Известный эпизод из детских лет Пушкина связан с тем, что император Павел I сделал выговор его няне за не снятый перед ним картуз.
Случайное совпадение: маленькому Эрасту также довелось встретиться с царствующей особой.
"Сними картуз!" - успели шепнуть ему родители. "Но я с ним не знаком!" - резонно ответил мальчик, надвигая картуз глубже на глаза.
Так начинались гаринские отношения с монархами, чье племя, пожалуй, не испытывало таких насмешек от частных граждан, какие пришлось испытать от исполнителя ролей королей, "корольков" и царей разных мастей и калибров - народного артиста Эраста Гарина. [...]
Даже те, кто видел Гарина однажды, бывали поражены совершенством его пластики. Внутреннее, органическое чувство формы внушало его движениям какую-то особую завершенность, легкость и вместе с тем значительность.
Прежде всего поражала походка. Когда все вокруг торопились куда-то, зачем-то, Гарин просто шел, как бы "в никуда и в никогда", и это уже было пластическое действие. Его фигура с деликатной, без чванства, обособленностью проплывала среди уличной толпы...
Походка Гарина таила богатейшие возможности трансформации, как белый цвет заключает в себе все цвета спектра. [...]
[...] разве можно забыть ритмическое богатство пластики Короля в "Золушке", его танцующий шаг? Или Короля в "Обыкновенном чуде", то еле переставляющего ноги, то ступающего величественно, то игриво, вприпрыжку?..
Или сложную гамму походок бродяги из "Монеты"?..
Или целую сюиту походок в "Веселых расплюевских днях", где Гарин играет две роли - Копылова и Тарелкина, с их то шаркающими шажками, то этакими вкрадчивыми пробежками?..
Он владел секретом недосказанности, всегда оставляя зрителю возможность додумать, доразвить те мотивы, которые намечал в своей игре.
В доверии к зрителю сказался его высший демократизм.
Вместе с определенностью внешнего облика маска, мы знаем, несет в себе многообразие ассоциаций. Такой тип актерской игры обладает наивысшей степенью условности и поэтому может оказаться непростым для восприятия.
Уже в самом намерении предложить зрителю такой тип игры есть высокое к нему, зрителю, уважение. Гаринский демократизм не знал фамильярности и никогда не опускался до заискивания. Девизом Гарина-актера были слова К.С.Станиславского [...]: "Чем больше актер хочет забавлять зрителя, тем больше зритель сидит барином, откинувшись назад, и ждет, чтобы его услаждали, не пытаясь даже принять участия в происходящем творчестве, но лишь только актер перестает считаться с толпой в зале, как она начинает тянуться к нему, особенно если он заинтересован на сцене чем-то важным и для нее самой".
Высокая содержательность всегда была первейшей заботой актера, обладающего феноменальной техникой. Ибо другим его заветом были слова Мейрхольда: "Техника актера, не пропущенная сквозь спектр жизни, может привести его к беспредметному акробатизму".
По сравнению со своими коллегами Э. Гарин сыграл не так уж много ролей. И не потому, что было недостаточно предложений - слишком высоким оказался, как выразились бы психологи, критический порог артиста. Его, впрочем, можно было понять: после главных ролей в пьесах Гоголя, Грибоедова, Эрдмана, сыгранных под руководством Мейерхольда, трудно было вписаться в узкие рамки искусства так называемого социалистического реализма.
Вот отчего в списке сыгранных Э. Гариным ролей почти нет таких, которые он мог бы и не играть. [...]
Откуда возникала эта радостность, повышавшая градус зрительского восприятия, как только на сцене и на экране появлялся Эраст Гарин?
Несравненный сатирик и тонкий лирик, он до седых волос оставался озорником, с детства влюбленным в стихию игры. [...]
Природа игры как естественной формы существования была усвоена Гариным с детства. Игровое начало было основой его органики. В детстве он устраивал на дому "киносеансы", при этом сам бывал и актером, и киномехаником, и кассиром, и буфетчиком. [...]
Коллизия путаницы, когда тебя принимают (или выдают) за другого, сопутствовала Э. Гарину и в жизни, и в кино, и на сцене с таким постоянством, что можно было только удивляться, насколько "Его величество случай" оказался пристрастен и последователен в выборе объекта для своей игры.
Известен, к примеру, эпизод, когда Николаю Робертовичу Эрдману были оказаны неожиданные почести на перроне вокзала, где он был встречен возгласами: "Привет товарищу Гарину!" [...]
В иных случаях Э. Гарин становился то нечаянной жертвой, то исполнителем в жанре травести, как это называл Абрам Эфрос. [...] Вначале - это женская роль в трансформациях "Даешь Европу". Затем - в немецком журнале помещен Хлестаков и подписано: "Гарина в роли Хлестакова".
В другом случае Гарин принимает участие в хлопотах по поводу путаницы с полом Е. Л. Шварца, которому театральная бухгалтерия выслала гонорар на имя "Евгении Львовны".
А Король в "Обыкновенном чуде", одетый в шотландскую юбку, в другой сцене - подвязанный по-бабьи платком?
А мистер Пиблс также щеголяющий в клетчатой юбке?
А женские роли в фильмах "Необыкновенный город" и "Дорогой племянник"?.. [...]
Гарин был человеком стойких пристрастий как в жизни, так и в творчестве.
Если он что-нибудь ненавидел (именно ненавидел - нелюбовь была для него слишком вялой эмоцией), то ненависть эта была также стойкой.
Пошлость, фарисейство, мещанство Гарин ненавидел до дрожи, в буквальном смысле слова: когда он говорил о ком-нибудь из носителей этих качеств, его голос начинал вибрировать...
Гаринский взгляд всегда был нацелен на самое существо вопроса. Его интересовали психологические и социальные корни мещанства. И если он находил признаки этого явления даже в уважаемых, любимых им людях, его приговор бывал беспощадным. [...]
Гарин всегда с удовольствием встречался со зрителями. Могу засвидетельствовать, что самый факт узнавания артиста - будь то на улице или среди театральной публики, или, скажем, в такси (садясь в машину, Гарин, здороваясь с водителем, нередко слышал в ответ: "Здравствуйте, Эраст Павлович..." или "...товарищ Гарин"), - самый факт популярности не оставлял Гарина равнодушным. Но ему и в голову не могла прийти мысль об эксплуатации этой популярности или о необходимости как-то ее "отрабатывать". Там, где одного имени Гарина было бы достаточно - для того, например, чтобы попасть на труднодоступный спектакль, - принципиальное нежелание воспользоваться своей известностью делало для Гарина подобные цели практически недосягаемыми.
Его скромность граничила с застенчивостью. Еще в бытность его актером ГосТИМа к нему за кулисы приходили известные гастролеры-иностранцы, его хотели видеть К. С. Станиславский и М. А. Чехов, но Гарин всегда пытался уклониться от этих встреч.
С З. Н. Райх, женой В. Э. Мейерхольда, примой ГосТИМа, партнершей Гарина по многим спектаклям, он держался с подчеркнутой независимостью. Как-то Зинаида Николаевна Райх попросила Гарина сделать надпись на его портрете.
- Но я же не тенор, чтобы давать автографы, - ответил Гарин. Райх у него на глазах порвала портрет... [...]
Гарин запомнился всем, знавшим его, как легендарный молчун. Однако молчание его было необычайно красноречивым.
Конечно, он молчал не потому, что считал это признаком ума. [...] В гаринском молчании заключалась какая-то необыкновенная наполненность. Оно было чем-то сродни мейерхольдовскому принципу "предыгры". Кстати будет заметить, что Гарин говорил реже, чем другие, не потому, что умел это делать хуже других, - он был бесподобным оратором. Я запомнил несколько его выступлений-на вечерах памяти Мейерхольда, перед студенческой аудиторией ВГИКа, - в них Гарин блистал и выразительной, как всегда, образной речью, и артистической ее подачей, заразительной возбужденностью. Выступая, он никогда не пользовался микрофоном-видимо, считал это унизительным для профессионального артиста - и не "закреплял" свою фигуру на одном месте - скажем, на трибуне, если таковая была, - но расхаживал вдоль рампы, еще более усиливая воздействие речи, как бы электризуя слушателей. [...]
[...] неудивительно, что Гарин сделался непременным участником мультфильмов. Ему пришлось озвучивать множество самых разнообразных ролей. Голосом Гарина заговорили воплощенные в рисунках волки и вороны, злые и добрые духи и, конечно, короли...
Тонкий знаток изобразительного искусства, Гарин был не просто одним из актеров, участвовавших в создании мультфильмов, - его нельзя даже назвать одним из первых среди равных. Но если существует душа того или иного искусства (а ведь "анимация" и происходит от слова "анима", т. е. душа), то в ее состав входит искусство Эраста Гарина.
Характерная для искусства мультипликации природа вымысла, допускающего самые смелые сочетания жанров, соединяющего порой в одной ленте, в одном образе лирику и сатиру, сказку и притчу, была близка искусству и пристрастиям актера Эраста Гарина и делала неизбежной их встречу.
С каким азартом Гарин записывался в ролях рисованных героев! [...]
Прошло много лет с тех пор, как я услышал от Э. Гарина: "Хочу поставить и сыграть ,,Ричарда""... То, что замысел так и остался неосуществленным, я считаю невосполнимой потерей для искусства, для зрителей. Я никак не мог с этим смириться и однажды затеял разговор на эту тему.
- Стали бы вы сейчас ставить "Ричарда", если бы была возможность?
- Нет.
- Почему?
- Нет актера.
- Ну, а если бы вам предложили составить сборную труппу, нашелся бы в ней актер на Ричарда?
Гарин задумался. Потом сказал:
- Пожалуй что нет...
Гарин был неутомимым зрителем. Признаться, это меня поначалу удивляло: как человек со столь высокими критериями в искусстве, с такой высокой требовательностью, бескомпромиссностью так опрометчиво охотно пускается в поиски новых впечатлений? И хотя чаще всего очередной выход в театр или кино кончался легким толчком в бок в темноте зала, что надо было воспринимать как предложение немедленно его покинуть, с годами я оценил неиссякаемую гаринскую доброжелательность и надежду на новые творческие симпатии. [...]
Все, кто знал Гарина, кто следил за его творчеством, кто прочитал его замечательную книгу "С Мейерхольдом", пожалуй, лучшее из всего, что написано о Мастере, - смогли бы удостоверить, что и Гарин не разлюбил своего учителя, пронеся через всю жизнь верность ему, его творческим заветам. И так же, как через всю жизнь Гарин пронес любовь к Мейерхольду, так же - на всю жизнь - он был ранен разлукой с Мастером... [...]
...Это было незадолго до смерти Эраста Павловича. Я сидел на кухне, смежной с гаринской комнатой. Вдруг раздался настойчивый стук в стену. Этим сигналом Гарин просил подойти к нему. Я вошел в комнату, но выяснилось, что он ни в чем не нуждался: все перечисленные мною пожелания, возможные с его стороны, были отклонены. Но лицо выражало какую-то тревожную, мучительную напряженность. Видно было, что какая-то неотступная мысль не покидает его сознания. И вдруг она выразилась вопросом:
- За что убили старика?
В первую минуту я подумал, что вопрос этот - следствие какой-то путаницы в сознании: все наши знакомые старики в обозримом прошлом умирали своей смертью, свято охраняемые законом.
- Какого старика? - спросил я, сомневаясь в том, правильно ли был задан вопрос.
- Мей-ер-хольда! - раздражаясь моей непонятливостью, подчеркнуто членораздельно почти прокричал он. И в тщетном ожидании ответа вперил невидящие глаза в пространство...
Внимание Гарина к коллегам, товарищам было неизменным, профессионализм - высок во всем. Начиная с того, что он никогда никуда не опаздывал, будь то съемка, запись, репетиция или просто условленное свидание. Он всегда приходил загодя и дожидался назначенного часа. [...]
Чувство товарищества было присуще Гарину в высшей степени. Более того, оно было отмечено у него какой-то, я бы сказал, сокровенной нежностью. Для него не была безразличной ни одна деталь даже самого пустякового, сугубо бытового обихода, если только она была связана с жизнью кого-либо из симпатичных ему людей. В Гарине не было и тени того чванства, которое, иногда в хорошо завуалированной форме, встречается в отношениях прославленных "звезд" к своим менее именитым собратьям. [...]
Причем с особым, бережным вниманием Гарин относился к тем, кто по "чину" стоял ниже его. [...]
Я пишу эти строки в саду на берегу переделкинского пруда. Тени от листьев вперемежку с солнечными бликами гуляют по белому листу, и это подвижное "отражение действительности", являясь частью ее самой, кажется самым полным воплощением непрерывности жизни.
И в этой непрерываемой жизни так и чудится, что вот-вот скрипнет калитка, и по садовой дорожке к дому невозмутимо и отрешенно, держа перед собой в вытянутой руке узелок с гостинцами, неподвижный при ходьбе - настолько она плавна (как жаль, что композиторы, указывая в нотах обозначение темпа и характера пьесы, не прибегают к такому: "В ритме вечности"), - двинется знакомая фигура в сером костюме и светлой кепке, из-под которой мудро и весело глянут голубые глаза, и послышится слегка удивленный, удивительный гаринский голос: "Здравствуйте, любезные! Я - король, дорогие мои... Однако жара сегодня чудовищная..." И, присаживаясь к столу под деревом: "Ну, рассказывайте, как вы тут поживаете?.."
ХРЖАНОВСКИЙ А. Спектр жизни // КЗ. 2005. N 60.
01.04.2005
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=1160
Док. 626197
Перв. публик.: 01.04.05
Последн. ред.: 18.05.10
Число обращений: 0
Гарин Эраст Павлович
|
