Борис Леонов: История советской литературы. глава 129Назад
Борис Леонов: История советской литературы. глава 129
Однажды я оказался членом какой-то комиссии, проверявшей работу Дома литераторов. На определенный час такого-то числа была назначена встреча членов комиссии в кабинете директора Дома литераторов Филиппова Бориса Михайловича.
Так вышло, что пришел я на эту встречу раньше положенного часа. Секретарь деликатно сообщила, что хозяин кабинета вышел и попросила его подождать. Тут же предложила угостить чаем или кофе.
В этот момент в приемной появился Борис Михайлович.
Низенький, плотный, с гладко причесанными волосами. Поздоровался и пригласил пройти в кабинет.
- Вы уж извините, - сказал я, закрывая дверь, - что заявился раньше назначенного срока.
- Это даже хорошо, - радушно улыбнулся хозяин кабинета. - А мы сейчас попросим секретаря приготовить нам чайку с лимончиком...
Постепенно разговорились.
Я поведал ему об очередных вступительных экзаменах в институт кинематографии, где я был председателем предметной комиссии по языку и литературе. Вытащил записную книжку и попросил разрешения познакомить его с какими-то курьезами, выловленными в сочинениях вчерашних школьников.
И стал читать:
"Печорин долго добивался любви Бэлы и добился-таки, что нам, мужчинам, не всегда удается".
"Беднейшему крестьянству нечего было терять, и оно с удовольствием пошло в колхозы".
"Пушкин вращался в высшем свете и вращал там свою жену".
"Гоголь вывел образ дубинобриоголовой Коробочки".
"Тургенев показал женщину в более расширенном виде".
"Ленин распустил слух, что отечество в опасности".
"У Базарова язык был тупой, а потом заострился в спорах".
Борис Михайлович очень оживленно реагировал на мои цитаты. Затем выдвинул ящик стола, вытащил из него папку и сказал:
- А я вам тоже приведу "шедевры" подобных казусов. Но не из сочинений абитуриентов, а из лекции одного театроведа. Этими записями поделился со мной Григорий Маркович Ярон. Помните такого замечательного актера в Театре оперетты?! Так вот Григорий Маркович отличался помимо своей удивительной талантливости еще и тягой к знаниям. Он нередко посещал лекторий в клубе творческой интеллигенции.
И вот однажды после очередной лекции он ворвался ко мне в кабинет и страдальчески произнес: "Борис Михайлович, голубчик! Не могу молчать. Хочу поделиться перлами, которые я записывал во время лекции одного из ваших театральных теоретиков, которого вы пригласили для повышения нашего самообразования".
Он раскрыл тетрадь и начал читать. А потом я попросил у него листок с этими перлами. Вот они.
"Слово ,,театр" есть синоним, который ничего не обозначает".
"В греческом театре были свои закономерности, были бездарности, которые приводили публику в досаду".
"Иркутская история" - это мелодрама, исторгающая слезы и прочие аксессуары".
"Якорная площадь" Штока - опасный предикат психологизма, близкий к психоложеству".
"Режиссер Плучек в своих постановках испытывает систему буржуазных отмычек".
- Ну и так далее, - Борис Михайлович закрыл папку. - Вы знаете, чем завершил Ярон свое "не могу молчать"? Он сказал, что все услышанное им напоминает одного дореволюционного рецензента об одной постановке: "Актеры играли дурно, несмотря на декорации..."
