После боя комиссар зоны Стоян Попов ушел с отрядом имени Ангела Кынчева, а Любен Гумнеров 7 сентября направился в партизанский лазарет над селом Варвара, намереваясь оттуда отправиться в Пазарджик.
Среди заросшей сухим папоротником поляны высилась громадная вековая сосна. Ее ствол был изранен молниями. Сквозь редкие ветки сочился серебристый свет луны. Иван Благов, Георгий Алексиев и еще несколько партизан стояли под сосной и решали важный вопрос: нам предстояло спуститься в Чепинскую котловину. Двое партизан только что доставили от Стояна Попова короткую записку с приказом идти в села. Сам же Стоян Попов уже отправился вместе с партизанами из отряда имени Ангела Кынчева на станцию Саранбей.
Вот и наступил долгожданный день нашей победы! Мы ждали его, мечтали дожить до этого дня, и, потому что ожидали так страстно, нам теперь казалось, что на более сильные переживания у нас уже не хватит сил.
В ту ночь вряд ли кто-нибудь смог уснуть. В лагерь пришли Тодор Пеев и Васил Шулев из Каменицы. Мы окружили их.
- Вчера вернулись товарищи из тюрем, - заговорил Тодор, - Мы встретили их на станции, Народу собралось видимо-невидимо... [391]
- А полиция? - спросил кто-то.
- Ее и не видно. Все нацепили на себя красные ленточки, - ответил Васил Шулев.
Утром небо оказалось ясным, чистым. Невдалеке слышалось постукивание дятла. Легкий ветерок в лесу играл листвой - она шумела, словно живая. Пахло спелой малиной. Бригада быстро собралась и отправилась в Каменицу.
На полянах в Скриенице остановились отдохнуть. Приведя себя в порядок, двинулись дальше. Мы шли свободные, расправив плечи, не оглядываясь, не опасаясь, что нас услышит враг, и пели в полный голос.
Мы приближались к Каменице. На дороге собралось множество народу. Мужчины и женщины, старики и молодежь приехали сюда на телегах, добирались пешком, чтобы встретить нас еще в горах. Люди бросились нас обнимать; радостные крики смешались со слезами.
Чепинская котловина расстилалась перед нами, залитая ярким сентябрьским солнцем. Крыши домов в Каменице алели, как весенние цветы на солнцепеке под вершиной Елин. А из села тянулась бесконечная вереница людей. Те, что помоложе, карабкались по тропинкам прямо на Ачовицу и еще издали кричали:
- Идут!.. И-ду-ут!..
На поляну над Каменицей пришли и партизаны, которые после боя отступали к Чепино. Отряды снова построились, и в сопровождении сотен людей мы вошли в село. Ненадолго остановились на площади. Жители обнимали нас, дарили цветы и снова обнимали. Пожилая женщина из Каменицы все искала кого-то и дрожащим голосом повторяла:
- Милые!.. Милые!.. А где Гера?
В Лыджене нас встретили в центре села. Площадь была полна народу, здесь собрались жители и других сел. У здания школы построили карательный батальон. Видя, что весь народ, как один человек, поднялся на борьбу, офицеры капитулировали, но многие лыдженцы с опаской поглядывали в их сторону, стараясь держаться подальше. Ограду вокруг школы облепили дети и молодые парни. Над площадью развевались красные флаги.
- Ура!.. У-ра-а! - раздались крики, как только мы показались на площади. - Да здравствуют партизаны-ы-ы!.. [392]
Мы ускорили шаг. Ликующие голоса заглушали нашу песню. Сердца переполняла радость, нас словно несло на крыльях. Одни старались отойти, чтобы уступить нам дорогу, а другие - матери, отцы, сестры, друзья - бросались нас обнимать. Вся площадь бурлила, но отряды сохраняли строй, и песня звучала все громче. Люди вслушивались в ее пророческие слова:
Мы вами клянемся, герои,
На бой вдохновлявшие нас,
Что скоро народного строя
Наступит решительный час...
Чтоб в душах бедняцких, как знамя,
Свободы алела заря,
Клянемся покончить с врагами
В победные дни сентября!..
Отзвучала песня. Комиссар Манол Велев взобрался на возвышение посреди площади, поднял руку и обратился к крестьянам. Его лицо горело от волнения, на лоб свесились курчавые пряди.
- Братья и сестры! Советские воины принесли нам свободу! Преступная фашистская власть пала! Наступил день, за который отдали жизнь лучшие сыны народа.
Тысячи рук, сжатых в кулак, поднялись над площадью:
- Да здравствуют партизаны!
Женщины в черных платках, матери и жены погибших, вытирали слезы - это были и слезы печали, и слезы радости.
Чепинцы встретили нас еще более восторженно. На главной улице и на площади собралось все село. Среди нас было более ста партизан из Чепино. Отцы и матери, близкие и друзья не отходили от нас ни на шаг.
К вечеру бригада вернулась в Лыджене и расположилась в здании школы. Начинало темнеть. Со стороны леса подул ветер, зашумели фруктовые сады, ломившиеся от зрелых плодов. Во дворах темнели груды подсолнухов, пахло грушами и яблоками. А на окраине разгуливали коровы и козы: пастухи давно их пригнали, но никто не приходил за ними. От радости люди забыли про все свои дела.
То же самое, вероятно, происходило повсюду. Каждое село встречало своих героев, только Батаку некого было встречать. Люди весь день простояли на околице села с [393] цветами в руках. Но шоссе оставалось безлюдным, мертвым. Только один военный грузовик с солдатами из Пештеры проехал через село. В глубине кузова, пригнувшись, чтобы его никто не увидел, съежился мужчина - это был торговец Стоилов. Только к вечеру, когда уже стало темно, батакчане разошлись. На воротах многих домов появился черный траурный креп. Вернулись и жены убитых партизан Ангела и Илии Чаушевых. На пороге их встретила бабушка Вана. После страшной резни, устроенной турками в Батаке в 1876 году, эта женщина чудом уцелела, но на всю жизнь осталась отметина: глубокий шрам на плече от турецкого ятагана. Губы у нее дрожали, как у ребенка, а в глазах застыл немой вопрос. Женщины не знали, что ей сказать. Как это скажешь? Бабушка Вана закричала:
- Да скажите хоть что-нибудь, обманите, на худой конец!
- Что теперь обманывать?.. Никого нет...
Бабушка Вана пошатнулась. Она попыталась опереться на что-нибудь, но ее не успели поддержать, и она упала на землю. Когда приподняли ей голову, бабушка Вана была уже мертва. Из почерневшей старческой руки выпала большая золотая монета. Она приготовила ее, чтобы отдать тому, кто первым сообщит, что Ангел и Илия живы...
Далеко за полночь я зашел во двор своего родного дома. Никто не спал - ждали меня. Славка, моя больная сестра, обняла меня и разрыдалась. Мы присели под старой грушей.
- Завтра уезжаем в Пазарджик, - сказал я матери. - Зашел только взглянуть на вас...
Мама ничего не сказала. Спустилась в погреб и принесла кувшин козьего молока. Ветки груши шумели в теплой ночи совсем как неспокойная осина. Я выпил молоко и тут же встал. Мне стало как-то не по себе, что-то сдавило горло. Подошел к матери. Почувствовал ее горячее прерывистое дыхание.
- Мне надо идти, мама... - сказал я каким-то чужим голосом.
- Надо! Опять надо! Когда же это кончится?
Я улыбнулся ей смущенно. Она поняла и нашла в себе силы вымолвить:
- Иди!.. [394]
И я ушел.
На следующий день по приказу штаба зоны мы отправились в Пазарджик, а в конце сентября - на фронт. Дорога домой должна была пройти через Криву-Паланку, Петралицу, страцинские позиции, Куманово и Скопле, но это уже другие испытания, другая история...
