Всю неделю мы готовили крупную операцию в Дорково. В ней должны были принять участие дорковские боевые группы Миле Ковачева - почти двадцать коммунистов, [332] находившихся на легальном положении. За три-четыре ночи до этой операции Любен Гумнеров и я провели с ними возле часовенки монастыря специальную встречу для разъяснения задач каждой боевой группе. Предусматривалось также организовать митинг.
Наконец наступило время операции. Возбуждение среди партизан постепенно сменилось напряженным ожиданием. Я построил людей, провел перекличку... и тут выяснилось, что двое из нашего боевого охранения отсутствуют. А дело в том, что дня за три до этого к нам пришло еще около пятнадцати товарищей из села Габровица. Их не успели как следует проверить, а непродуманное назначение в охрану лагеря дало возможность двоим из них дезертировать.
Несмотря на то что все было готово к проведению операции, мы не имели права рисковать. В селе наблюдалось передвижение вооруженных людей. Мы были вынуждены отказаться от нападения. После наступления темноты колонна двинулась на север, торопясь отойти за полотно железной дороги. Возле Дорково осталась небольшая группа прикрытия с задачей проследить, что предпримет полиция, и, если она пойдет по нашим следам, увести ее в другом направлении.
На другой день на поле возле нас появилась группа мужчин и женщин - жнецов. Они наскоро перекусили, развесили на деревьях свои сумки и узелки и приступили к жатве: спешили воспользоваться утренней прохладой, чтобы успеть до жары побольше сделать. Женщины перекликались, подтрунивали друг над другом, работа у них спорилась. Мужчины, связывавшие снопы, едва успевали за ними.
Кто-то запел. Протяжная печальная песня понеслась над спелыми хлебами и, словно бы затерявшись в них, замерла. Но вот она послышалась вновь, совсем близко от нас.
Где ты встретил закат,
Где - рассвет, Кыно?
В поле, Кыно, во ржи...
Женщины пели, а их руки, в натянутых на них рваных чулках без пяток, быстро перехватывали и срезали острыми серпами жесткую рожь.
На краю широкой долины Метоха высилась одинокая вершина. Ее называли Калето. Склоны там крутые, почти [333] неприступные, и взобраться на нее можно только с южной стороны. На самом верху сохранились развалины древней крепости Цепина. Много раз мы проходили мимо нее, и ничто не привлекало нашего внимания. А теперь вдруг заговорили о ней, - наверное, чтобы как-то отвлечься, потому что печальная песня жнецов напоминала о родных местах и навевала грустные мысли.
Солнце поднялось высоко, воздух накалился. Дорково скрылось в мареве. Скрипучий бесконечный звон зеленых цикад становился нестерпимым.
Вместе с Иваном Стойновым мы подкрались к полю и прислушались к разговорам жнецов. Они говорили о нас - партизанах. Мы решили выйти из кустарника.
- Добрый день! - поздоровался я. - Хорошо ли идет жатва?
- Помощники не нужны? - спросил в свою очередь Стойнов.
- Едоков-то много, а помощников мало! - поднялась одна бойкая дорковчанка.
Остальные засмеялись. Они вели себя так, словно не понимали, кто мы такие.
- Есть у вас серпы? - спросил Стойнов.
- Если умеете жать... А кто вы такие - солдаты, что ли?.. - так и не закончила фразы одна пожилая женщина.
- Солдаты народа! - сказал я не без гордости и сам обрадовался собственным словам.
А смех той, бойкой, зазвенел снова:
- Да их не поймешь... И одни, и другие - все о народе слезно печалятся.
Иван пришел мне на помощь:
- Да! Но кроме слез мы ведь и кровь свою проливаем...
Иван взял серп и начал жать. Женщины, глядя на него, тоже взялись за дело. Пожилая крестьянка снова заговорила:
- Боже-е, какие наступили времена! Свой серп люди на винтовку меняют...
Приближалось обеденное время. Женщины начали вязать снопы на сжатой полосе. Иван вязал наравне с ними, потом взялся укладывать снопы в крестцы.
Мы собрались уже уходить, но женщины никак не отпускали нас: [334]
- Куда же это вы? Пообедаем вместе.
- У нас есть еда, - соврал я.
- Желудок, он хуже самого лютого врага: добра не помнит! Ваши продукты приберегите на завтра, - встала передо мной бойкая дорковчанка.
Женщины сняли белые косынки, которыми повязывали голову, расстелили их под деревом на краю поля и начали вытаскивать из сумок кислое молоко, стручки перца, помидоры, сало...
Пока мы ели, из села пришел какой-то парнишка. Он рассказал, что утром в Дорково прибыли войска. Оказывается, все знали, что Миле и его товарищи ушли к партизанам, а мы готовимся совершить нападение на село, - дезертиры сделали свое дело.
Женщины всполошились, заговорили все разом, начали расспрашивать нас. На них, видимо, произвел впечатление наш подтянутый вид, наше отношение к ним.
- А кто у вас командир? - решилась спросить одна из женщин.
- Товарищ Цветан{39}, - указал на меня Стойнов.
У крестьян, видимо, сложилось совсем другое представление о партизанских командирах. В их воображении они выглядели огромными, усатыми, перепоясанными патронташем, а я не был огромным, и к тому же без усов и без патронташа. Вот они и смотрели на меня несколько недоверчиво.
Когда зашла речь о том, что партизаны накажут всех, кто притесняет народ, и дорковских головорезов тоже не минет кара, одна из крестьянок, показавшаяся нам самой молчаливой и стеснительной, вдруг расплакалась.
Женщины поспешили объяснить нам, что ее муж мобилизован в полицию. У нее четверо детей, а хозяйства - никакого, им и есть-то нечего.
Мы успокоили ее, но посоветовали написать мужу, чтобы тот вернулся в село.
- Если он пойдет против нас, ему этого не простят. Пусть возвращается и честным трудом зарабатывает хлеб.
- Обязательно напишу ему, - все еще всхлипывая, проговорила женщина. - Он вернется... [335]
Со жнецами мы расстались только вечером. Примерно в девять часов отряд совершил нападение на Дорковскую сыроварню и уничтожил ее. Там мы обнаружили четыре винтовки и большое количество патронов.
