|
|
Сеанс, N 29-30, 2006
Назад
Катерина Тарханова
Александр Велединский так и не выбрал между кино и литературой. Каждый отдельный эпизод "Живого" вполне смотрибелен, но между собой они связаны некинематографично, вытекая не из целостности всего показанного, а из той или иной "оговоренной" части. Как в "Русском" спустя время помнится лишь эпизод с пьяной фронтовичкой, так из "Живого" останется, вероятно, парочка блестящих сцен с привидениями или когда поп бежал за бомжом. Или что-то еще. Но большая часть блестяще придуманной фабулы пропала даром - из-за неуместной Чечни, навязанной метафизики, пошлой морали. Такое впечатление, что Велединский сам себя не знает. Он, видно, легкий человек, а пытается быть провидцем.
Алекандр Трошин
В нашем кино уже возвращались опаленные войною из Чечни, уже предъявляли счета погрязшей в равнодушии и в корысти тыловой жизни. Велединский идет проторенным маршрутом, разве что обновил его, обострил, углубил (во всяком случае, к этому стремился) изобретательным остранением: призраками двух погибших ребят, следующих за героем в его тыловых метаниях, пока того не собьет машина на ночном шоссе и он не станет таким же фантомом, как они. Ход сам по себе выразительный (хоть и его мировая драматургия знает), однако дал картине не так много, как ожидалось. В середине фильма, исчерпавшись, он исчез, и осталось дальше тянуть историю "расчета с живыми" на одной лишь публицистической ярости. Впрочем, чтобы сорвать сиюминутные аплодисменты теперешнего молодого зала (где половина "там" была, а половина "туда" провожала или "туда" пойдет), этого достаточно. Но для искусства - маловато.
Елена Плахова
Попытка отрефлектировать то, что одни называют патриотическим подъемом, другие - милитаристско-религиозной истерикой. Велединский явно попал в точку, когда уже не скажешь "мне не больно" и не спрячешься за условное "ретро". Но что там болит, так и осталось неясно. Парни вернулись из Чечни в плохой мир, но был ли хорошим тот, предыдущий? Священник, адаптированный к молодежной культуре - это идеал или карикатура? Если у чеченцев можно поучиться дружбе и братству, почему их надо мочить? А если не так, как иначе выражено в фильме отношение к этой конкретной войне? Прикоснувшись к ране и зафиксировав болевой синдром, Велединский не называет его причину, а заглушает раскатами попсы.
Евгения Леонова
Лев Толстой боялся, что его признают умалишенным: в этом случае созданное им превратилось бы с необязательные высказывания неадекватного человека. Все, что происходит в фильме, за исключением эпизодов, когда герой еще однозначно жив - предсмертный сон, и сновидение как форма рассказа делает социальный сюжет "Живого" необязательным. Сон в художественном произведении, особенно в кино, по сути реалистичном, значителен, если он - образная иллюстрация реальности. Положение осложняется тем, что Велединский - автор грубый и приблизительный: берется за актуальную проблему (героя), но не может с ней справиться и часто приколачивает по живому. Так что самые значительные признаки/призраки реальности - погибшие солдаты, сопровождающие героя - так и остаются привидениями: массивными, бряцающими оружием, сквернословящими, но эфемерными. Скончались в творческой лаборатории, а не на войне.
Алексей Гусев
Пока режиссёр отыгрывает основной сюжетный ход, на все лады варьируя и раскладывая его в цепочку гэгов (в самом достойном, формальном смысле этого слова), фильм производит впечатление блестящего и притом далеко не бессмысленного экзерсиса. За сухой, размеренной, мнимо бесхитростной чёткостью жеста и фразы виден и талант, и драйв, и редкостное чувство меры. Но стоит лишь Велединскому спохватиться и начать что-то подразумевать, - что-то, серьёзно говоря, очень важное, - как интонация мигом сбивается, а авторская речь становится непривычно косноязычной. Особняком стоят два эпизода: вставной шедевр - сцена с армейскими проститутками (вот где мускулы-то явлены в полную силу!) - и невероятный в своей гремучей пошлости финал с медсестрёнкой и дембелем с нимбом. Впрочем, финал этот более всего походит - и по интонации, и по сюжету - на последний куплет какой-нибудь из бесчисленных солдатских песен. А насмехаться над жестокой сентиментальностью армейского песенного фольклора - последнее дело. Вообще, оценивать фильм Велединского, пожалуй, должны всё-таки не киношники, а его герои. Но боюсь, что они вряд ли захотят его смотреть. Им хватило.
Елена Грачева
Трудно удержаться от плохого каламбура по поводу того, что фильм "Живой" - очень живой. Со всеми проистекающими отсюда эксцессами: где-то точный и яркий - а где-то пошловатый и пафосный, где-то умный, где-то глупый, где-то претенциозный - и перехватывающий дыхание. Достоинство Велединского в том, что он никогда не прикидывается, а всегда говорит то, что думает. Недостаток - в том, что его совершенно не интересует, как это сказано и как это выглядит. "Живой" ближе всего к тому, что раньше называли "народным кино". Может быть, он таковым и станет.
Станислав Зельвенский
У Велединского видна высокая, прошу прощения, кинематографическая культура - понятно, что человек много и правильно смотрел. Но. Очень много фальшивых нот на грани и за гранью пошлости - от фраз типа "эх, разбойнички" хочется просто под стул спрятаться. Вся линия со священником - вообще без комментариев. Песен за кадром раза в четыре больше, чем нужно. Остроумная, вроде, идея с призраками, если начать вспоминать "Лестницу в небо" и пр., уже не кажется такой остроумной (хотя новое слово сказано: здесь призраков видят не только дети, что банально, но и солист группы "Сплин"). Ну и сюжетная конструкция вызывает вопросы: если драматический герой совершает убийство, такое по определению нельзя спускать на тормозах. В "Живом" же, на самом деле, если вообще выкинуть эпизод с убийством, почти ничего не изменится.
Сеанс, N 29-30, 2006
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=154
Док. 627600
Перв. публик.: 02.06.06
Последн. ред.: 02.06.10
Число обращений: 0
Велединский Александр Алексеевич
|
|
|
|
|
