Рассуждая в эссе "Я боюсь" о феномене страха и его кинематографических образах, Михаил Брашинский пишет, в частности, о непристойности крупного плана, который есть знак насильственного вторжения кинематографа в жизнь. Если уподобить кинокритика автору фильма и вести речь о вторжении уже не в жизнь, но в кинематограф, то М. Б., несомненно, предпочитает общий план, а из всех объективов выбирает широкоугольник. Ему менее всего интересен фильм как самочинный и самодостаточный авторский жест: обладая чувством контекста, обеспеченным фундаментальным киноведческим знанием, он именно контекстом поверяет любой фильм как объект критического анализа. Так, перестроечные хиты - от Ассы и Иглы до Холодного лета... и Господина оформителя - осмысливаются М. Б. как фильмы-кентавры, чья переходность заявляет себя на уровне языка, который стремится обрести новые формы речи. Так, Фаворитам луны указывается на их законное и вполне определенное место во вселенной Отара Иоселиани, а Брат интересен прежде всего тем, как балабановский герой вписывается в ряд повязанных кровью киллеров мирового кино.
Впрочем, создавая на бумаге тексты-фильмы критика, М. Б. не чурается острых монтажных ходов. Но когда он врезает в общий план сверхкрупно снятый кадр - чувственное описание фрагмента кинематографической материи, - это вторжение не кажется непристойным и насильственным.
САВЕЛЬЕВ Дмитрий. Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. I. СПб, "Сеанс", 2001
