людьми, то Кирюхин не раз в прошлом убеждался на собственном опыте, что по безумию, агрессивности и жестокости он намного превосходит тот замкнутый мир, частью которого он теперь стал. Он больше не сожалел о своей фантастической рокировке с Андреем, а философски рассудил, что ответ на вопрос "кто из них выиграл, а кто проиграл?" зависит только от точки зрения. Для себя он твёрдо решил, что не проиграл. Поэтому, чтобы подвести черту под прошлым, он не стал исправлять ошибку в своей фамилии и окончательно превратился в Краюхина из шестой палаты...
***
...Через три года в проходной проводили давно намечавшийся ремонт. Убогую ветхую мебель вынесли во двор. Около грязной заплёванной стены, заваленной окурками и хлебными корками, обнаружили паспорт старого образца с повреждённой фотографией на имя Кирюхина. В списке больных такой фамилии не было. Сдали паспорт в милицию. Там проверили - владелец в розыске не значился. Участковый сходил по адресу, указанному в документе. Семья, жившая в квартире уже два года, ничего о нём не знала. Паспорт передали в архив и дело закрыли...
