Историческое наследие Югры как ресурс социально-экономического развитияНазад
Историческое наследие Югры как ресурс социально-экономического развития
Алексеев В.В.
академик РАН,
директор Института истории и археологии
Уральского отделения РАН
Историческое наследие Югры как ресурс социально-экономического развития
В последнее время на фоне глобальных экономических проблем России в отдельных регионах наметилась тенденция возвращения в разработке планов социально-экономического развития, что в рыночной экономике представляет непростую задачу. Для более успешной реализации этой тенденции, необходимо обратиться к изучению исторического опыта предшествующего развития, чтобы снова не оказаться в плену старых представлений.
Рассмотрим данную проблему на примере Ханты-мансийского автономного округа (Югры), который находится на севере евразийского материка и обладает уникальными природными ресурсами, обеспечивающими мощный индустриальный комплекс мирового значения. Его не омывает теплое течение Гольфстрима, а столица даже не связана железнодорожной колеей с внешним миром. Это относительно замкнутый анклав, не имеющий выходов к океану, а, следовательно, и к центрам мировой торговли и культуры. Перед ним стоит задача выживания в неестественных для Крайнего севера рыночных условиях. Главными проблемами являются: обеспечение стабильного развития; пути экономического и социального прогресса; межэтнические отношения. Посмотрим, какую роль в их решении может сыграть историческое наследие Югры.
Древность
Древнюю историю Северо-Западной Сибири следует рассматривать в сочетании глобальных и региональных явлений. В этногенезе края в разных долях приняли участие представители двух больших рас (монголоидной и европеоидной) и трех языковых семей (уральской, алтайской и индоевропейской). Таким образом, праистория Обь-Иртышья оказывается не затерянным медвежьим углом, а перекрестком значительных этно-культурогенетических процессов. Для иллюстрации современной значимости древней и средневековой истории как актуального наследия можно ограничиться характеристикой двух феноменов: (1) устойчивости культуры в условиях таежной зоны Западной Сибири, (2) опыта межэтнического взаимодействия в процессе освоения Обь-Иртышья.
Феномен устойчивого развития
В современной зарубежной и отечественной гуманитарной науке принцип устойчивого развития служит основным критерием для любого социально ориентированного проекта. Зачастую поиски моделей устойчивого развития северных территорий ведутся на Западе. Между тем, северные территории России и населяющие их народы обладают собственным историческом ресурсом подобного опыта. Изучение праисторических моделей устойчивого развития имеет особое значение для современности, если речь идет о той же территории и тех же естественно-географических условиях.
Археологические источники по северу Западной Сибири свидетельствуют о плотном заселении юго-западной части региона с середины VII тыс. до н.э. Высокий уровень домостроительства, разнообразие типов построек и микропластинчатой индустрии показывает, что у населения западносибирского Севера уже в этот период сложился необходимый механизм культурной адаптации к окружающей природной среде. Кроме того, примечательно, что основной поток первопоселенцев края шел с запада, из-за Урала, из сходных в экологическом отношении лесных районов Восточной Европы.
В дальнейшем заселенность края существенно возрастает. При этом, несмотря на обновление технологий, стратегия освоения региона остается прежней, и субъектами этого освоения являются те же группы прауральцев, предков самодийцев и угров. В подобных случаях нередко заходит речь о консерватизме и застойности традиций. Так долгое время оценивали и историю Обь-Иртышских культур. Однако последние археологические открытия вносят в эти представления существенные коррективы. Например, в бассейне р. Казым (Белоярский район ХМАО) обнаружено древнейшее в северной Евразии неолитическое городище Амня I. Этот памятник уникален, поскольку укрепленные поселения в других районах Северо-Западной Сибири известны лишь с нач. I тыс. до н. э.
Одним из ярких памятников эпохи бронзы в Западной Сибири является городище Малый Атлым I, расположенное на окраине одноименного посёлка (Октябрьский район ХМАО). Древние атлымцы освоили металлургическое производство, создали самобытное декоративно-прикладное искусство, известное по орнаменту на керамике. Наиболее примечательно явление, ставшее следствием высокого развития таежных культур: в начале I тыс. до н. э. фиксируется экспансия атлымского населения на юг, в лесостепь, бывшей в ту пору зоной влияния развитых скотоводческих и земледельческих культур.
В эпоху раннего средневековья Западносибирская тайга была представлена устойчиво развивавшейся Обь-Иртышской культурно-исторической общностью. Примечательно, что Евразийская степь в это время характеризовалась крайней политической нестабильностью и высокой миграционной динамикой. За вторую половину I тыс. н. э. в бурлящей войнами и переселениями степях Сибири и Урала сменилось не менее шести политических образований: 1-й и 2-й Тюркские, Уйгурский каганаты, объединения кыргызов, кимаков, киданей.
Феномен устойчивости культурных традиций в таежной зоне Западной Сибири обусловлен системой экологической и социальной адаптации, гармонично соотнесенной с географической и популяционной средой. Адаптационная модель соответствовала стабильной и разнообразной экосистеме тайги, на основе которой развивался комплексный тип экономики. В тайге человек имел возможность встроиться в ценозные цепи на множестве различных уровней. Более того, он приобрел умение встраиваться в них на многих уровнях одновременно, чем и обеспечил, с одной стороны, постоянство потребления биоресурсов, с другой, их сохранность и воспроизводство. Кроме того, тайга представляла собой естественный щит от кочевников степей и тундры.
Обь-Иртышскую модель устойчивого развития можно охарактеризовать следующими основными признаками: (1) комплексное и сбалансированное освоение биоресурсов с элементами природовосстанавливающих технологий (например, сезонная регламентация промыслов, создание сакрализованных территорий-заказников); (2) автохтонность и ориентация адаптационной модели на региональные ресурсы и самообеспечение; (3) отработанность механизмов внешних контактов и защиты социокультурной среды от иноземной агрессии и зависимости. Все эти критерии, несмотря на их древность, вполне соотносимы с современными нуждами и перспективами развития округа, и в этом смысле новейшие концептуалисты могут позаимствовать много ценного в опыте тысячелетней давности, а современные менеджеры найти союзников в лице коренных жителей - хранителей древних традиций.
Опыт межэтнического взаимодействия
Имея целью показать прежде всего позитивный опыт истории, мы, вместе с тем, не можем обойтись без сопоставительного анализа различных, в том числе деструктивных, тенденций, особенно при взгляде на столь сложную проблему, как межэтнические контакты. При всей своей устойчивости адаптационная модель коренных жителей края испытала в разные периоды мощное инокультурное воздействие. Таежное Обь-Иртышье - не остров, а территория, со всех сторон окруженная различными природными и этнокультурными средами. Если до предела схематизировать картину поздней (средневековой) фазы этногенеза таежного Обь-Иртышья, то в ней обозначатся четыре (по сторонам света) окружающих этнокультурных ареала: самодийский север, эвенкийско-кетский восток, тюркский юг и финно-славянский запад. При всей сложности, иногда драматичности, взаимоотношений с севером и востоком, наиболее значимыми были западный и южный источники миграций и влияний. Эти направления преобладали, как уже отмечалось, с глубокой древности, а в средние века на южной и западной границах Обь-Иртышского мира сложились мощные государственные образования.
Несколько слов о северном и восточном направлениях взаимодействия. Контакты таежных жителей с северными оленеводами-ненцами, как можно судить по фольклорным и письменным источникам, носили многоплановый характер, включая торговлю, военные столкновения, брачные и соседские связи. Несмотря на вспыхивавшую подчас вражду, угорско-самодийские взаимоотношения имели вид устоявшегося и сбалансированного диалога (тем более что самодийские группы лесных ненцев и селькупов населяли и таежную зону). Специализация хантов и манси на рыболовстве и охоте вполне органично сочеталась со специализацией самодийцев на оленеводстве, и оба этнических сообщества уживались на смежных территориях: угры осваивали прежде всего долины крупных рек и нижнее течение их притоков, самодийцы господствовали на водоразделах и открытых безлесных пространствах. В этом соотношении развивались торговля и межкультурные заимствования. В менее интенсивной форме те же процессы характерны для восточного направления, где западносибирские угры и самодийцы вступали в контакты с подвижными охотниками-оленеводами эвенками. В целом северное и восточное направления можно охарактеризовать как ареалы долговременного и сбалансированного межэтнического взаимодействия.
Южное и западное направления выглядели заметно импульсивнее в связи с неустойчивостью военно-политического климата и жестким взаимным противоборством политических сил в степях Евразии и Восточной Европе. По хронологии и характеру влияния можно различить два основных периода и типа внешнего воздействия: (1) новгородско-булгарский и (2) ордынско-московский. Оба в этническом отношении представляют собой комбинацию тюркских и славянских традиций, однако механизм и последствия их воздействия на население Обь-Иртышья выглядят неодинаково.
В эпоху развитого средневековья возрастает доля участия таежных территорий в международной торговле. С упадком Великого шелкового пути в VIII-IX вв. валютой на европейских рынках вместо шелка становится мех ценных пушных зверей - соболя, бобра, чернобурых лисиц. Возникают новые торговые магистрали - Балто-Каспийский (Волжский) и Балто-Черноморский пути. На них вырастают крупные торговые, культурные и политические центры, соответственно Великий Булгар и Великий Новгород. Именно с ними связаны первые письменные известия о Югре и ее вовлечение в международную торговлю.
Несмотря на то, что Югра числилась среди даннических областей Новгорода, известий о том, что эта зависимость побуждала туземцев к миграциям и бегству, нет. Югра по-прежнему располагалась в Северном Приуралье, а самоеды в XI-XV вв. даже расширили свои миграции в западном направлении, что не в последнюю очередь было вызвано торговым притяжением Русского Севера. Примечательно, что ни Новгород, ни Булгар не пытались в буквальном смысле завоевать территорию югры и покорить местных жителей, оставаясь главным образом торговыми партнерами.
В отличие от новгородской "торговой" колонизации, московская была основана на военно-административной экспансии, и ее результатом стал значительный отток коренных жителей за Урал и вглубь Сибири, а также интенсивное миграционное движение внутри региона, приведшее к исчезновению одних этнических сообществ (в том числе летописной югры) и появлении новых: вогулов, остяков, позднее северных групп манси, селькупов, восточных ненцев. Силовой стиль управления включал военное давление и христианизацию, с одной стороны, создание зависимой местной элиты и тактику налоговых льгот, с другой. Подобный тип взаимоотношений не отличался стабильностью, изобиловал открытыми и скрытыми проявлениями протеста туземцев, находился в тесной зависимости от персональных склонностей, иногда капризов, администраторов и не способствовал развитию местной экономики.
Сопоставление новгородского и московского типов колонизации приведено не для расстановки положительных или отрицательных оценок. В данном случае примечателен эффект восприятия или отторжения местными жителями двух вариантов внешнего воздействия. Вариант торговой колонизации вызвал встречное позитивное действие со стороны коренных жителей, вариант административно-военной колонизации - сопротивление и противостояние. В дальнейшей истории Западной Сибири эти две традиции взаимоотношений местного и пришлого населения в разных пропорциях продолжали развиваться. Пожалуй, в оптимальной для российского управления форме они проявились в "Уставе об управлении инородцами" М. М. Сперанского 1822 г. и последующей административной практике. И в наши дни актуальна проблема выбора ключевых критериев диалога между властью и жителями округа, между коренным и пришлым населением. В этом отношении инструментарий действий новгородцев и москвичей, а также запечатленные в истории последствия этих действий, представляют обширный спектр характеристик и явлений, более точно отражающий реалии Сибири, чем иные зарубежные, австралийские или скандинавские, образцы.
В целом, исторический опыт освоения Югры русскими свидетельствует, что это была важная фаза развития ее производительных сил, которая способствовала заселению края и накоплению капиталов для последующего освоения. В отличие от многих других осваиваемых территорий мира, где коренное население сгонялось со своих земель и в значительной степени уничтожалось, сибирские аборигены как главные поставщики пушнины сохранялись и выполняли важную функцию по освоению районов с экстремальными природно-климатическими условиями.
Отличительным признаком начальных этапов российской колонизации Югры был ее относительно сбалансированный характер. Русские поселения здесь (Березов, Пелым, Сургут) развивались как комплексные административно-хозяйственные и культурные центры. Наряду с административной и производственной создавалась надежная бытовая инфраструктура, которая на уровне требований того времени обеспечивала необходимые условия жизнедеятельности: заселение, обживание, хозяйствовенное освоение суровых пространств Севера. Это оказывало благоприятное воздействие на социальную обстановку, устойчивость которой в свою очередь создавала хорошие предпосылки для экономического и культурного роста, что стоило бы учитывать при освоении нефтяного Приобья [1].
Современность
Основополагающим фактом в новейшей истории Югры стало открытие на ее территории нефтяных и газовых месторождений мировой значимости, чему предшествовали почти 300 лет упорных поисков, редких находок, больших надежд и горьких разочарований. На пути к цели русскими землепроходцами, промышленными людьми, горными инженерами и рабочими преодолевались не только тысячи километров глухой тайги и непроходимых болот, но и дебри противоречивых концепций, столкновение научных школ, государственных, ведомственных и частных интересов, обманчивых иллюзий и упорный скептицизм.
Приведем некоторые из многочисленных примеров, для того, чтобы глубже осмыслить мировую значимость открытия новой нефтегазовой провинции. Вскоре после присоединения Сибири к русскому государству (последняя четверть XVI в.) о выходах в бассейне Оби битумных сланцев - спутников нефти - писал сосланный в Тобольск хорватский общественный деятель Юрий Крижанич. "Каменное масло" на берегах Иртыша обнаружило посольство Ивана Унковского, направленное Петром Великим в 1722 г. в Джунгарию. Позже сибирское "каменное масло" описал великий русский ученый М.В. Ломоносов.
В первой четверти XVIII в. крупную экспедицию в Сибирь совершил немецкий исследователь Д.Г. Мессершмидт. В ее составе работал пленный шведский капитан Ф. Табберт, который, вернувшись на родину, опубликовал в 1730 г. под фамилией Ф. Иоганна фон Страленберга книгу "Северная и Восточная часть Европы и Азии". В ней указывалось: "По реке Иртыш между соленым озером Ялишево и Семью Палатами находится битуминозный материал, который загорается, если его подержать на свету". Более того, он утверждал: "Нефть так же имеется в Сибири в Уральских горах".
Любопытно, что знаменитый французский писатель-фантаст Жюль Верн в конце XIX в. в малоизвестном в России романе "Михаил Строгов", как бы предвосхищая грандиозную нефтяную будущность Сибири, писал: "Почва Центральной Азии, как губка, напитана углеводородными соединениями... Источники нефти бьют ключом, тысячами на поверхности земли".
С начала ХХ в. развернулся своеобразный нефтяной референдум о возможной нефтеносности Запада Сибири, особенно после неожиданного заявления академика И.М. Губкина (1932 г.). Истина рождалась в ожесточенных спорах представителей различных школ нефтяников, пока так же неожиданно на территории Югры были обнаружены промышленные запасы нефти и газа (50-60-е гг.)[2].
Остановимся подробней на двух животрепещущих сюжетах современной Югры: проблемах индустриального освоения Севера и опыте его социального развития.
Некоторые проблемы индустриального развития Севера
Наиболее эффективные из найденных месторождений Сибирской нефти располагались на территории Югры. Среди них мировая жемчужина - Самотлор. Темпы нефтедобычи росли стремительно. Уже через 13 лет после начала промышленной разработки был добыт первый миллиард тонн нефти, что является не только российским, но и мировым рекордом. К концу века из югорских недр извлечено более 7 млрд. т. нефти. Сегодня здесь добывается около 60 % российской нефти. Югорская нефть, с одной стороны, сыграла спасительную роль для слабо эффективной экономики СССР последних лет его существования, а с другой стороны, способствовала эрозии этой экономики, заведшей страну в тупик зависимости от экспорта энергоносителей. Позитив заключается в том, что продажа нефти за рубеж обеспечивала большую часть валютных поступлений для страны, давая возможность закупать за границей высокие технологии и удовлетворять элементарные потребности населения, прежде всего в продуктах питания. Только за 1974-1984 гг. за нефтепродукты, главным образом сибирского происхождения, было получено 176 млрд. долларов.
А негатив выразился в том, что СССР, рассчитывая на импорт дефицитной продукции, не принимал должных усилий по развитию своего производства, что привело к стагнации технического прогресса и пренебрежению нуждами сельского хозяйства. Как только США добились резкого снижения мировых цен на нефть, так Советский Союз оказался в очень сложном положении, что, в конечном счете привело к его гибели и нынешним трудностям России. Произошло примерно то, что случилось с Испанией после великих географических открытий, когда некогда могущественная держава, уповая на приток дешевых колониальных товаров, перестала развивать свое производство и оказалась в аутсайдерах Европы, уступив пальму первенства Британии, ставшей "мастерской мира".
Этот исторический урок должен быть усвоен не только новой Россией, но и Югрой, в частности. Рано или поздно фонтаны "черного золота" иссякнут и что тогда будет с ее населением, городами, всей гигантской северной инфраструктурой. Задумываясь над этим, группа ученых из Уральского и Сибирского отделений РАН предлагает расширить сферу развития производительных сил Югры за счет использования всей совокупности ее природных ресурсов, не ограничиваясь добычей углеводородов. Актуальной задачей ближайшего времени является развертывание дополнительных поисково-разведочных работ в Приполярном Урале в целях подготовки промышленных запасов. Как показывают исследования Института экономики УрО РАН с позиций экономической эффективности наиболее обоснованными направлениями разработки минерально-сырьевой базы на первом этапе освоения являются месторождения бурых углей Сосьвинского бассейна, рассыпного и коренного золота, бетонитовых глин и железных (скарно-магнетитовых) руд в Харасюрском рудном поле Березовского административного района. Эти месторождения находятся в радиусе 220-400 км от ближайших железных дорог Ивдель-Обь и Полуночное-Ивдель-Серов[3].
Не стоит забывать и о другой крайности развития производительных сил региона - попытках затопления поймы Оби в результате создания на ней каскада гидроэлектростанций, которые активно дебатировались в 50-60-х гг. Водохранилище самой крупной из них, Нижне-Обской ГЭС, должно было затопить свыше 100 тыс. кв. км низменности. При реализации проектов строительства всех станций каскада общая территория зон затопления могла составить величину, близкую к акватории Балтийского моря. На месте бескрайних болот Обь-Иртышского междуречья проектировщикам виделось громадное внутреннее море, воды которого предполагалось направить через Тургайские ворота в засушливые районы Казахстана и на хлопковые плантации среднеазиатских республик. В результате напряженной и упорной борьбы мнений удалось принять правильное решение. Проектирование гидроэлектростанций было приостановлено, а затем снято с повестки дня, что обеспечило успешную разведку и последующую эксплуатацию нефтяных и газовых месторождений. Казалось бы, это дела давно минувших дней. Однако, совсем недавно к забытой идее вернулась группа политиков во главе с мэром г. Москвы Ю.М. Лужковым, которая, шельмуя противников стародавнего проекта, настаивает на необходимости переброски вод Оби в те же самые южные районы. Думается, что позитивный исторический опыт решения данного вопроса позволит избежать непоправимой ошибки и в наши дни, по крайней мере, найти приемлемое решение в новой ситуации.
Исходя из прошлого опыта, не может не беспокоить также ведомственная разобщенность в освоении региона. Если в годы Советской власти индустриальные сатрапии, отражая интересы центральных министерств, не считались с его нуждами, то теперь вертикально-интегрированные нефтяные компании проявляют нечто подобное. Проблема заключается в том, чтобы нивелировать такие устремления путем координирующей роли администрации Ханты-Мансийского автономного округа, что представляется вполне реальным в нынешних условиях.
Из опыта социального развития
Советская социальная политика, реализованная в практике крупных строек базировалась на двух незыблемых принципах. Сущность первого определялась фразой "сначала" и "потом", то есть утверждалось, что объектом первоочередного строительства являются промышленные предприятия, а сооружения социальной инфраструктуры должны возводиться после их завершения. Другой принцип основывался на психологическом стереотипе, прочно утвердившемся в 50-60-е годы. Суть его заключалась в признании бытовой неустроенности своеобразным проявлением "романтики будней", "спутником героизма". Поэтому отсутствие элементарных объектов социального обеспечения рассматривалось неотъемлемым атрибутом "новостроек".
Эти элементы социальной политики были присущи и освоению Средней Оби, особенно на начальном этапе. За основу создания нефтегазодобывающего комплекса был взят принцип одновременного создания отраслей специализации, производственной и социальной инфраструктуры, строительства городов. Специфические условия Севера: малоосвоенность, отдаленность от промышленных центров, отсутствие транспортных магистралей круглогодичного действия, затрудняли реализацию предложенного варианта освоения. Поэтому с первых шагов в теории и на практике с переменным успехом шла борьба двух мнений: основательно обживать Север или ограничиваться временными поселениями, вахтовым методом.
Поучительным, дающим серьезную информацию к размышлению, является сопоставление отечественного опыта освоения Севера Западной Сибири и зарубежного Севера. Мировая практика к середине 60-х годов имела интересный опыт освоения северных территорий Канады и Аляски. Схожесть природно-климатических и географических факторов дает возможность провести параллели, сравнить как характер, так и конечные результаты процессов освоения малообжитых районов.
По утверждению исследователей зарубежного Севера, в процессе его освоения следует выделять два этапа - 30-40 и 60-80-е годы. Освоение севера Канады в 30-40-е годы привело к созданию так называемых "городов-компаний", где компания-владелец практически всего поселка ограничивалась созданием минимальных удобств для проживания работающего персонала. В 60-е годы начинается новый этап, связанный с созданием "образцовых городов". При планировке и застройке новых городов использовались последние достижения градостроительства, позволяющие создать максимальные удобства для проживающего населения. Более того, социальная инфраструктура во всех районах освоения создавалась значительно раньше самих промышленных объектов, а уровень ее услуг был не ниже, а зачастую выше, чем в городах освоенной части страны. Высокий уровень социальной инфраструктуры, комфорта, современный облик новых городов - все это позволяло их отнести к категории "образцовых".
В чем же причины столь разительного контраста 2-х этапов в процессе освоения зарубежного Севера? Изменение модели освоения было во многом обусловлено развертыванием научно-технической революции. Максимальное использование достижений научно-технического прогресса позволяло увеличить мощности производства при снижении численности работающих и тем самым достигнуть оптимальных размеров центров освоения. Для таких производственных центров характерна численность населения около 1-2 тыс., редко свыше 5 тыс. человек. В то же время для них было характерно высокое соотношение выпуска продукции к численности населения. Изменение условий не повлияло на сам характер освоения, оно по-прежнему носило очаговый характер, но архитекторы могли позволить "роскошь": применять самые последние достижения в области градостроительства с учетом специфических условий Севера.
Градостроительная практика на севере Западной Сибири принципиально отличалась от зарубежной. В отличие от нее, где положительным считался сам факт проектирования и застройки необжитой территории, что давало возможность архитекторам использовать новые неординарные градостроительные решения, в условиях Западной Сибири применить их было достаточно сложно. Преградой на этом пути было два обстоятельства: во-первых, отсутствие достаточно обоснованной градостроительной концепции (в связи с неопределенностью геологических прогнозов и недостаточной геологической изученностью самой территории на начальном этапе), во-вторых, недостаток времени на подготовку проектной документации, которая бы учитывала специфику природно-климатических условий Севера. Последнее считалось "роскошью". Это приводило к тому, что при подготовке генеральных планов новых городов использовались проекты районов Поволжья, Татарии и Башкирии.
К началу формирования нефтегазодобывающего комплекса Западной Сибири был накоплен и отечественный опыт строительства городов на малообжитой территории, который мог быть использован при застройке северных городов. Это пример строительства Братска и Ангарска. Если "уроки Братска" продемонстрировали, как не следовало строить, то иной пример показывал опыт сооружения Ангарска. Ангарск застраивался по генеральному плану целыми микрорайонами с умелым использованием рельефа местности. Жители Ангарска не знали ни землянок, ни бараков. Строительство осуществлялось комплексно: школы, детские дошкольные учреждения, предприятия сферы обслуживания сооружались одновременно с жилыми домами. Город был хорошо распланирован, жилая часть от промышленных районов была отделена лесопарками. Это позволило стать Ангарску одним из наиболее благоустроенных городов Сибири. К сожалению, при строительстве городов Югры не был использован ни отрицательный опыт Братска, ни положительный - Ангарска.
В результате в районах нового промышленного освоения обеспеченность жильем на начало 1986 г. составляла в среднем 82%, магазинами - 86,6, предприятиями общественного питания - 44%. Наиболее уязвимым местом во вновь осваиваемых районах было бытовое обслуживание и жилищно-коммунальное хозяйство. Услугами службы быта население было обеспечено на 30-40% от нормы. Дефицит по водоснабжению новых городских поселений достигал 50%. Во многих городах Севера отсутствовали водоочистка и канализационные сооружения. В целом обеспеченность объектами социально-бытового назначения северных городов в середине 80-х годов была в 1,5-2 раза ниже, чем в европейских районах страны.
Следовательно, к середине 80-х годов сложилось явное противоречие между темпами промышленного и социального развития районов освоения. Причины сложившейся ситуации были многообразны. Они заложены прежде всего в самой стратегии освоения, которая несмотря на декларации о комплексном развитии региона и первоочередном строительстве объектов социального назначения, повторила негативный опыт строек 50-60-х годов. Характерной чертой подобного опыта являлось первоочередное строительство промышленных объектов. Социальная инфраструктура изначально формировалась в усеченном виде: сначала строилось жилье, а значительно позднее сооружались объекты жизнеобеспечения. Следствием этой политики был "остаточный" принцип финансирования социальной сферы. В социальную инфраструктуру Западно-Сибирского нефтегазового комплекса за двадцатилетний период было вложено 6 млрд. рублей, что в среднем составляло 12-13% от общей суммы капиталовложений и было почти вдвое ниже, чем по РСФСР. При этом доля капиталовложений в промышленное производство достигала почти 90%.
Отставание социальной инфраструктуры от потребностей населения обернулось огромными миграционными процессами, в которых за период с 1964 по 1989 гг. участвовало 15 млн. человек. По оценкам экономистов в результате высоких миграционных процессов в регионе народнохозяйственные потери за 15 лет составили 114 млрд. руб.[4]. Таким образом, если промышленный потенциал Западной Сибири обеспечивал как внутренние потребности страны, так и экспортные поставки, то социальная сфера существенно отставала от потребностей населения. Поэтому одной из самых серьезных проблем нефтегазодобывающих районов к середине 80-х годов стало противоречие между значимостью региона в экономике страны и недопустимо низким уровнем обеспечения его населения социальной системой жизнедеятельности. К сожалению, нефть и газ, принесшие славу югорской земле, не превратили ее в оазис богатства и процветания. Рыночные реалии наших дней заставляют в корне пересмотреть неудачи советского опыта социального развития.
Возможно, какие-то положения этой статьи покажутся слишком очевидными, или наоборот спорными. Не претендуя на особую оригинальность и бесспорность, автор тем не менее убежден в том, что из опыта освоения Севера необходимо извлекать уроки, чтобы не повторять трагических ошибок прошлого и оптимизировать движение в будущее.
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Рассмотрено на материалах Института истории и археологии УрО РАН.
[2] См. подробнее: Алексеев В.В., Ламин В.А. Прометеи сибирской нефти. Свердловск, 1989.
[3] См. подробнее: Проблемные регионы ресурсного типа: экономическая интеграция европейского Северо-Востока и Сибири. Новосибирск, 2002.
[4] См.: подробнее: Гаврилова Н.Ю. Социальное развитие нефтегазодобывающих районов Западной Сибири (1964-1985 гг.) Тюмень, 2002.
Из сб.: Уральский исторический вестник N 10-11: Власть и общество в российской провинции. Екатеринбург. "Академкнига", 2005.
Размещено в Интернете, URL: http://www.ihist.uran.ru/index/ru/uiv/n9/194.html
