О фильме "Все умрут, а я останусь"
[...] Довольно любопытно в истории с фильмом "Все умрут, а я останусь" - то, как на него реагирует публика, получившая прививку эстетической допустимости после балабановского "Груза-200". Ну, то есть если полагать, что самое шокирующее - это мат малолетних с экрана, дискуссию можно закрывать. И если на этом основании ругать фильм Германики, это ничего не объясняет, а рецензент будет выглядеть ретроградом. Я в данном случае предпочла бы последнее, по нескольким соображениям (хотя мои подростковые впечатления вовсе не оптимистичнее впечатлений режиссера, на двадцать лет меня моложе). Критическое сообщество, сломавшее копья на "Грузе", работу Германики признало, отнеслось к ней крайне сочувственно. Критика этого произведения после его многочисленных призов может показаться консервативной, но я рискну. Я полагаю, что этот фильм нуждается в аналитике, в отделении механики операторской и сценарной суггестии от реального опыта зрителя (каждый сталкивался с описанными в фильме явлениями и существованиями, хотя, может, вспоминать об этом и неохота). Я принадлежу к людям, которые без сопротивления распознают себя в этом фильме, но он для них не является выдающимся произведением искусства. Он довольно любопытный, но весьма спекулятивный. Такие взрослые люди говорят: посмотрим, что эта девочка сделает дальше (режиссеру с претенциозным именем Гай Германика всего 24 года, ее предшествующая работа - документальный фильм "Девочки", она там сама себе режиссер и оператор, снимает быт и нравы старшеклассниц, своих подруг и сестру, самое замечательное - употребление мата, распитие пива в подъезде, курение, антисоциальное поведение). "Все умрут" - это художественная адаптация документальных "Девочек" для театрального проката по заказу продюсерской компании Игоря Толстунова. Валерия Гай Германика, которой не откажешь в конъюнктурном чутье и понимании, какими средствами и силами следует продать сиротские песни детства широкому потребителю, закончила курс Марины Разбежкиной в организации "Интерньюс", публично одобрила закрытие организации властями после провокации против ее руководителя Мананы Асламазян, затем кулуарно извинялась перед Разбежкиной. Если отделять внехудожественное поведение режиссера от несомненных достоинств ее работы, то в процессе этого отделения мне интересен был бы социологический опрос, связанный с прокатом этого фильма. Возраст, пол, образование и доходы зрителей. Этот зритель ел поп-корн и пил колу при просмотре, смеялся или плакал, плюнул и ушел с сеанса, ужаснулся и пошел разговаривать по душам со своим ребенком, а если он ребенок, закурил ли и немедленно выпил ту дрянь, которую ему продали в ближайшем киоске после просмотра? С какой степенью вероятности можно говорить, что нарисован правдивый портрет пятнадцатилетних, или это зеркало им льстит? Правда ли, что они воспринимают увиденное как оправдание собственной ненависти к школе и любви к простым почти взрослым радостям типа сигарет, петтинга, унижения слабых, алкогольных газированных напитков, музыки Ромы Зверя? [...]
Почему фильм Валерии Гай Германики "Все умрут, а я останусь" провоцирует немедленные проекции в собственную жизнь, что в нем является такой приманкой, таким якорем? Кажется, это два обстоятельства, они же профессионально сильные стороны этого произведения. Это операторская работа Алишера Хамидходжаева, визуального гения "Бумажного солдата", который для Германики перевоплощается в оператора Догмы, снимающего если не дрожащей камерой, то с рук, максимально приближаясь к героиням. Собственно, операторская работа, предвосхищающая и диктующая монтажные склейки, и делает фильм столь живым, дышащим, достоверным. Зритель обнаруживает себя то валяющимся с нимфетками в постели, прямо с их журнальчиками и чипсами; то едущим в поганых жигулях с маленьким джин-тоником, пальцы липнут; то в школьном сортире с сигаретами; то незаконно курящим у гаражей возле школы; наконец, соглядатаем и практически соучастником трех не могущих не зацепить событий: торопливого и бессмысленного подросткового соития, детского алкогольного опьянения и жестокого дворового мордобоя до кровянки, дерутся девочки, эффектно, как женские кулачные бои без правил. Операторское искусство связано со сценарным, и это второе место силы фильма: крепко сколоченный и отлично просчитанный сценарий авторства лидеров театрального движения "Новая драма" Юрия Клавдиева и Александра Родионова. Напомню, что персонажи этих пьес обычно молоды, озлоблены, радикальны, действуют в обстановке люмпенизированной жизни, содержание затрагивает зоны, высоким искусством и новым гламуром никак не охваченные: провинция, бедность, растерянность, алкоголизм и наркотики, десоциализация, маргинальные слои населения, молодежные группировки. [...] В сценарии и фильме есть две главные спекуляции. Первая: похороны кота, из этой сцены зрители должны уяснить, что девочки, несмотря на их девиантное поведение и плохую успеваемость, тоже любить умеют. Вторая: отец с немотивированной жестокостью бьет дочку за то, что она прикладывает брошку к пупку, сняв простыню с занавешенного зеркала, в доме траур то ли по бабушке, то ли по дедушке. Родители жестоки, дочь в результате сочувствует мертвому коту, но не мертвому родственнику, она объединяется в сочувствии с подругами, но не с родителями. Хороших взрослых в этом пространстве нет. То, что взрослый мир семьи и школы порождает насилие, в фильме прописано прямо-таки дидактически. Детский мир еще жестче: единственная девочка, которая жалеет избитую героиню, будет этой героиней оскорблена. Любви нет. Не верь, не бойся, не проси. Все умрут, а я останусь.
Нет, детка, увы, никто из нас не выйдет отсюда живым.
ФАНАЙЛОВА Елена. Никто из нас не выйдет отсюда живым // Сеанс. 2009. N 37-38.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=13047
Док. 628627
Перв. публик.: 11.06.09
Последн. ред.: 11.06.10
Число обращений: 0
Балабанов Алексей ОктябриновичТолстунов Игорь АлександровичФанайлова Елена НиколаевнаАсламазян Мария (Манана) Альбертовна
|
