Порывы ветра сдували с веток коричневатые чешуйки почек, и они, кружась, осыпались на землю. Поляны уже покрылись молодой травой, в оврагах скапливалась кристально чистая вода горных источников, и в ней отражались все краски неба.
2 и 3 мая похолодало, снова повалил снег. За несколько дней лес как-то весь поблек. Показавшиеся на буковых деревьях молодые листочки сморщились, словно их обдали кипятком, и увяли. Не слышно стало птиц.
Но плохая погода держалась недолго. Согревшаяся земля словно бы съедала снег, и он растаял за один день. Первоцвет и чемерица выпустили свои ростки из-под прошлогодней листвы.
Возле покинутого нами Марта бивака оставались только дед Георгий Мавриков, Юмерский и я. К вечеру пришли Кочо Гяуров и Стоян Семерджиев. Кочо стал расспрашивать о бое у Главеева моста.
- О Веле нет никаких новостей? - спросил Юмерский.
Кочо и Стоян сразу же умолкли, и нам все стало ясно.
- Два дня назад она погибла в перестрелке, - с горечью проговорил Кочо.
Юмерский замотал головой, словно не решаясь в это поверить, и опустился на землю. Лицо его потемнело. Он пытался сдержать слезы, но не смог. Кто-то должен был прервать это невыносимое молчание, но каждый ждал, что это сделает другой...
После перестрелки у санатория и пленения Стойо Вела спустилась в Каменицу. Тесные улочки были оживлены - до наступления комендантского часа оставалось еще какое-то время. В домах позвякивали посудой. Возвращались [308] домой запоздавшие крестьяне. С площади доносились звуки громкоговорителя.
Поминутно озираясь, Вела несмело постучала в ворота Йорданы Пашовой. Вышла ее старшая дочь. Увидев Велу, она испугалась, но все же пригласила войти.
- Где Тодо? - спросила Вела о сыне тетки Йорданы.
- Нет его, Вела. У него скоро свадьба, и он поехал в Лыджене купить кое-что...
Вела присела к столу. На столе стоял кувшин с кипяченым молоком. Ей предложили поесть, но она отказалась, сказав, что не голодна. Раненая рука у нее совсем не двигалась.
- Вела, а не лучше ли тебе сдаться? - осторожно спросила тетка Йордана.
Вела только усмехнулась, и женщина поняла, что этого не нужно было говорить.
Однажды вечером под окнами Марии Папарковой промелькнула чья-то тень. В комнате находился посторонний человек, и Мария поднялась со стула, засуетилась, словно бы искала что-то, и выскользнула во двор. Какое-то предчувствие подсказывало ей: это Вела. И действительно - в тени забора стояла она, в куртке, брюках и вязаной шапочке. Женщина только охнула и обняла Велу.
- Ты, наверное, голодна? - заволновалась она вдруг.
- Очень...
- Пойдем в хлев...
Вела уселась на сено. От теплого воздуха по телу разлилась приятная истома. Равномерное посапывание коровы и блеяние козы действовали успокаивающе. Тетка Мария вернулась с хлебом и кувшином молока.
- Вела, я тут припасла немногу сахару... Возьми его себе.
Они расстались в ту же ночь. После этого Вела спускалась в Каменицу еще несколько раз. Пыталась через верных людей связаться с отрядом, но очень многие из них были арестованы. Она почувствовала себя совсем одинокой.
Вечером 2 мая во дворе лыдженской школы поднялась суматоха: шоферы возились у своих грузовиков, жандармы собирались группами и о чем-то переговаривались.
После полуночи грузовики с жандармами разъехались [309] в двух направлениях: одни - через Каменицу к вершине Елин, другие - по шоссе к Юндоле.
"Операция началась в три часа тридцать минут, - докладывал впоследствии майор Иванов в письменном рапорте командиру 2-й дивизии. - В девять часов роты спустились вниз от Арапчала, чтобы прочесать местность, так как там часто прятались подпольщики из Лыджене и Каменицы..."
Одну из колонн вел предатель Иван Божков, лесник из Каменицы. Он случайно напал на следы Велы на свежем снегу, выпавшем в первые дни мая: девушка спускалась к ручью, чтобы умыться и набрать воды на весь день. И Божков привел жандармов к Белой скале.
"...Из-за скалы показалась подпольщица Величка (Вела) Пейо Пеева с пистолетом в руках и начала стрелять. Чтобы заставить Пееву выйти из-за скалы, пришлось пустить в ход гранаты. После первой гранаты она осталась за скалой, а после второй перебежала в небольшой овражек и продолжала отстреливаться..."
Одинокая и обреченная, Вела не сдавалась. Всю округу огласили пулеметные и автоматные очереди. Белая скала содрогалась от взрывов. Эхо перестрелки доносилось и до оцепеневшей Каменицы. Крестьяне побросали работу и тревожно прислушивались. Велин отец, бай Пейо, влез на чердак, как будто мог оттуда разглядеть, что происходит под Арапчалом.
Одни рассказывают, что девушка вела бой, пока у нее оставались патроны, последний оставила для себя. Другие утверждают, что ее сразила вражеская пуля. Но одного никто не оспаривает - она держалась до последнего и погибла как герой.
В эти дни в народе сложили грустную песню:
...Ой, лес мой темно-зеленый,
Что же ты уныло ветви склоняешь?
Или жалеешь Велу Пееву?..
Жандармы долго не решались приблизиться к ней. Потом, убедившись, что она мертва, осмелели.
Командир карательного батальона покинул свой "командный пункт" и направился к Белой скале.
- Доставьте ее голову в штаб! - приказал он.
После полудня карательный батальон проследовал через Каменицу. По селу разнеслась весть о гибели Велы. [310]
Не знали об этом только ее мать и отец. Глядя на заплаканных подруг Велы, они боялись верить своему предчувствию.
Один из офицеров вошел во двор к бай Пейо и, остановившись у колодца, как ни в чем не бывало сообщил:
- Сегодня мы прикончили одну из твоих дочерей.
Мать Велы рухнула на землю, а отец не в силах был сдержать слез. К вечеру, взяв кусок чистого полотна, он отправился в Лыджене, в здание школы, где находился штаб карателей. Попросил отдать ему голову дочери, чтобы похоронить.
- Ты бы лучше подумал о своей голове!.. - ответили ему.
Какие времена! Убитые горем отцы и матери... Окровавленные головы их детей - в Лыджене, а тела стынут в снегах гор! Над ними жестокое свинцовое небо и Арапчал, укутанный в лохматые облака, а под горой тихая долина, оцепеневшая от ужаса. И все это весенней порой, перед тем как расцвести яблоневым садам...
