Ни хозяйства, ни скота, а детей четверо - вот и все, что имел Божков. Потому предательство его было особенно тягостным и необъяснимым...
Лесником он стал несколько лет назад. Совсем другое дело, когда у тебя есть жалованье и казенная одежда. И от односельчан уважение, и дети не ходят голодными. И вот это-то жалованье, эта зеленая форма погубили и Велу Пееву, и его самого.
Когда жандармы вернулись с головой Велы в Лыджене, лесник Божков пошел в штаб карательного батальона за причитающимися ему за эту голову деньгами. Майор вызвал кассира и приказал ему отсчитать положенную сумму. Предатель схватил пачки банкнотов в отправился в Каменицу со ста тысячами левов в кармане. Говорят, он хорошо подсчитал, сколько ему причитается за голову партизана, но не подумал о собственной...
Мы приговорили его к смерти. Но проходил месяц за месяцем, а он оставался жив. Вынимал свой кошелек, набитый деньгами, и продолжал жить да поживать... Мы разыскивали его в лесу, подкарауливали около дорог, но никак не могли схватить. Поручали боевым группам в Каменице пристрелить его, но постоянно случалось что-нибудь, мешавшее выполнить этот приказ.
В один из летних вечеров в партизанский лагерь под Алабаком пришла Гера, сестра Велы, вместе с несколькими партизанами. Я хотел броситься ей навстречу, но ноги меня не слушались. Тогда мы уже не голодали, как зимой, нас не мучили холода, но тем не менее я вдруг почувствовал сильную слабость. [377]
Товарищи уселись около костра, а мы с нею остались в тени старого бука с изломанными бурей ветвями. Гера тяжело вздохнула и прислонилась к дереву.
Перед приходом в наш лагерь она наведалась к матери. Шел дождь. Мать провела ее в погреб, и они сели на мешок с картошкой.
- Как же вы не уберегли Велу? - спросила она. - Как же могли допустить такое!..
Гера молчала.
- Возьми вот это. Здесь хлеб и сало... И немного тех груш, которые любила Вела...
Весь август прошел в операциях, походах, перестрелках.
Встречались с сотнями людей в селах, на полях и в лесу. Встречи были теплыми, радостными. Но в суматохе этих счастливых встреч всегда находился кто-нибудь, кто спрашивал о Веле. И как только заходила о ней речь, Гера отходила в сторонку. Я воспринимал это как упрек.
А предатель, чувствуя безнаказанность, становился все более наглым. Хвалился, что ничуточки не боится нас. Мы, дескать, молокососы, а он - матерый волк, и, если мы ему встретимся где-нибудь на дороге, он расправится с нами, как с овечками. Может быть, Божков и не говорил этого, но нам так передавали, и в нас поднималась глухая злоба оттого, что мы все еще не свели счеты с предателем, и оттого, что чувствовали себя виноватыми перед Велой.
В конце августа штаб зоны снова начал собирать на Милевой скале крупные партизанские силы. Из Среднегорья прибыл комиссар зоны Стоян Попов - дед Васил. Он обходил партизан в заломленной на затылок первой папахе и весело заговаривал с нами. Выгоревшие от солнца усы, как у Тараса Бульбы, придавали ему лихой вид. Он чувствовал это и время от времени их подкручивал.
Вечером запылали яркие костры. Бай Стоян сидел у самого огня. От пламени костра его лицо раскраснелось и стало похожим на расплавленную медь. Но он все равно не снимал своей шапки. Пока мы сидели, двое из отряда имени Ангела Кынчева взялись за плечи, запели и начали плясать хоро. Песню подхватили все. Мы чувствовали приближение победы, и это нас воодушевляло.
Из долины, расстилавшейся под нами, наползал легкий туман; вершины гор плыли над ним, как сказочные [378] корабли. Бездонное небо распростерлось над нашими головами.
Именно в тот вечер пришедшие из Каменицы новые товарищи рассказали, что Божков перевелся на работу в Корово. Ему уже не по себе было в лесу, и он избегал ходить в одиночку. Утром он отправлялся на работу, а после обеда возвращался в Каменицу; иногда он оставался в Корово, но ночевал каждый раз в разных домах у своих людей, чтобы мы не смогли напасть на его след. Я доложил об этом Методию Шаторову и сказал, что вместе с двумя товарищами мы решили привести приговор в исполнение.
- Что, нет никого другого, более подходящего для этого дела? - спросил Шаторов.
Я понял его.
- Теперь настал мой черед. Это должен сделать я, и я это сделаю.
Шаторов задумался, а потом улыбнулся:
- Ну что ж, не будем делить работу на чистую и грязную... Ты прав: нужно делать и ту и другую, раз нет другого выхода.
Мне почему-то стало легче. Такое время: другого выхода нет.
Ночью мы направились в Корово. Георгий Черный все оглядывался, словно ждал, что кто-то нас настигнет. Бай Сандо не успевал за нами, и ему приходилось то и дело догонять нас. Я сжимал под солдатской курткой заткнутый за пояс пистолет и думал, надежно ли мое оружие. Думал и о другом: в нас стреляют, и мы стреляем в ответ, а те, кто делает братьев смертельными врагами, находятся в безопасности, далеко от пуль...
Мы спустились в Корово, осмотрелись вокруг, прислушались. В лесничестве было темно. Черный и бай Сандо залегли, взяли под прицел окна лесничества, а я припал ухом к двери - ни звука, я слышал только биение своего сердца. Не хотелось признаваться самому себе, но я действительно верил в то, что предатель - матерый волк.
Я постучал в дверь. Мертвая тишина.
Георгий подполз ко мне и прошептал на ухо:
- Если бы он был там, начал бы стрелять. Его там нет!
- А если он все-таки в доме?
- Тогда насмешек не оберешься. [379]
Я постучал еще два-три раза. Никто не ответил. Нажал на дверь, пытаясь открыть ее силой, да не тут-то было. Массивная дверь не поддавалась. Окна были закрыты ставнями.
Мы ушли обескураженные. Оставалась еще одна возможность: подкараулить предателя у шоссе, ведущего в Каменицу.
Мы пробрались в засеянное подсолнухами поле около дороги. Однако ночь стояла светлая, а подсолнухи на этом поле выросли хилые, редкие, и все вокруг просматривалось. Подальше, возле реки, росли огромные старые ивы, а между ними - густые заросли ольхи. Но оттуда не было видно дороги, и мы решили спрятаться среди низкорослых кустов около придорожной канавы. Бай Сандо остался бодрствовать, а мы с Георгием легли, прижавшись спинами друг к другу. Он зевнул два-три раза и уснул, а я долго не мог сомкнуть глаз: мне не давало покоя неудачное начало операции. О чем я думал, пустившись искать предателя среди ночи? И почему он должен был ответить на наш стук? Да он бы и родной матери в такую пору не открыл. Мы только выдали себя, и теперь на рассвете того и гляди появятся каратели.
Утром на пыльном шоссе показались крестьянские телеги. Одни направлялись в поле, другие - в Каменицу и Лыджене. Прошли мимо нас и несколько жителей Каменицы.
Мы ждали уже несколько часов. Солнце поднялось высоко над вершиной Стража, а лесник все не появлялся. Что же делать? Раз его нет до сих пор, то, возможно, он вообще не собирается в Корово...
К десяти утра движение на шоссе заметно спало. Со стороны Каменицы появился одинокий путник в одежде из грубого домотканого сукна, с белым платком, повязанным вокруг шеи. Пиджак он держал в руке.
- Эй, Георгий, твой дядя Христо идет, - сообщил бай Сандо. - Может, подозвать его?
Крестьянин поравнялся с кустами, в которых мы прятались. Георгий окликнул его. Бай Христо осмотрелся вокруг - нет ли кого-нибудь поблизости, перешагнул через канаву и присел на корточки рядом с нами. Мы расспросили его о новостях в селе, а потом отослали в Корово, чтобы разузнать, где Божков и собирается ли он [380] сегодня выходить на работу: не хотелось караулить попусту.
Бай Христо перешел через мост и затерялся среди домов на другой стороне реки. Солнце сильно припекало, и воздух над крышами слегка дрожал. Перед кофейней толпился народ. Из окон общинного управления, выходивших в нашу сторону, выглядывало несколько мужчин.
Бай Христо вернулся напуганный. Он огляделся и даже не присел рядом с нами, а только низко пригнулся, чтобы издали не бросаться в глаза. Платок, повязанный вокруг шеи, был совершенно мокрый.
- В общину пришел человек из лесничества, - торопливо заговорил он. - Доложил старосте, что ночью туда приходили партизаны. Вас видели по ту сторону Вотырно. Староста сообщил в Каменицу, чтобы передали об этом карательному отряду.
- А Божков где?
- В селе, около кофейни.
Бай Христо ушел. Нельзя было терять ни минуты. Я оставил свой рюкзак и винтовку бай Сандо и Георгию, взял у них второй пистолет и положил его в карман.
- Через полчаса проберетесь подсолнухами и будете ждать меня в Вотырно, - сказал я и отправился в путь.
Я вышел на дорогу, решив положиться на свою солдатскую форму. Правда, она была мятая и вместо сапог на ногах у меня были резиновые царвули, но все-таки я выглядел военным человеком.
На мосту мне встретился какой-то лесник. Он сидел в тени высокого каменного парапета и, видимо, ждал кого-то. Если судить по описаниям, то этот лесник весьма походил на того, кого мы разыскивали. Но я его так ни разу и не видел. Собрался было спросить, не он ли Божков, но слова застряли в горле. "Если это действительно Божков, он может обмануть меня, а потом всадит пулю в спину..."
Я закашлялся, поздоровался и прошел мимо. Лесник едва-едва кивнул мне и остался сидеть на том же месте. Но я почувствовал, как он неспокойно осмотрел меня с головы до ног. Мне не оставалось ничего другого, как пойти к кофейне.
- Не знаете ли вы, где Божков? - спросил я крестьян. - Мне нужно купить дров для нашего батальона... [381]
- Только что приходил сюда. Наверное, пошел к дровяному складу за селом.
Около сложенных штабелями дров никого не оказалось. Я снова вернулся в село. На сей раз мне посоветовали пойти в лесничество.
На дверях лесничества висели на гвозде зеленая шинель в рюкзак. Божков, видимо, приходил, оставил вещи и, не заходя в дом, отправился куда-то по делам. Значит, скоро вернется, подумал я и решил его дождаться.
У реки под старыми вербами паслось несколько овец. Я присел неподалеку от них и заговорил с игравшими поблизости мальчишками. Старался сохранить спокойствие, но мне это не удавалось: в любой момент мог прибыть карательный отряд. Два-три раза мне даже послышался шум моторов грузовиков, и я с трудом заставил себя остаться на месте.
К полудню на деревянном мосту показались двое лесников и крестьянин с ребенком. Один из лесников наверняка был тот самый Божков. Меня бросило в жар, закружилась голова.
Я сунул руки в карманы и нащупал рукоятки пистолетов. Мальчишки заметили это и, очевидно, догадались, зачем я пришел. Они вытаращили глаза, а самый маленький даже рот разинул.
- Кто из них Божков? - спросил я.
- Вон этот, что с нашей стороны, - ответили ребята в один голос.
Божковым оказался тот самый человек, которого я встретил на мосту при входе в село. Подкараулив его у самого лесничества, я направился к нему, но тот ускорил шаг, дернул дверь и прямо-таки ворвался внутрь. Я - за ним. Ставни на окнах были закрыты. С яркого света я попал в полумрак и поэтому едва мог разглядеть фигуру предателя.
Я нажал на курок пистолета - он щелкнул, но выстрела не последовало. Металлический щелчок зловеще отозвался в моем мозгу. Предатель обернулся и бросился на меня. Лучики света, проникавшие внутрь через щели в ставнях, скользнули по его зеленой форме. В руке он держал какой-то черный предмет. Я выстрелил из второго пистолета. Лесник как-то странно крутанулся на одной ноге и грохнулся на пол, а я все нажимал и нажимал на спусковой крючок, до тех пор пока не расстрелял всю [382] обойму и пистолет в моей руке не стал совсем легким. Выстрелов я не слышал, но помню, что услышал воцарившуюся в комнате тишину...
Второй лесник улепетывал через реку. Крестьянин с ребенком, оцепенев, стоял перед лесничеством. Я разбросал заранее приготовленные листовки и одну из них протянул ему.
Тот отказался взять.
- Могут увидеть, - сказал он. - Ты уйдешь, а я...
На улицах по ту сторону реки собирался народ. Выстрелы взбудоражили всех, и люди торопились узнать, что происходит...
К вечеру я уже поднимался на Алабак. Огромный огненный шар солнца едва касался далеких скал. Горы бросали густую тень на зияющие пропасти Чепинского ущелья. Я чувствовал усталость, тянуло лечь на землю и не вставать, но я даже не присел. Во рту была горечь, а в душе зашевелилось беспокойство. Человек не может остаться равнодушным, когда отнимает у кого-нибудь жизнь, даже если это жизнь предателя.
В партизанском лагере горели огромные костры. Командиры докладывали штабу партизанской зоны о проведенных операциях в Елидере и на станции Варвара. В двадцать лет нелегко спокойно докладывать, как выполнено задание, которое не всякому под силу, и я молчал. Только вынул свой пистолет, в котором уже не осталось ни одного патрона, и показал его товарищам.
Методий Шаторов вопросительно взглянул на меня, я также взглядом ответил на его немой вопрос.
Комиссар партизанской зоны Стоян Попов перестал разглаживать свои усы, поднял голову и пристально посмотрел на меня.
- Молодец!.. - похвалил он. - Так им и надо, предателям! Нет, право же... А ну-ка, дай мне этот пистолет: хочу сохранить его на память.
