[...] Мировая премьера "Шика" (его первое название - "Гуччи") прошла в рамках Берлинского МКФ. [...] По интонации "Шик", представьте себе, близок грустной комедии - советско-грузинскому изобретению, только без ликующего оптимизма и витальности, прикрытых стилизованной печалью. По типу наррации картину не отличить от классической молодежной киноповести 60-х: экспозиция, завязка, кульминация... Только в ту пору прекрасную бесконечно другие проблемы были у советских тинэйджеров, и ссоры возникали вокруг стакана вишневого компота, и первая любовь была другая, исключительно целомудренная, и будущее рисовалось без единого облачка.
Провинциальный приморский город, друзья детства, под шумок перестройки бросившие опостылевшую и совершенно бессмысленную школу, пробавляются случайными заработками и воровством по мелочи, благо грехом у нас оное не считается. По несчастью или к счастью, годы их скудного отрочества совпали с концом советской истории, а может, и вообще с концом истории, если верить Фрэнсису Фукуяме. Режиссер, однако, бесконечно далек от идеологических, тем более политических намеков, акцентов и, прости господи, дискурсов. И знаки, маркирующие коренную перемену социальной жизни, он расставляет совсем не так и не там, как это сделал бы режиссер на два поколения старше.
Герои день и ночь гоняют по городу, шьются с местным криминалитетом, ввязываются в драки и разборки, берутся за явно подсудные дела, рискуют, не врубаясь, что ходят по краю. А в общем и целом - все трое сидят на шее у предков, а предки, мамы и бабушки, осваивают рыночную экономику, "держат" частные лавочки вдоль большой дороги и даже пытаются торговать газировкой с сиропом, как в старые времена. То, что парни, в общем-то, бездельники, свободные от забот о хлебе насущном, зато мечтающие о красивой и богатой жизни, о черных костюмах и белых рубашках, ни в коем случае не становится их отрицательной характеристикой. Костина мать, арфистка, рассталась со своей профессией, чтобы прокормить сына, а сын (А. Яценко), симпатичный такой малый лет шестнадцати, и в голову не берет, что мог бы облегчить мамкину тяжелую долю. В "Шике" даже расхожие бытовые ситуации воссоздаются с иной целью и с иной установкой, далекой от социальных измерений жизни, от намерения дать урок или положительный пример. Словом, Худойназаров остается самим собой и в этом фильме, явно переходном и, на беглый взгляд, не имеющем ничего общего с прежними его вещами. Неизменны несущие конструкции его поэтики: синкретическое время, свобода от всяческого детерминизма, постмодернистский дальтонизм в отношении к иерархиям и иерархам. И, конечно же, мотив дома и отца (впрямую связывающий эту работу с предыдущими). Поиски отца для неродившегося младенца Мамлакат, героини "Лунного папы", - не случайный сюжет, залетевший в ту полусказочную картину с попутным ветром, а устойчивый поколенческий мотив, все еще больной, все еще смыслообразующий. [...] В "Шике" есть сюжетная линия, в которой снова звучит, правда, уже в ином жанровом регистре, мотив поисков отца. Костя однажды заявляется к своему отцу. С финкой, зажатой в ладони. Отец - дамский портной, живет один в окружении безголовых женских манекенов. Костя застает отца в момент священнодействия: в позе творца, наносящего мазки на холст, тот с вдумчивостью кретина поправляет наколотые на голенькие торсы своих "девочек" яркие ткани. [...]
Папашу играет А. Панин, как всегда, замечательно. В эпизодической роли - всего три небольших эпизода - он создал, я сказала бы, антропологически глубокий и, главное, очень точный образ негодяя, отформованного советской властью, сильно радевшей о "новом человеке". Смотрите, как деловито и продуманно, с большими кофрами, homo novus в третьем поколении удирает на пароходе от родного сына, не оставляя ну никаких следов на морской глади. А сын, как маленький, бежит вдоль набережной, догоняет пароход: "Ведь мы с тобой даже не поговорили!" И у Генки (А. Поволоцкий) с отцом проблемы. Генка влюблен в свою молоденькую мачеху (И. Дапкунайте) и в ужасе от запретного чувства переводит влюбленность в ненависть и грубость.
[...] Ну а шик-то тут при чем? Кто шикует на этом празднике жизни - уж не наши ли бедолаги герои? Именно они! Авторы дают им шанс - пожить другой жизнью, сбросив свои затрапезные одежки и облачаясь, строго по очереди, в шикарную пару английского сукна от Гуччи, выставленную в витрине модного магазина и однажды потрясшую воображение всех троих. Поначалу они запускают в витрину булыжником, но не тут-то было. У богатых все устроено с умом: звук разбитого стекла переходит в вой сирены, и хитрый датчик автоматически спускает жалюзи. Слава богу, унесли ноги от ментов. Костюмчик добывали разными путями, в основном криминальными, собирая нужную сумму рубль к рублю, да и то какой-то фраер едва из-под носа не увел. Пришлось отвлечь фраера надежным способом: раскачав и перевернув его "тачку", припаркованную у входа в магазин.
И все-таки мечта сбылась - они стали обладателями двойки от Гуччи, пусть и на троих! Неслыханные возможности открылись перед парнями. Генка в этом прикиде запросто смог войти в ресторан, где работала официанткой ненавидимая и обожаемая мачеха, чтобы обозвать ее шлюхой и получить пощечину. Костя, приодевшись в дорогой костюм, решил навестить папашу, чтобы покрасоваться и погордиться: вот, мол, любуйся, живу не хуже людей. А Немой, в костюме и с букетом, пошел делать предложение Дине - той, которая торговала живой рыбой, а в свободное от работы время подрабатывала натурщицей. Немой подсматривал, прячась на антресолях, и плакал от восторга перед ее тициановской наготой.
Так что хлебнули парни шику - мало не показалось. Будет что вспомнить. Вот только Немого уже нет на свете. И Ася, первая любовь Генки, уехала навсегда. И Костина мать уже не вернется к арфе - не поддаются божественные струны ее загрубевшим рукам. Но останутся навсегда голубая бухта залива, белый пароход на пирсе, белые яхты сквозь черное кружево старинных решеток. И уходящий в ночное небо беззвучный фейерверк. Бесконечно печальная и безнадежная картина. Ну прямо Чехов в постановке Станиславского. Груба жизнь...
Чеховский виток ассоциаций - на совести рецензента, у которого разыгралось воображение. В фильме чеховский дискурс отсутствует. Да, жизнь груба и жестока, но грубость и жестокость ее маркированы конкретным постсоветским безвременьем, метафизика тут ни при чем. Ностальгическая чеховская Ялта - ее абрис - присутствует в фильме, тем прозаичнее образ заштатного городка, населенного пестрым людом отнюдь не дворянского звания. Самый колоритный персонаж этой Ялты - мужик с козлом на веревке, то и дело побиваемый парнями по подозрению в зоофилии. А вы говорите - "дама с собачкой"!
Впрочем, рецензента заносит не от хорошей жизни. Режиссера "Шика", неконцептуалиста по определению, всегда выручала образная плотность, которая концепцию замещала. В этой работе образные смыслы не завязались в тугой узел, в бутон, распускающийся по мере движения сюжета. Сюжет слишком прямолинеен, драматургия старомодна и банальна - противится и сопротивляется бурлескной стилистике, излюбленной этим автором. [...]
СТИШОВА Е. Последнее танго уходящего лета // ИК. 2003. N 5.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=1013
Док. 627858
Перв. публик.: 04.06.03
Последн. ред.: 04.06.10
Число обращений: 0
Бахтияр Худойназаров
|
